Лекарь Империи 8 (СИ) - Лиманский Александр

Я осторожно обнял ее за плечи, притянул к себе.

— И еще он очень хочет поблагодарить тебя, — прошептала она мне в плечо. — Он все время говорит, что ты дал ему второй, незаслуженный шанс. Что он был уже одной ногой в могиле, а ты его оттуда буквально за волосы вытащил. И теперь он обязан использовать этот свой второй шанс правильно.

— Это похвально, — сказал я, мягко поглаживая ее по спине. — Если он действительно так сильно изменился — это прекрасно.

Хотя… Тесть-алкоголик в завязке, неожиданно приезжающий с визитом покаяния — это то еще испытание. Особенно сейчас, когда у меня на носу новая волна эпидемии, Мишка Шаповалов на ЭКМО, поиски таинственного лекарства.

Но я видел, как важна для Вероники эта новость.

— Ты точно не против? — она подняла голову, заглядывая мне в глаза. — Я же понимаю, у тебя сейчас столько дел… Эта проклятая эпидемия, сын Шаповалова, этот твой новый диагностический центр…

— Вероника, — я осторожно взял ее лицо в ладони. — Это твой отец. Это твоя семья. Конечно, пусть приезжает. Тем более, если он действительно хочет наладить с тобой отношения. Семья — это очень важно.

И потом, если уж совсем цинично, лишние руки в хозяйстве нам точно не помешают. Если он действительно в завязке и полон новой, трезвой энергии, может, поможет с бытовыми делами.

Или хотя бы Веронику отвлечет, развлечет, пока я опять буду днями и ночами пропадать в больнице.

Вероника взвизгнула от радости — по-девчачьи, звонко, счастливо.

— Правда⁈ Ты правда не против⁈ Илья, ты самый лучший! Самый понимающий! Самый…

Она не договорила, потому что ее губы нашли мои. Поцелуй вышел жарким, немного сумбурным, благодарным. Ее язык настойчиво скользнул между моих губ, а руки крепко обвили шею.

— О боже, опять! — простонал Фырк где-то у меня в голове. — Двуногие, вы что, только об ЭТОМ и думаете? У вас эпидемия, между прочим! Люди на улицах умирают! А вы тут слюнями обмениваетесь!

— Фырк, исчезни, — мысленно, но твердо рыкнул я.

— Фу! Какое бескультурье! — картинно возмутился бурундук. — Ладно-ладно, ухожу на антресоли. Там хоть мыши приличные, не то что некоторые похотливые целители!

И он исчез в своей обычной манере — просто растворился.

Я проснулся ровно в четыре утра, без будильника.

Шесть часов глубокого, восстанавливающего сна — маловато даже по меркам измотанного ординатора. В самый разгар сессии.

Но неожиданная эмоциональная и физическая разрядка с Вероникой сработала как экстренная перезагрузка системы.

Тело чувствовалось на удивление отдохнувшим, а разум — кристально ясным.

Эндорфины и дофамин.

Лучше любых магических стимуляторов и дешевых энергетиков. Плюс глубокая фаза сна — за эти шесть часов мой организм успел пройти два полных восстановительных цикла.

Не идеально, конечно, но вполне достаточно для эффективного функционирования в ближайшие двенадцать-четырнадцать часов.

Вероника спала, раскинувшись поперек кровати в позе морской звезды. Одна ее нога свесилась с края кровати, рука была закинута за голову, а одеяло сбилось к самым ногам.

На ее губах играла легкая, едва заметная улыбка удовлетворения.

Спит как ребенок. Счастливая. Умиротворенная.

Я осторожно, стараясь не скрипнуть старыми пружинами кровати, встал. Оделся в полумраке и вышел на кухню.

Быстрый, функциональный завтрак — два яйца всмятку, кусок черного хлеба, большая кружка крепкого, горького чая. Белки для работы мозга, углеводы для быстрой энергии, кофеин для бодрости.

Питание — это просто топливо для сложной биохимической машины под названием «организм». Плохое топливо — плохая, неэффективная работа. А мне сегодня была нужна максимальная производительность.

— Рановато ты сегодня встал, двуногий, — Фырк материализовался на кухонном столе, с нескрываемым интересом разглядывая мою скромную тарелку. — Петухи еще даже не думали петь, а ты уже их нерожденных детей жрешь. Какой-то кулинарный каннибализм получается.

— Четыре утра — это нормальное, стандартное время для подъема. И это не каннибализм, а обычная пищевая цепочка.

— Ага, расскажи это курицам. Кстати, почему так и не досыпаешь? Вроде бы вчера вечером вы с Вероникой очень даже хорошо расслабились. Аж на антресолях было слышно.

Маленький пошлый грызун. Впрочем, что с него взять — дух старой больницы, за сто с лишним лет он тут насмотрелся всякого.

— У нас осталось меньше шестидесяти часов до критической точки с Мишкой. Спать сейчас некогда.

— Пятьдесят восемь, если быть совсем точным, — деловито поправил Фырк. — Я считаю каждую минуту. И знаешь что? Мне все больше и больше кажется, что ты вчера зря время потратил в этом своем пыльном архиве. Все эти старые, никому не нужные бумажки…

— У тебя есть идея получше?

— Может, и есть, — как-то загадочно ответил бурундук. — Но сначала ты должен покормить древнего духа больницы. Орешек дай. Или хотя бы семечек. А то я на голодный желудок очень плохо соображаю.

Я достал из кухонного шкафа пакет с грецкими орехами, расколол один ножом.

— Держи, обжора.

— Фи, грецкий! — Фырк картинно поморщился, но тут же облизнул половинку. — Кедровые гораздо вкуснее. Но ладно, и на том спасибо.

Больница в этот предрассветный час выглядела особенно мрачно. Огромный темный силуэт на фоне медленно светлеющего неба, редкие, одинокие освещенные окна — дежурные посты, реанимация, приемный покой.

Крепость медицины. Последний бастион в бесконечной войне со смертью.

И мы, кажется, проигрываем эту войну — медленно, но верно. Потому что наш враг на этот раз использует оружие, которого мы до сих пор не понимаем.

Первым делом — проверить Мишку.

Реанимационное отделение на третьем этаже встретило меня привычным, монотонным гулом аппаратов.

У центральной консоли аппарата ЭКМО сидел Кашин. Он низко склонился над графиками на мониторе, что-то быстро и сосредоточенно записывая в толстый журнал наблюдений.

— Доброе утро, Виталий.

Кашин вздрогнул, резко обернулся.

— Илья Георгиевич! Вы что здесь делаете? Сейчас же… — он бросил быстрый взгляд на настенные часы, — всего лишь половина пятого утра! Вы же вчера до самой полуночи здесь были!

— Не спится. Как наш главный пациент?

Вопрос был, по сути, риторическим. Я и так уже видел все основные показатели на больших выносных мониторах.

Но я хотел услышать его собственную оценку. Учить нужно не только техническим навыкам, но и, что гораздо важнее, клиническому мышлению.

— Стабилен, — Виталий тут же выпрямился, переходя в привычный режим доклада. — Последние шесть часов — без малейшего ухудшения. Сатурация стабильно девяносто семь процентов на потоке чистого кислорода пять литров в минуту. Среднее артериальное давление шестьдесят пять миллиметров ртутного столба на минимальной дозе норадреналина — ноль целых пять десятых микрограмма на килограмм в минуту. Почасовой диурез абсолютно адекватный — один целых две десятых миллилитра на килограмм в час.

Хорошие, почти идеальные показатели. Слишком хорошие. И именно это меня и настораживало. При «стекляшке» такая внезапная, необъяснимая стабильность — это очень часто лишь затишье перед новой, еще более страшной бурей.

— Газы артериальной крови?

— Последний анализ делали час назад. pH семь целых тридцать восемь, парциальное давление углекислого газа сорок два, кислорода — восемьдесят пять, бикарбонат двадцать два, лактат один целых восемь десятых. Всё в пределах целевых значений.

Я подошел к самому аппарату, внимательно проверил все его параметры. Поток крови через экстракорпоральный контур — полтора литра в минуту.

Мембрана преоксигенатора — чистая, без малейших признаков начинающегося тромбоза. Давление в венозной и артериальной магистралях — в пределах нормы.

Пока что все шло по плану. Но ЭКМО — это лишь временная поддержка. Мы выиграли для него время, но невидимые часы все еще тикали. Пятьдесят семь часов и тридцать минут. Тик-так. Тик-так.