Лекарь Империи 6 (СИ) - Лиманский Александр

Я поднес кончик иглы к порту центрального катетера. Я взял шприц, проверил маркировку — гидрокортизон, сто миллиграммов, все правильно. Присоединил к свободному порту центрального катетера.

Сто миллиграммов. Для здорового человека — почти токсичная доза. А для него живая вода. Единственный шанс.

— Сейчас будет интересно, — сказал я Фролову, который застыл рядом, боясь дышать. — Смотри внимательно на пациента и на монитор. Такое вживую редко увидишь.

Я не рисовался. Действительно хотел, чтобы он это увидел и запомнил на всю жизнь. Такой наглядный урок стоит сотен часов в аудитории.

Я начал медленно, очень медленно вводить препарат. Один миллилитр, два, три… И началось то, что в медицине называют «драматическим улучшением на игле».

Сначала изменилось дыхание.Частое и поверхностное, оно стало более редким и глубоким. Бельский сделал первый полноценный, глубокий вдох за последние несколько часов.

Затем начал меняться цвет кожи — землистая серость стала уходить, сменяясь сначала мертвенной бледностью, а потом — проступающим здоровым розоватым оттенком.

Пациент перестал стонать, мышцы живота, до этого напряженные, как доска, расслабились. Его тело на кровати обмякло, теряя мучительное напряжение.

— Смотри, — я кивнул Фролову на монитор. — Давление пошло вверх — сто на шестьдесят. Пульс снижается — сто десять… сто… девяносто пять…

Через три минуты он открыл глаза. И это был уже совершенно другой взгляд — осмысленный, ясный, не мутный, как раньше.

— Мне… мне лучше, — удивленно сказал он, его голос был слабым, но уже не хриплым. — Боль… уходит. Как это возможно?

Фролов стоял с открытым ртом. Его глаза были круглыми как блюдца. Он только что видел, как человек, который несколько минут назад умирал у него на глазах, возвращается к жизни.

— Это… это как магия, — прошептал он благоговейно.

— Это не магия, Максим, — спокойно ответил я, продолжая наблюдать за пациентом. — Это биохимия. Мы просто вернули организму то, чего ему катастрофически не хватало. Кортизол — гормон жизни. Без него человек умирает.

Умирающий человек за три минуты возвращается к жизни от одного укола. Я помню свое первое дежурство в эндокринологии в прошлой жизни. Я тоже думал, что это чудо, когда впервые увидел эффект гормонов при Аддисоническом кризе.

— Вот это фокус! — довольно хихикнул в моей голове Фырк. — Лучше любого циркового! Еще чуть-чуть — и пациент запляшет джигу на кровати!

— Можно… воды? — попросил Бельский.

— Конечно, — кивнул я Татьяне Павловне, которая все это время молча и с благоговением наблюдала за происходящим.

Она принесла стакан, помогла пациенту приподняться и пить маленькими глотками.

Все. Кризис купирован.

Мы вытащили его с того света. Теперь можно спокойно дождаться анализов, чтобы подтвердить диагноз на бумаге, и начинать плановую терапию.

Я снова оказался прав. И это одновременно и радовало, и немного напрягало.

Именно в этот момент дверь палаты открылась, и вошел Мастер-целитель Шаповалов.

Он окинул взглядом палату — Бельский сидит на кровати и пьет воду, Фролов стоит рядом как громом пораженный, Татьяна Павловна убирает использованные материалы.

— Разумовский, — начал он своим властным, начальственным тоном. — Что здесь происходит? Мне доложили, что вы самовольно выполнили катетеризацию центральной вены и назначили пациенту гормональную терапию без консилиума и подтвержденного диагноза! Ты забыл что в больнице Журавлев?

Вот и начинается.

Административная машина заработала. Сейчас будут выяснять, кто дал право, почему не согласовал, где протокол. И он прав. Журавлева не волнует, что пациент жив. Их волнует, чтобы все бумажки были в порядке.

Шаповалов боится, что я действую без подстраховки. И правильно делает. Но тут случилось его спасение — в палату вбежала запыхавшаяся лаборантка с бланком анализов в руке.

— Подмастерье Разумовский! Срочные анализы на Бельского готовы! Как вы и просили, CITO!

Я взял бланк, быстро пробежал глазами цифры. И улыбнулся.

— Игорь Степанович, — я протянул бланк Шаповапову. — Произошло то, что и должно было произойти. Я купировал аддисонический криз. А это — его документальное подтверждение.

Шаповалов взял бланк, недоверчиво прищурился, читая:

— Кортизол сыворотки — та-да-да… при норме. ага… АКТГ — угу…. Натрий — сто восемнадцать, Калий пять и восемь, — его брови поползли на лоб. — Подожди! Кортизол… ноль целых три десятых? — переспросил он, и в его голосе прозвучал шок. — Это же практически полное отсутствие!

Какой молодец, все понял. Он блестящий лекарь. Он видит эти цифры и понимает, что перед ним. И что я снова оказался прав.

— Именно. Картина первичной надпочечниковой недостаточности. АКТГ высокий, пытается растолкать надпочечники, а они не отвечают. Можете поздравить ординатора Фролова — он сегодня участвовал в спасении человека с редчайшим диагнозом.

Фролов покраснел от смущения и гордости одновременно.

— Я просто… я просто выполнял указания Ильи…

Шаповалов перевел взгляд с бланка на меня, и в его глазах было нечто большее, чем просто удивление.

Он смотрел на меня долгим, изучающим взглядом. Потом на пациента, который, избавившись от боли, уже с интересом оглядывался по сторонам и робко просил что-нибудь поесть. Снова на меня.

— Разумовский, — наконец произнес он. — Пойдем со мной. Есть разговор. Серьезный.

О, этот тон я знаю.

Это не предвещает ничего хорошего.

— Максим, — я повернулся к Фролову. — Проследи за пациентом. Давление каждые пятнадцать минут, следи за диурезом. Если что — сразу зови.

— Есть! — Суслик выпрямился как солдат, гордый возложенной на него ответственностью.

Мы вышли в коридор. Шаповалов молча пошел к своему кабинету, я последовал за ним.

Фырк устроился поудобнее на моем плече.

— Интересно, хвалить будет или ругать?

Глава 19

Мы шли по коридору хирургического отделения.

Шаповалов впереди, я на полшага позади. Иерархия в действии. Начальник ведет, подчиненный следует. Но дело было не в субординации.

Я внимательно смотрел на его широкую спину. Сразу было видно — он устал и теперь лихорадочно просчитывал, как минимизировать ущерб.

Думаю, что его волновали не мои нарушения как таковые, а их возможные последствия для всего отделения. И для него лично.

— Чует мое сердце, двуногий, сейчас будет разбор полетов! Готовь оправдания! — пропищал Фырк у меня на плече, нервно перебирая лапками.

— Оправдания? — мысленно усмехнулся я. — Оправдания — для виновных, которые ищут смягчающие обстоятельства. Мне же нужны факты, уверенность и результат. А результат сидит в палате и просит добавки соленых огурцов.

Мы вошли в его кабинет.

Типичное логово хозяина отделения. Заваленный бумагами стол — не признак хаоса, а свидетельство того, что человек действительно работает, а не протирает штаны.

Книжный шкаф с толстыми фолиантами по хирургии. Дипломы и сертификаты на стене — иконостас его власти и статуса.

— Закрой дверь, — попросил Шаповалов, усаживаясь за стол. Его голос прозвучал глухо.

Я молча выполнил его просьбу, плотно притворив створку. Щелчок замка прозвучал в тишине кабинета оглушительно.

Сел на стул для посетителей, выпрямив спину. Перед сложной операцией, перед важным разговором — тело должно быть собрано, как и разум. Шаповалов сидел прямо, сцепив пальцы в замок на столешнице. Поза начальника, выносящего вердикт.

Но вместо того чтобы начать экзекуцию, он вдруг откинулся на скрипнувшую спинку кресла. Его плечи опустились, он тяжело выдохнул и сбросил с себя невидимую маску из власти и сарказма, оставшись просто уставшим, немолодым мужчиной.

— Илья, — начал он уже совсем другим тоном, тихим и неожиданно человеческим. — У меня к тебе разговор не как начальника к подчиненному, а как коллеги к коллеге.

Он либо поднимает меня до своего уровня, либо опускается до моего. И я не был уверен, что мне это нравится.