Родная земля (СИ) - Ступников Виктор

— Она была права, ваше сиятельство, — хрипло сказал Иван. — Я за машиной сходил. К капоту… кто-то прикасался. Ладонью. Отпечаток на пыли и конденсате… четкий. А вокруг… ни единого следа.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел не суеверный страх, а холодную, трезвую уверенность в опасности.

— Мы никуда сегодня не едем, — заявил я.

Я не мог так рисковать сестрой. Хотя бы потому, что при такой видимости мы легко могли оказаться в кювете. А ожившие меня не пугали. Ещё со вчерашнего рассказа Глаши я приготовился к нашей неизменной встречи с ними. Не зря же везде с собой брал свой кинжал.

Иван лишь молча кивнул.

Спускаясь в столовую за завтраком, мы увидели Глашу, которая ставила на наш стол горшок с кашей. Она молча взглянула на нас, потом на затянутое белой пеленой окно, и снова на нас. Никакого «я же говорила» в ее взгляде не было. Была лишь усталая грусть.

— Ничего, — сказала она. — Переживете. У меня щи всегда горячие есть. А туман этот… он всегда рассеивается. Рано или поздно.

Маша молча подошла к окну и приложила ладонь к холодному стеклу, глядя в слепую, белую муть.

Сестра стояла у окна, словно завороженная этой слепой, белой пеленой. Казалось, она не дышала, вся превратившись в слух, пытаясь уловить в гнетущей тишине хоть что-то.

— Маш? — тихо позвал я. Она вздрогнула и обернулась. На ее лице был не детский страх, а скорее жуткое любопытство.

— Они там? — прошептала она.

— Никого там нет, — ответил я, стараясь успокоить её, а не пугать правдой. — Просто туман. Плотный и густой. Бывает.

Глаша налила нам чаю в толстые, граненые стаканы.

— Бывает, — повторила она, но в ее устах это звучало не как утешение, а как подтверждение самых худших подозрений моей сестры. — Садитесь, кушайте. Пока на улице белым-бело, самое дело для горячей каши да думок тихих.

Мы ели почти молча. Иван уплетал кашу за обе щеки, смотря в одну точку — он явно мысленно уже перебирал узлы и агрегаты нашей машины, готовясь к ремонту, чтобы отогнать от себя мрачные мысли. Я же пытался прикинуть количество ходячих мертвецов за окном. Самое сложное было сейчас не в их количестве, а в нулевой видимости.

Внезапно Маша замерла с поднесенной ко рту ложкой.

— Слышите?

Мы все насторожились. Сначала ничего не было. Та же абсолютная, давящая тишина. А потом… до нас донесся слабый, едва уловимый звук. Словно кто-то медленно и ритмично стучал по стеклу или по дереву. Тук. Тук. Тук. Пауза. Снова тук. Тук. Тук.

Я рукой нащупал рукоять кинжала, готовый к бою. Иван резко встал, отодвинув табурет.

— Это с той стороны? Со стороны дороги? — пробормотал он, подходя к занавешенному окну. Глаша осталась сидеть,ее лицо стало каменным.

— Не подходи, — тихо сказала она. — Не смотри. Это они так… знакомятся.

Тук. Тук. Тук. Звук стал чуть отчетливее. Настойчивее.

Иван замер в двух шагах от окна, сжав кулаки.

— Может, ветка? — неуверенно предложил он.

— В такую погоду? — фыркнул я. — Воздух стоит столбом. Ни малейшего ветерка.

Иван все же сделал шаг и резко, будто делая над собой усилие, отдернул занавеску.

Маша невольно ахнула.

Туман вплотную подошел к окну. Он был настолько густым, что казалось, будто за стеклом не улица, а стена из ваты. И прямо на этой белой, неподвижной стене, на уровне человеческого роста, был расплывчатый, влажный отпечаток. Отпечаток ладони.

А чуть ниже, прямо напротив него, на подоконнике с внешней стороны, сидела большая черная птица. Ворона или грач. Она сидела неподвижно, как из чугуна отлитая, и ее черный, блестящий глаз смотрел прямо в комнату. Казалось, она не моргала. Именно она и стучала клювом по деревянной раме. Тук. Тук. Тук.

Мы замерли, глядя на эту сюрреалистичную картину. Птица вдруг перестала стучать, повернула голову, еще раз окинула нас своим бездонным взглядом и бесшумно вспорхнула, растворившись в белой мгле.

Отпечаток ладони на стекле медленно сползал вниз, оставляя за собой мокрый, расплывающийся след.

Глаша медленно поднялась и подошла к окну. Она не смотрела на улицу. Она смотрела на нас.

— Вот и познакомились, — глухо сказала она. — Теперь они знают, что вы здесь. До вечера дадут покой. А к ночи… будьте готовы. Они любят стучать. Особенно в двери. Особенно если знать, что за ней кто-то есть.

Она повернулась и пошла на кухню, бросив на прощание:

— Дрова надо подбросить. Сегодня ночь будет холодной.

Я посмотрел на бледное лицо Маши, на сжатые кулаки Ивана и призвал всех не поддаваться панике:

— Мы знаем, что это за твари. Мы их уже побеждали. Так что не стоит поддаваться панике. Но без меня никто никуда не выходит, — строго приказал я.

Иван кивнул, а Маша растерянно посмотрела на меня. Кажется, сестре не хотелось верить, что даже здесь, в далеке от нашей деревни, можно встретить все ту же нечисть.

День тянулся мучительно долго. Туман не собирался рассеиваться; он висел неподвижной, мертвой пеленой, за которой ничего не было видно. Мы сидели в столовой, пытаясь занять себя чем-то. Иван разбирал и чистил свой инструмент, я перечитывал потрепанную дорожную карту, хотя это не имело никакого смысла. Маша тихо сидела у печки, уставившись на огонь и пытаясь повторить его на своих пальцах. Несколько раз ей это даже удалось. Огонь вспыхивал и недолго выплясывал на кончиках её пальцев, после затухая.

Глаша периодически появлялась, чтобы подбросить дров или принести нам еды — соленых грибов, хлеба, чаю. Она была молчалива и сосредоточенна, как часовой на посту.

С наступлением сумерек туман за окном не потемнел. Он стал светиться зловещим фосфоресцирующим светом, словно поглощал последние крупицы дня и перерабатывал их в холодное, мертвенное сияние. Тишина за стенами стала еще гнетущее.

И вдруг ее нарушил звук.

Негромкий, влажный шорох. Словно кто-то тяжелый и неуклюжий волочил ногу по мокрой земле. Прямо под окнами.

Мы все замерли. Иван медленно поднялся, сжимая в руке тяжелый гаечный ключ. Я выхватил клинок из-за пояса.

Шорох повторился. Теперь к нему присоединился второй. И третий. Казалось, вокруг дома медленно и неуверенно движется несколько существ. Нас окружали — в этом не было сомнений. И, если ещё недавно, я думал отсидеться в доме, а на утро уехать, чтобы не нарушать местный покой, то теперь мне становилось понятно, что драки не избежать, а раз так, то стоило бить первым.

В этот момент раздался стук.

Тук. Тук. Тук.

Точно такой же, как утром. Но теперь он раздавался не из одного места. Он доносился и со стороны дороги, и со стороны глухой стены, и, что было хуже всего, прямо от входной двери.

ТУК. ТУК. ТУК.

Стук в дверь был громким, настойчивым, требовательным.

— Открой… — донесся сквозь дерево тихий, хриплый, абсолютно безжизненный голос. — Отопрешь… холодно…

Глаша вышла из-за занавески. В руках она держала старый, но исправно выглядевший двуствольный охотничий ружье.

— Не открывайте, ваше сиятельство, — сказала она, обращаясь ко мне, и ее голос был твердым, как сталь. — Ни в коем случае. Они слабые. Стены выдержат.

Не часто же ей приходилось иметь дело с ожившими. Но меня настораживало другое, что они вдруг заговорили. И это был плохой знак. Он значил, что наш враг в лице Тёмных стал ещё на ступеньку сильнее.

ТУК! ТУК! ТУК!

Стук стал яростным, почти яростным. Дверь затряслась на засовах.

— Впустите! — это уже был другой голос, визгливый и полный отчаяния. — Они рядом! Они идут! Спасите!

— Не верь, — прошипела Глаша. — Это не люди. Это Туман их голоса ворует и перевирает.

Но что она знала обо мне и о том, скольких таких тварей я покрамсал в своём мире да и в этом тоже?

Стекло в окне столовой вдруг треснуло звонко. Из белой мглы просунулась рука. Бледная, распухшая, с почерневшими ногтями. Она медленно, словно слепая, ощупывала внутреннюю раму, скребя по стеклу.

Я замахнулся кинжалом и отсек наглую руку по локоть. Раздался глухой, костяной хруст.