Шеф с системой. Рецепт победы (СИ) - "Afael"

— К берегу, — скомандовал Ярослав. — Разгружай. Все бочонки, все мешки — на берег. Оружие и доспехи — на себя.

Это был адский труд. Сначала, стоя по колено в ледяной воде, мы перетащили на скользкий берег весь наш драгоценный груз — бочонки с «Железным Запасом», мои печки, оружие. А затем началось то, что я запомню на всю жизнь.

— Разделиться. — скомандовал Ярослав. — Половина — тащит груз по берегу. Вторая половина на канаты. Идем по берегу с двух сторон и тащим лодки. Не орем, не шумим. Делаем все как можно тише. Помните, враг рядом.

Воины, стоя на топком, кочковатом берегу, вцепились в натянутые канаты. Они тащили теперь уже облегченные, пустые ладьи вручную, пока другая половина отряда, согнувшись под тяжестью груза, продиралась рядом сквозь заросли. Каждый шаг был битвой. Ноги увязали в грязи, а липкая грязь, казалось, пыталась засосать их, утащить на дно.

Я не оставался в стороне. Взвалил на плечо один из мешков с припасами.

Ярослав же, к изумлению всего отряда, не стал руководить с берега. Он встал во главе тягловой команды, взявшись за просмоленный канат. Княжич. Наследник рода. Хлюпая по грязи собирался наравне со своими воинами тащить лодку, как простой бурлак.

Мы двинулись. Я шел, увязая в грязи, и каждый шаг давался с трудом, а тяжелый мешок, казалось, пытался вдавить меня в эту топь.

Те, кто тащил лодки, страдали еще больше. Я слышал их сдавленное, хриплое дыхание, видел, как напрягаются до предела их мышцы. Самым страшным был звук. Шуршание плотной стены камыша, который терся о борта лодок, в ночной тишине казалось оглушительным. Каждый треск сухой камышинки, каждый всплеск воды отдавался в ушах, как удар грома. Мы замирали, прислушиваясь к звукам из вражеского лагеря, но оттуда в ночной тишине доносилось лишь эхо громких голосов.

Когда команды сменились, я встал на канат. Грубая, мокрая веревка резала ладони. Мы навалились все вместе, и я почувствовал чудовищное, почти непреодолимое сопротивление. Ладья медленно, с чавканьем и скрипом, двинулась по вязкой тине.

На коротком привале, когда воины рухнули на землю, я, быстро переведя дыхание, используя одну из своих «чудо-печек», решил приготовить мощное варево, способное вырвать их из объятий усталости.

Я достал из своего кисета несколько высушенных корешков «бодрящего корня». Взяв острый нож, начал не резать, а строгать их, снимая стружку прямо в котелок с кипящей водой. Вода тут же окрасилась в легкий золотистый цвет, и по воздуху поплыл острый, землистый, чуть пряный аромат, который, казалось, сам по себе прочищал легкие и прояснял разум.

Затем взял горшок с медом. Он был настолько холодным, что застыл, как янтарь. Я подцепил его ножом, и он отломился целым, блестящим куском. Я бросил его в котелок. Он погрузился в горячую воду с тихим шипением, и в тот же миг острый дух корня смешался с глубоким, сладким ароматом меда.

Я разливал этот густой, обжигающе горячий и ароматный отвар по кружкам. Воины пили его, с благодарностью принимая кружки. Горячая, сладкая жидкость вливала в них не только силы. Она вливала в них жизнь, не давая замерзнуть и пасть духом.

Но самым опасным была близость врага. Когда мы миновали холм, который скрывал нас, увидели очертания далекого лагеря. Отсветы их костра плясали на верхушках деревьев. Они были там, довольно близко от нас. Пировали, уверенные в своей безопасности, пока мы, как бесшумные муравьи, тащили свой груз у них под самым носом.

Напряжение было почти невыносимым. Любой громкий звук, любой треск ветки, любой неосторожный всплеск могли нас выдать. Мы двигались в абсолютной тишине, общаясь лишь жестами. Каждый воин понимал: от его выдержки сейчас зависит судьба всей операции.

А затем, уже за полночь, случилось то, чего мы не ожидали. Резко похолодало. Это был не просто осенний холод, а пронизывающее дыхание наступающей зимы. Температура упала так стремительно, что пар от нашего дыхания стал густым и белым, а мокрая одежда на воинах, казалось, начала покрываться тонкой корочкой инея. Я грел воинов своими отварами как мог.

Это была самая долгая и тяжелая ночь в моей жизни, но мы сделали это. К рассвету, измотанные до предела, покрытые с ног до головы липкой, вонючей грязью, мы вывели последнюю ладью обратно в основное русло реки. Уже за постом вражеского дозора.

Мы обошли этот капкан.

Когда последняя лодка встала на чистую воду, по отряду пронесся тихий, облегченный вздох. Воины падали на скамьи, переводя дух. Они смотрели друг на друга, и на их грязных, измученных лицах появлялись слабые, гордые улыбки. Мы победили. Не силой, а упрямством и хитростью.

Но радость была преждевременной.

Когда утренний туман, до этого бывший нашим спасительным покровом, начал медленно рассеиваться под первыми лучами солнца, мы увидели то, что заставило кровь застыть в жилах.

У самых берегов, там, где течение было самым слабым, на темной воде плавала, едва заметная кромка льда.

Зима дышала нам в спину. Она больше не была далекой угрозой. Здесь, на этой реке, и с каждой холодной ночью ее ледяные пальцы будут сжиматься все сильнее, грозя запереть нас в этой враждебной земле.

Я посмотрел на Ярослава. Он смотрел на меня. Восторг от только что одержанной победы в его глазах сменился новой тревогой. Мы обошли врага, которого можно было убить или обмануть, но нашего главного противника — зиму — обойти не получится. Гонка со временем вступала в свою решающую фазу.

Глава 4

Утренний туман рассеялся, но солнце так и не выглянуло. Небо висело над нами тяжелой, свинцовой крышкой, из которой, казалось, в любой момент мог хлынуть ледяной дождь или первый снег. Воздух стал другим — холодным, режущим, обжигающим легкие при каждом вдохе. Тот самый воздух, который предвещает настоящие морозы.

Я сидел на веслах и смотрел, как наши воины, еще час назад радовавшиеся удачному обходу вражеского дозора, теперь с нарастающей тревогой поглядывают на берега реки. То, что они там видели, заставляло их лица каменеть.

Тонкая, почти прозрачная кромка льда тянулась вдоль берегов, словно река примеряла на себя зимний панцирь. Лед был еще хрупким, тонким, как стекло, но он был. Зима перестала быть далекой угрозой. Она пришла и дышала нам в затылок.

— Алексей, — тихо позвал меня Ярослав. Его голос звучал натянуто. — Подойди.

Я перебрался к корме, где княжич совещался с десятниками. Их лица были мрачными, как это серое небо над нами, но в глазах горела та же решимость, что и у их командира.

— Что скажешь? — кивнул Ярослав в сторону ледяной кромки.

Я посмотрел на воду. На темную, еще свободную поверхность в центре русла, и на эти предательские белые полоски у берегов. Честно говоря, я не знал, что сказать. В моей прошлой жизни я не был ни речником, ни рыбаком. Лед для меня был просто льдом.

— Пока основное русло чистое, — сказал я неуверенно. — Течение вроде бы должно мешать льду схватываться… но я не знаю, княжич. Не разбираюсь в этом.

— А я разбираюсь, — хмуро проговорил десятник Федор, всю жизнь проживший у реки. — И скажу прямо — дела плохи. Если ночью ударит мороз покрепче, к утру можем проснуться в ледяной клетке.

— Тогда не будем просыпаться в ледяной клетке, — жестко сказал Борислав. — Будем грести без остановок. День и ночь, если понадобится.

— Согласен, — кивнул десятник Иван. — Люди выдержат. За князя и за дело выдержат всё.

В этот момент к нашей лодке подошла долбленка с разведчиками. Те самые, что ходили проверять путь вперед по течению. На их лицах я не увидел ничего хорошего.

— Что там? — коротко спросил Ярослав.

Старший разведчик выглядел удрученным.

— Верст через пять река входит в озеро, княжич. Большое, широкое. Там течения почти нет. — Он помолчал, подбирая слова. — А лед там уже показывается. Тонкий пока, но если мороз усилится…

— За одну ночь может схватиться наглухо, — закончил Федор. — Озеро — оно как чаша. Вода там стоячая. Первым делом и замерзает.