Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Фильченко козырнул и вышел. Его шаги гулко отдавались в коридоре.

Чаадаев повернулся к окну. За стеклом — темнота, редкие огоньки фонарей на плацу.

— «Общество Призрения Погорельцев и Беженцев», — произнёс он тихо, почти про себя. — Благородное название. Благородные цели. А под ними — гниль и гнусь…

Он обернулся. Его лицо было спокойным, но Тёмка увидел в глазах директора то, что видел когда-то в глазах самого Сердцееда перед тем, как тот ломал Петьке пальцы. Только это была другая ярость — холодная, контролируемая, направленная.

— Ты правильно сделал, что пришёл, кадет Генадьев. — Чаадаев положил руку ему на плечо. — Когда князь будет здесь, мы поговорим подробно.

Я открыл первую страницу и замер.

Почерк был аккуратным, мелким — почерк человека, привыкшего экономить бумагу. Чернила местами расплылись от сырости, но слова читались достаточно чётко. На титульном листе значилось: «Хроника деяний Его Светлости князя Бранимира Святославовича Чернышёва, государя Гаврилова Посада и земель прилегающих. Составлено верным летописцем Мироном Тихомировичом в 1719 году».

Я перелистнул страницу.

Первые записи выцвели почти полностью. Летописец описывал молодого князя, только принявшего бразды правления после смерти отца. Бранимир Чернышёв был младшим из трёх братьев, но единственным выжившим — старшие погибли в пограничных стычках с Бездушными. Он принял разорённое княжество с долгами, опустошённой казной и деморализованной дружиной.

«Князь молвил мне в тот вечер, — писал Мирон Тихомирович, — что более не желает видеть, как его люди гибнут от нехватки оружия и защиты. Что намерен превратить Гаврилов Посад в процветающую твердыню, о которую разобьётся любая волна тварей. Что будет скупать древние артефакты по всему Содружеству, нанимать лучших магов для их изучения. Не ради личной славы, а ради безопасности подданных».

Я читал дальше, и странное чувство разрасталось в груди. Летописец описывал, как Чернышёв реформировал налоговую систему, направляя излишки на закупку Реликтов. Как лично объезжал соседние княжества, выискивая редкие артефакты. Как приглашал учёных магов, обещая им золото и защиту в обмен на знания.

«Его Светлость полагает, — гласила запись трёхсотлетней давности, — что сила княжества измеряется не числом солдат, но качеством их снаряжения и крепостью стен. Что один воин с добрым клинком из Сумеречной стали стоит десятка с обычным железом. Что артефакты древних — не безделушки для украшения тронного зала, но оружие, способное переломить ход любой битвы».

Я опустил тетрадь на колени.

Это были мои мысли. Почти слово в слово — те же рассуждения, которыми я руководствовался, строя Угрюм. Та же логика, те же приоритеты. Князь Чернышёв смотрел на мир так же, как смотрел я сам, — глазами правителя, понимающего, что в войне с Бездушными важны не красивые слова о доблести, а холодный расчёт, ресурсы, логистика и подготовка.

Свет от догоревшего костра едва позволял читать. Я подозвал Федота, и тот принёс масляную лампу. Тени заплясали по стенам лагеря армии, вставшей на ночёвку. Воздвигнутые геомантами стены давали укрытие и защищали от холодного ветра.

Дальнейшие записи становились всё более тревожными. Чернышёв собрал внушительную коллекцию артефактов и Реликтов — и начал экспериментировать с ними. Летописец не понимал сути этих опытов, но добросовестно фиксировал внешние признаки.

«Князь не спит уже третью ночь, — писал Мирон Тихомирович. — Глаза его горят лихорадочным огнём. Он говорит, что близок к великому открытию, что его исследования изменят само понимание природы Бездушных. Я осмелился выразить беспокойство, но Его Светлость лишь отмахнулся. Сказал, что великие свершения требуют великих жертв».

Последняя запись перед катастрофой была датирована вечером того рокового дня.

«Сегодня ночью князь намерен провести главный эксперимент. Он собрал всех магов двора в тронном зале. Я не присутствовал — меня не пустили, соблюдая секретность. Молюсь, чтобы всё прошло благополучно».

Следующая страница была другой. Тот же почерк — но какой-то механический, лишённый прежней плавности. Буквы стояли ровно, словно их выводила не живая рука, а некий конструкт.

'Сияние. Крики. Тьма.

Из дворца хлынули они. Сначала слуги, потом стража, потом сами маги. Но уже не люди — пустые оболочки с голодными глазами. Выпивали всех на своём пути. Я бежал. Не помню куда. Потом — боль. Холод. Темнота.

Я продолжаю исполнять волю князя. Веду хронику. Так положено'.

Я перевернул страницу. И ещё одну. И ещё.

Летописец — уже будучи Бездушным — продолжал фиксировать происходящее. Механически, без эмоций, но с пугающей детальностью.

Князь Чернышёв не погиб. Он стал Кощеем. И в его извращённом восприятии ничего не изменилось. Он по-прежнему правил. Проводил советы с боярами — теперь мёртвыми. Принимал доклады от командиров дружины — теперь Жнецов. Судил провинившихся — тех, кто недостаточно чётко выполнял приказы или допускал провалы. Даже устраивал праздники в честь побед над «внешними врагами» — людьми, пытавшимися уничтожить гнездо.

«Его Светлость доволен, — гласила одна из записей. — Княжество процветает. Подданные послушны. Враги повержены. Долг исполнен».

Последние страницы объясняли, как тетрадь оказалась здесь. Двести пятьдесят лет назад Суздаль предпринял попытку уничтожить Гаврилов Посад. Крупная военная экспедиция — тысяча Стрельцов, десятки магов. Кощей отразил атаку, но понёс серьёзные потери. Летописца отправили фиксировать «славные победы» на передовой.

Он не вернулся. Видимо, именно его кости Федот нашёл в подвале. Тетрадь осталась в этой усадьбе — последнем месте, где механическая рука выводила бессмысленные строки о величии мёртвого княжества.

Я закрыл дневник.

Вокруг собрались мои люди — Федот, Тимур, Игнатий, Василиса, Ярослава. Все смотрели на меня, ожидая объяснений.

— Это невозможно, — первой нарушила молчание Василиса, когда я пересказал им суть полученной информации. Геомантка стояла, скрестив руки на груди, и в её голосе звучало искреннее недоумение. — Бездушные не сохраняют человеческое поведение. Все мирские ритуалы для них теряют смысл после обращения. Это… базовые знания.

— Базовые знания о типичных Бездушных, — уточнил Тимур. Черкасский говорил спокойно, но я видел, как его пальцы нервно теребят манжет рукава. — Кощеи — не типичные твари. Они весьма разумны. Мы видели это во время Гона и потом с шахтой…

— Разум — да, — кивнула княжна Засекина. Ярослава стояла чуть поодаль, привалившись к каменной стене. Её серо-голубые глаза казались почти чёрными в тусклом свете лампы. — Но не личность. Кощеи помнят свои навыки, знания, тактику. Они не помнят, кем были. Не цепляются за прошлую жизнь.

— Этот — цепляется, — я положил тетрадь на импровизированный стол из перевёрнутого ящика. — Он не просто сохранил память. Он убеждён, что по-прежнему князь. Что его подданные живы. Что княжество процветает.

Игнатий Платонов шагнул ближе, склонился над тетрадью. Отец выглядел усталым — два дня марша через враждебную территорию не могли не измотать пожилого человека. Но в глазах горело знакомое любопытство.

— Возможно, дело в том загадочном ритуале, — произнёс он задумчиво. — Если он действительно обладал такой силой, что вспышку магии видели даже снаружи дворца, то мог повлиять на процесс обращения. Создать что-то… новое.

— Или, — добавила Василиса, — князь был настолько одержим своей целью, что даже смерть не смогла её стереть. Я читала о подобных случаях в академии. Теоретически, достаточно сильная воля может…

— Теория, — перебила Ярослава. — Нам нужна практика. Что это меняет для нас?

Я обвёл взглядом своих людей. Федот молча стоял, уперев руки в пояс возле кобуры с пистолетами. Тимур хмурился, обдумывая услышанное и постукивая пальцем по дереву магического жезла. Игнатий листал тетрадь, близоруко щурясь на выцветшие строки. Василиса кусала губу — верный признак того, что её мозг работал на полную мощность. Ярослава ждала.