Софья помнит. Пётр Васильевич Толстопалов — блестящий офицер, глава тайной службы, человек с безупречной репутацией и холодным сердцем, которое растаяло лишь для неё. Тогда, юной и легкомысленной, она выбрала блеск и титул князя Андрея. Теперь же она слишком поздно, но поняла, что совершила роковую ошибку.
— Он ненавидит адвокатов и всех, кто связан с судебными тяжбами, — качает головой Софья. — А я — дочь прокурора и жена князя. Он не захочет иметь со мной никаких дел.
— Ты — Софья Дамирова, — мягко, но настойчиво говорит мать. — Ты не виновата в выборе, который за тебя сделал отец. И сейчас речь идёт о жизни твоего сына. Рискни. Позвони ему.
Сомнения терзают Софью, но образ Мирослава, беспомощного и такого далёкого, ее милого любимого сыночка, придаёт ей решимости. Она подходит к стационарному аристократофону, стоящему на инкрустированном столике. Её пальцы дрожат, когда она набирает номер, который когда-то знала наизусть.
Раздаются длинные гудки. Каждый из них отдаётся в её висках тяжёлым стуком. Она уже собирается положить трубку, как вдруг на том конце провода слышится знакомый, спокойный и твёрдый голос.
— Граф Толстопалов слушает.
Софья закрывает глаза, собираясь с духом.
— Пётр Васильевич… — её голос предательски дрожит, и она делает усилие, чтобы выговорить следующую фразу. — Это Софья. Мне… мне очень нужна ваша помощь.
С той стороны провода на секунду воцаряется тишина, столь же оглушительная, как и выстрел.
— Софья? — произносит он наконец, и в его голосе столько изумления и чего-то ещё, чего она боится определить, что она чувствует, как по её щекам катятся предательские слёзы. — Где вы? Вы в безопасности?
Услышав в его голосе не осуждение, а тревогу, Софья облегчённо выдыхает и, прислонившись лбом к прохладной поверхности ореховой панели, начинает свой рассказ.
Она говорит о Мирославе, о его «сухости», о кознях Настасьи, о страшных догадках насчёт колдовства, о своём страхе за жизнь сына.
Он слушает, не перебивая. Лишь изредка раздаётся его ровное, спокойное дыхание.
— Где вы сейчас? — задаёт он единственный вопрос, когда она замолкает, исчерпав себя.
— В покоях моей матери. В западном флигеле моего папеньки, графа Дамирова.
— Не выходите. Я буду там через двадцать минут, — его голос не допускает возражений. В нём слышится уже не влюблённый юноша, а глава тайной службы, привыкший отдавать приказы. — И, Софья… — он делает едва заметную паузу. — Храни вас Бог. Всё будет хорошо.
Положив трубку, Софья медленно оборачивается к матери. Та стоит, прижав руки к груди, с вопрошением во взгляде.
— Он едет, — только и может выдохнуть Софья.
Ровно через восемнадцать минут в дверь покоев стучат — три отрывистых, чётких удара. Ангелина Петровна кидается открывать. На пороге стоит Пётр Васильевич. Он без мундира, в тёмном, строгом сюртуке, на котором сереют капли начинающегося дождя. Он кажется Софье выше и суровее, чем в её воспоминаниях. Его лицо, испещрённое сеточкой морщин у глаз, непроницаемо, но его взгляд, тёмный и пристальный, находит её в полумраке комнаты и на мгновение задерживается на её лице, выдавая всё внутреннее напряжение.
— Княгиня, — кивает он Ангелине Петровне, затем переводит взгляд на Софью. — Софья. Расскажите всё с самого начала. Не упускайте деталей.
Он слушает её второй раз, сидя в кресле, положив трость с набалдашником в виде серебряного волка на колени. Его лицо остаётся каменным, лишь пальцы правой руки слегка постукивают по головке волка. Когда Софья, голос её окончательно срываясь на шёпот, произносит «полное отсутствие магических способностей», его пальцы замирают.
— Этого я боялся больше всего, — тихо произносит он, вставая.
— Вы поможете мне вызволить его из магического ясли-терната, я заключила там кабальный договор, который….
— Полно… Он больше не в стенах ясли-терната, — чеканит Толстопалов.
— А где он тогда? Где сейчас мой мальчик? — спрашивает Софья побелевшими губами.
— В своих покоях, в детском крыле во дворце императора. С ним няньки…
— Во дворце императора⁈ — ахает Ангелина Петровна. — Поздравляю, дочка, твой сын сделал стремительную карьеру…. Значит он в безопасности?
— Я бы так не сказал. Няньки, подчиненные жене императора, которая хочет продвинуть своего сына, вместо чужого отпрыска, — резко заканчивает Толстопалов. — Он не в безопасности там ни секунды.
— Какой кошмар! Мне нужно его видеть. Вызволить его! — восклицает в ужасе Софья.
— К нему запретили приближаться кому бы то ни было! Караул имеет приказ убить любого, кто приблизится к малышу хотя бы на дюйм
— И что же мне делать? —всхлипывает в отчаянии Софья. Ангелина Петровна сама ни жива ни мертва, обнимает свою дочь.
— Я знаю, что. Одевайтесь. Тёмное, неброское. Мы идём сейчас. Немедля. Каждая секунда может стать последней в жизни вашего сына…
Глава 26
Путь по бесконечным, погружённым в ночной мрак коридорам дворца напоминает сон. Толстопалов идёт уверенно, его трость отстукивает твёрдый, размеренный ритм по каменным плитам. Они не встречают ни души. Он знает все посты охраны и все пути их обхода. Наконец они оказываются у знакомой двери в покои Мирослава.
У двери — новые стражники в ливреях императорской гвардии. Их позы непоколебимы, а взгляды холодны. Увидев графа, один из них, старший, делает шаг вперед, преграждая путь.
— Я здесь, чтобы видеть ребёнка, — голос Толстопалова звучит, как сталь.
— Ребёнка здесь нет, — невозмутимо парирует стражник. — Принца Мирослава и его свиту час назад перевели в Южное крыло, в Императорские апартаменты для подготовки к завтрашнему испытанию.
— Как нам попасть туда? — не выдержав, спрашивает Софья.
И стражник смеряет ее изучающим взглядом, а затем снова переключает внимание на Петра Васильевича:
— Господин граф, доступ воспрещен. По личному распоряжению Его Величества. Никого не подпускать. Никого не выпускать.
Сердце Софьи сжимается в ледяной ком. Её сын украден у неё из-под носа. Прямо из-под защиты людей Толстопалова.
— Даже меня? — Толстопалов не повышает голос, но воздух вокруг него становится гуще.
— Даже вас, ваше сиятельство, — кивает стражник. — Охрана — личная гвардия Его Величества. Путь заказан.
Толстопалов медленно поворачивается к Софье. В его глазах проскальзывает не поражение, а яростная, холодная решимость.
— Значит, игра идет ва-банк. Он боится. Боится того, что его планам может кто-то помешать. Пойдемте. У меня есть другая зацепка.
