Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— Это меняет многое, — ответил я. — Мы идём не просто на Кощея. Мы идём на князя, который триста лет защищает своё княжество от захватчиков. Который знает каждый камень в своих владениях. Который командовал армиями ещё при жизни и не разучился делать это после смерти.

Федот негромко выругался.

— Теперь понятно, почему он так воюет, — процедил командир гвардейцев. — Засады, ловушки, изматывание… Это не звериная хитрость. Это тактика.

Чернышёв был реформатором. Собирал артефакты, укреплял оборону, готовился к худшему. Мысленно я отметил сходство — и тут же отбросил эту мысль. Сходство в методах не означает сходства в судьбе. Князь переоценил свои силы и полез туда, где ему нечего было делать. Я подобных ошибок не совершаю.

— Это даёт нам преимущество, — продолжил я. — Теперь мы знаем, с кем имеем дело. Не с безмозглой тварью, а с командиром, который мыслит как человек, увлёкшись имитацией давно потерянной жизни, и самое главное, пытается сохранить своё войско. А значит, его можно переиграть.

Ярослава чуть склонила голову, и в её глазах мелькнуло одобрение.

— План? — коротко спросила она.

— Он привык побеждать за счёт терпения и хитрости. Триста лет это работало. Посмотрим, как он справится с противником, который не собирается играть по его правилам.

Так мы и поступили.

Первую засеку на пути к городу артиллерия разнесла за двадцать минут. Гаубицы методично перепахивали завалы из поваленных стволов, превращая хитроумные баррикады в щепу и труху. Миномёты добавляли — осколочные и зажигательные мины рвались среди деревьев, выкуривая спрятавшихся там тварей.

Когда из леса попытались выскочить Трухляки, их встретил слаженный огонь трёх пулемётных расчётов. Панкратов лично корректировал стрельбу, и ни одна тварь не добежала до наших позиций.

Встреченную иллюзорную деревню с «выжившими жителями» расстреляли с километровой дистанции, не приближаясь. Осколочно-фугасные снаряды разметали дома вместе с сотней Стриг, притаившихся внутри. Когда дым рассеялся, на месте «живого поселения» остались лишь обугленные остовы и груды изорванных чудовищных тел.

Кощей пытался сопротивляться. Ночные налёты продолжались — мелкие группы Трухляков выскакивали из темноты, пытаясь добраться до часовых. Ментальный зов не стихал ни на минуту, выматывая магов и заставляя солдат вздрагивать от каждого шороха. Отравленные колодцы, ловушки на тропах, внезапные атаки на арьергард и разведчиков…

Но теперь это не работало.

Мы шли вперёд, как волки, почуявшие кровь. Каждую засаду сносили издали. Каждую преграду взламывали грубой силой. Потери были — куда без них — но несравнимо меньше, чем в первые дни.

Что изменилось? Всё просто. Первые дни мы действовали так, как действует любая армия на незнакомой территории: осторожно, экономно, с оглядкой. Раньше мы берегли — снаряды, магический резерв, силы. Обходили препятствия, чтобы сберечь ресурсы. Отправляли разведчиков, чтобы не тратить боеприпасы впустую. То есть поступали так, как и положено войску в глубине вражеской территории.

Именно этого Кощей и ждал. Его тактика была рассчитана на противника, который бережёт силы. На армию, которую можно измотать тысячей мелких уколов.

Теперь мы перестали беречь. Снаряды существуют, чтобы их тратить. Магический резерв восстанавливается. А вот люди — нет. Каждая засека, которую мы обходили, стоила нам времени, нервов и жертв. Каждая разведка — риск потерять людей. Проще разнести препятствие к демонам и идти дальше.

И главное — теперь я знал, что Кощей дорожит своими «подданными». Для обычного Властелина Бездушных потеря тысячи Трухляков — ничто. Для князя, правящего мёртвым городом — катастрофа. Каждый уничтоженный Жнец, каждая сожжённая Стрига — это удар по его безумному разуму. Он не мог позволить себе размениваться бесконечно.

Дневник летописца изменил всё. Чернышёв мыслил как князь, а не как Бездушный. Он ценил своих «подданных». Берёг их. Пытался выиграть малой кровью.

Что ж, мы дали ему большую.

На третий день марша колонна вышла к Гаврилову Посаду.

Я остановил коня на вершине пологого холма и замер.

Передо мной лежал город. Не руины — город. Белокаменные стены, башни с остроконечными крышами, купола храмов, блестящие в лучах заходящего солнца. Над трубами поднимались дымки. В окнах мерцали огоньки. По улицам двигались крошечные фигурки — люди? Или то, что когда-то было людьми?

— Это… невозможно, — выдохнул Огнев, подъехавший ближе. Полковник смотрел на город так, будто увидел призрак собственной матери. — Триста лет… Здесь не должно быть ничего, кроме развалин.

Я молча активировал связь со Скальдом.

«Что видишь?»

Ворон кружил над городом уже четверть часа. Его глазами я наблюдал совсем другую картину: почерневшие остовы зданий, провалившиеся крыши, улицы, заваленные обломками. Ни одного целого дома. Ни одного живого существа — только бесконечные ряды Бездушных, неподвижно стоящих вдоль стен и на площадях.

Морок плотный, как кисель. Даже мне приходится напрягаться, чтобы видеть сквозь него.

— Иллюзия, — произнёс я вслух для остальных. — Город мёртв. Всё, что мы видим — работа Кощея.

Черкасский прищурился, сосредоточившись. Через несколько секунд его скуластое лицо исказилось от напряжения.

— Не могу пробить, — признал он нехотя. — Слишком много слоёв. Он вплетает в иллюзию желания смотрящего — каждый видит то, что хочет увидеть.

Ярослава рядом со мной положила руку на эфес меча. Её серо-голубые глаза сузились.

— Ловушка?

— Несомненно. Но какая именно — пока неясно.

Мы разбили лагерь в трёх километрах от городских стен, и я отправил разведгруппу. Пятеро бойцов под командой сержанта Дементьева — все матёрые вояки, все прошедшие подготовку для работы в условиях психологического давления.

Всю ночь я ждал атаки — и не дождался. Ни одного Трухляка. Ни одной Стриги. Ворота города оставались закрыты, Бездушные не показывались.

Это было неправильно. За все дни марша Кощей ни разу не упускал возможности ударить. А теперь, когда мы стояли у самых стен его «княжества», он вдруг затаился?

На рассвете они вернулись.

Точнее — их привели. Двое шли сами, улыбаясь блаженными улыбками. Остальных вели под руки товарищи, подобравшие их у границы лагеря.

— Ваша Светлость! — Дементьев бросился ко мне, едва завидев. Его обычно суровое лицо светилось, как у ребёнка, получившего долгожданный подарок. — Там… там всё не так, как мы думали! Город живой! Люди… настоящие люди! Они приняли нас как гостей!

Я молча смотрел на сержанта. На его расширенные зрачки, на капельки пота на лбу, на мелкую дрожь в руках.

— Князь… — продолжал он захлёбываясь, — князь Бранимир лично нас принял! Устроил пир в нашу честь! Там музыка, еда, девушки… Он сказал, что рад гостям, что его княжество открыто для всех…

— Сержант.

— … и моя мать там, Ваша Светлость! — голос Дементьева дрогнул. — Она умерла пять лет назад, а она там, живая, здоровая, ждёт меня! Она сказала, что всё это время просто ждала, пока я приду…

Один из разведчиков — молодой парень лет двадцати — вдруг упал на колени и схватил меня за руку.

— Отпустите меня обратно, — прошептал он, и по его щекам текли слёзы. — Прошу вас. Там моя семья. Жена и дочь. Они ждут. Я слышал, как дочка зовёт меня…

Я знал, что у этого солдата нет ни жены, ни дочери.

— Князь Бранимир, — сержант снова заговорил, уже спокойнее, — просил передать вам послание. Он сказал: «Уходи, или потеряешь всех, кто пришёл с тобой. Я буду защищать своих людей до последнего».

— Своих людей, — повторил я с горькой усмешкой. — Занятная формулировка для того, кто превратил этих людей в ходячие трупы.

Я поднял руку. Серебристое сияние «Крепости духа» развернулось куполом, накрывая всех пятерых разведчиков. Чёрные нити, невидимые обычному глазу, затрещали и лопнули, рассыпаясь искрами.

Дементьев моргнул. Потом ещё раз. Блаженная улыбка медленно сползла с его лица, сменяясь выражением ужаса.