Трибунал (СИ) - Смородин Павел

— Понимаю и прощаю вам эту оплошность, сын мой.

Он помолчал немного. Генрих видел, как почти слепые глаза старика рассматривают его, и похоже, что безуспешно.

Кардинал помолчал несколько мгновений, обдумывая что-то, а затем произнес едва слышно:

— Что же… пожалуй, мне есть в чем покаяться… Гордыня… подумать только, отчитываю ангела мести.

— Вы позволите? — Маркберг указал на стоящий рядом стул.

— Вообще, он здесь для моего последнего верного друга. Но я немощный старик, как я могу вам хоть что-то запретить? Так что будьте моим гостем.

Нежданный гость хмыкнул. Ситуация смешила своей ироничностью: в одном маленьком уединенном садике встретились две противоположности — воскресший человек и мертвец, который забыл умереть.

— Не хочется вас расстраивать, монсеньор, но я не ангел мести. Я — ангел справедливости, — негромко произнес Генрих, его взгляд был тверд и решителен.

— Какой справедливости? Вашей? — Кардинал Валорис попытался придать своему едва слышному голосу насмешливые нотки.

Маркберг только пожал плечами:

— Да. Не худший вариант, как по мне.

— Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь и зло за зло? — Старик судорожно вздохнул, сипло закашлявшись. Казалось, что сами слова вызвали у него приступ.

— В общих чертах да, — кивнул Генрих.

— Правосудие волка, который судит овец, не находите? — Кардинал с трудом выпрямился в кресле, его слепые глаза вдруг блеснули осмысленным огоньком.

Старик внезапно замолчал, словно обессилев после этой небольшой вспышки энергии. Затем он снова посмотрел на своего собеседника, и во взгляде его промелькнула тревога.

— Люди, которые вокруг меня…

— Они живы и будут жить, — успокоил его Маркберг. — Мне не нужны их жизни, они ничего не сделали мне и моим людям. А я несу только справедливость.

Последние слова Генрих произнес почти миролюбиво, но в его тоне угадывалась непреклонность. Ответ, похоже, удовлетворил Виктора. Он безвольно осел в кресле и прикрыл глаза, словно утомленный внезапной вспышкой эмоций.

— Чувствуете? — произнес он тихо и спокойно через некоторое время. — Скоро гроза… воздух так и полнится напряжением.

— Похоже на то.

Духота и правда ощущалась сейчас как никогда.

— Давайте, не медлите, приговорите меня, как и тех несчастных. Я виновен, ведь я не смог остановить это безумие. Я бился как мог: просил, умолял, угрожал… но проиграл в итоге меркантильности и тщеславию.

В саду повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы на деревьях от предгрозового ветерка. Генрих недолго молчал, рассматривая сломленную фигуру старика.

— Я не собираюсь вас судить, Виктор. Я пришел избавить вас от ноши, которую вам так тяжело нести. Но хочу взамен одну услугу.

— Слушаю вас, мой ангел. — Кардинал открыл глаза и покорно посмотрел на Маркберга.

— Помолитесь за моих людей и меня, — ровным тоном произнес тот.

Старик рассмеялся, но смех этот сразу же оборвался приступом мучительного кашля. Виктор согнулся пополам, выплевывая на траву кровавую слюну и сгустки густой черной крови.

— Не было и дня, — просипел он, утирая багровые струйки с губ дрожащей рукой, — чтобы я не молился обо всех вас, дети мои, всех, кого я подвел. И да… я сделаю это. В последний раз.

Кардинал с трудом поднялся со своего кресла и рухнул на колени на траву. Маркберг, секунду поколебавшись, опустился рядом с ним на колени. Что-то подсказывало ему, что так будет правильно.

Минуты медленно утекали одна за другой в томительной тишине, нарушаемой лишь тихим бормотанием молитвы. Но внезапно голос Валориса обрел былую силу и властность, заполняя собой весь дворик. Слова лились непрерывным потоком, перемежаясь то скорбными, то радостными интонациями.

— Аминь, — наконец проговорил старик громко и отчетливо. Он склонил голову и устремил последний взгляд на Генриха, будто ожидая ответа.

— Благодарю вас. — Маркберг неторопливо встал на ноги, заслоняя часть сумеречного неба своим силуэтом. — Я сделаю все быстро и безболезненно.

Удар ножа был быстр и точен. Снизу вверх, так что Виктор Валорис только успел вдохнуть. Тело его мгновенно обмякло и упало на траву. Генрих присел на колени и потрогал пульс на шее старика.

— Прости меня, Господи, — едва слышно пробормотал Генрих, на мгновение прикрыв глаза и помолившись в последний раз.

Затем он поднялся и тем же путем, каким пришел, вышел прочь из уединенного садика — сначала под сводчатую крытую галерею колоннады, а затем на залитую оранжевым светом уличных фонарей городскую улицу. Его адъютант Марк ждал возле машины на том же месте. Заметив выходящего начальника, он вытянулся по стойке смирно и принял молодцеватый вид.

— Мы закончили здесь, — негромко произнес Маркберг, останавливаясь рядом с подчиненным.

— Куда прикажете ехать, господин Полковник? — Марк вопросительно посмотрел на командира.

— Вот. — Генрих вытащил из внутреннего кармана конверт и протянул его адъютанту. — Отправьте его журналистке. Я обещал ей раскрыть мою личность, а обещание, данное женщине, священнее карточного долга.

— Господин Полковник? — Марк недоуменно нахмурился, приняв конверт. — Вы уверены?

— Марк, выполните мою последнюю просьбу, — твердо сказал Маркберг, положив руку на плечо адъютанта. — А после можете быть свободны. Вы все можете быть свободны, живите как хотите. Я устал быть ангелом смерти.

Генрих окинул внимательным взглядом лицо верного соратника, с которым прошел огонь и воду. Затем резко отвернулся и пошел прочь по ночной улице, скрывшись в тенях между старинных зданий. Марк остался стоять с конвертом в руках, провожая хмурым взглядом удаляющуюся фигуру бывшего командира.

Глава 37

'Доброго дня, уважаемая Ирма.

Признаюсь, я пишу эти строки под влиянием момента. Возможно, ваш друг уже раскрыл вам тайну моей личности. Если так, то это письмо станет подтверждением его слов. Если нет, то считайте мое обещание выполненным.

Но прежде позвольте мне покаяться перед вами. У меня не осталось друзей, способных понять меня, не осталось врагов, которых стоило бы судить, да и цели такой больше нет. А ведь мужчине всегда нужна цель, не правда ли?

Я всегда искал ее. Ту великую цель, на алтарь которой я положу себя целиком.

Стать лучшим среди равных. Добиться успеха, когда все против тебя, утереть нос окружающим снобам и завистникам. Победить в бессмысленной войне, которую ты не смог остановить. Сделать все быстро, четко. Спасти тех, кого нельзя спасти, кого бросили и забыли.

Все эти цели я ставил себе сам. И ни в одной не достиг того успеха, на который рассчитывал. Всегда что-то было не так, кто-то был виноват в моих неудачах.

Вот только сейчас я понимаю, что гонялся за миражами. Брал на стяг лозунги, в которые не верил до конца, но под которые вел умирать людей. Теперь же, отказавшись от борьбы и впервые ощущая свободу от всего этого бесконечного поединка с миром, я понимаю, как сильно устал.

Невероятно.

А потому я просто отдамся в руки господа. Не вижу смысла бороться с гидрой, чьей головой являюсь сам. Возможно, позже, когда вы забудете весь тот кошмар, в который я вас против воли погрузил, вы напишете книгу об этой чертовой Третьей Арсорско-Гуттской войне.

И обо мне тоже.

Только прошу вас, любезная Ирма, поймите главное — даже у железа есть предел прочности. Вспомните это, когда ваш друг будет нуждаться в вас.

Тело мое вы найдете легко. Оно будет лежать там, где ему и положено, — на мемориальном кладбище Сен-Руаль. Участок четырнадцатый, пятый ряд, восьмое место.

Генерал Генрих Маркберг.

Последнее письмо, присланное в «Тарлосс Таймс» на имя Ирмы Галарте. Приведено без купюр.

Глава 38

Паралич медленно, но верно ослабевал и отступал. Сначала Мари почувствовала, как к кончикам пальцев рук и ног возвращается чувствительность — легкое покалывание, похожее на то, когда отлежишь руку или ногу. Затем постепенно чувство стало распространяться дальше по ладоням и ступням, а через некоторое время и по всей руке и ноге.