Навола - Бачигалупи Паоло

...кровопролития.

— Стойте! — прошептал я. — Дальше нельзя!

Каззетта и Челия замерли.

— В чем дело?

Я не мог описать свои ощущения. Язык дракусов отличался от языка Амо, и трудно было передать волну чувств понятными человеку словами.

— Там люди, — наконец сказал я. — Они ждут нас. Они... Они знают... — Я сглотнул. — Знают, что мы идем.

— Вы ошибаетесь, — возразил Каззетта. — Мы почти у цели. Победите свои страхи, Давико.

— Най, — покачал головой я. (Душа дракона буквально гудела от удовольствия, предвкушая резню.) — Они ждут. — Я чувствовал затаившуюся злобу. — Я ощущаю запах стали. Это... Это засада.

Формулируя эти истины и пытаясь облечь их в слова, я испытывал драконий голод.

Каззетта приглушил фонарь. Озабоченно посмотрел на меня. Я понял, что вспотел, почти поглощенный вожделением дракона; наша кровь, чужая — ему все равно.

— Их... ч-четверо.

Челия неуверенно переводила взгляд с меня на Каззетту.

— Откуда тебе знать?

Я опасался, что драконий голод — в действительности песня сирены, приманивает к нам врагов. Жажда крови пропитала мое тело. Казалось, я пылаю, как сигнальный огонь. Дракон хотел, чтобы я закричал, привлек к нам внимание, спровоцировал схватку. Чтобы он смог насытиться.

— Они близко, — произнес я сквозь зубы. — Впереди, в тоннеле. Знают, что мы должны пройти здесь, и собираются нас убить.

Все мои силы ушли на то, чтобы выговорить эти слова.

Каззетта прищурился:

— Это вам говорит драконий глаз?

— Я его чувствую. Да, как будто его чувства принадлежат мне.

Глаз буквально пульсировал жаждой убийства. Необузданным желанием кормиться, не заботясь о том, кто из нас, теплокровных животных, попадет к нему в зубы и когти. Его присутствие в моем разуме росло, эта вибрирующая мощь грозила разорвать меня.

— У них мечи, — выдохнул я.

— Четверо? — переспросил Каззетта. — Вы уверены?

Я смог только кивнуть.

— Луки? Арбалеты?

Я не чувствовал крылатых зубов, только длинные стальные когти...

— Н-най. Мечи.

— Как далеко?

Я знал расстояние со сверхъестественной точностью, но никак не мог перевести его в человеческие единицы измерения.

— Впереди... В третьей... арке. Я их там вижу. — Я вздрогнул от нового чувства. — Они знают, что мы идем.

— Подержите фонарь, — сказал Каззетта Челии, внезапно приняв решение. — Сосчитайте до шестидесяти, затем медленно идите вперед.

К моему изумлению, он стал раздеваться — развязывать брючный пояс, расстегивать пуговицы на колете, снимать рубашку. Челия широко распахнутыми глазами наблюдала за оголением Каззетты, но тот не обращал на нее внимания.

— Когда сосчитаете до шестидесяти, начинайте шуметь, — сказал он. — Как будто вы глупые, напуганные дети архиномо. Не скрывайте своего приближения. Мне нужно, чтобы вы отвлекли убийц.

Тело Каззетты испещряли кошмарные шрамы — этакий гобелен с вытканными на нем следами плетей и клинков, с порезами и ожогами. Я никогда прежде не видел стилеттоторе голым, и теперь не мог отвести взгляд, рассматривал реберную клетку, узкий таз, жилистые бедра, вислый пенис — и повсюду, повсюду шрамы. Кружевное плетение пыток и страданий. Каззетта не дал нам времени вдоволь изучить себя и соскользнул в грязные воды сточной канавы.

— Считайте до шестидесяти, — напомнил он.

Зажав в зубах кинжал, стилеттоторе скрылся под зловонной поверхностью. Осталась только рябь на смердящей черной жиже.

Глядя на то место, где он нырнул, Челия содрогнулась, но заговорила, как велел Каззетта:

— Униц, дуиц, терц, куаттра, чинкуа, сецца, сетта...

Ее счет был ровным и размеренным, словно сердцебиение. Каждое число слетало с ее губ подобно молитве Амо.

Пока она считала, мы стояли рядом и смотрели друг на друга. Взгляд ее темных глаз был мягким от страха и одновременно жестким от решимости. Она бесшумно извлекла из ножен меч, полученный от Каззетты. Не переставая считать.

— Терциа, терцуниц, терцадуиц...

Дальше и дальше — и скоро числа кончились.

Челия добралась до шестидесяти, и я засомневался, что мы дали Каззетте достаточно времени. Но она властно повернулась и зашагала по коридору, высоко воздев фонарь и держа наготове меч.

— Далеко еще, Давико? — Ее напуганный, плаксивый голос эхом разнесся по коридору. — Сколько еще мы проведем в этом ужасном месте?

Я понял, что она разыгрывает спектакль перед врагами.

— Иди дальше, — ответил я и удивился, что могу говорить.

Дракон не вмешивался теперь, когда мы вновь двигались к схватке. Изображая уверенность, которой не испытывал, я продолжил:

— Это самый тайный отцовский ход. Скоро мы будем в безопасности.

— Что бы я без тебя делала, смелый Давико! — с придыханием произнесла Челия.

Я бросил на нее раздраженный взгляд, потому что она переигрывала, но ее лицо было напряженным от тревоги, а глаза полностью сосредоточены на лежащем впереди коридоре. Мы прошли первую арку. Я чувствовал исходившую от недругов угрозу. Злился, что не могу взять в руки меч. И ненавидел драконий голод.

— Уверен, с нами все будет в порядке, — услышал я собственный голос. — Как только выберемся из этой канализации, сразу перегруппируемся. А потом отомстим.

— Если кто-нибудь выжил. О Давико, как считаешь, хоть кто-то выжил?

— Если нет, мы сбежим. В Шеру. Или в Торре-Амо, или...

— О Давико... — Она замолчала, потому что спереди донеслось шарканье.

— Кто там? — крикнула Челия. — Кто это?

В темноте перед нами кто-то ахнул, и, к своему изумлению, я тоже ахнул, ощутив, как мне в живот входит клинок. Ужасная сталь — скользкая, ледяная, глубоко внутри меня: вот она здесь, а вот исчезла. И снова внутри, вонзается, давит. Я застонал от этого насилия — а затем осталась только пустота, мгла темнее катакомбной.

Я чувствовал, как умирал человек. Чувствовал, как жизнь вытекает из него. Хотелось выблевать, вычистить, отскрести скверну этого вторжения, которое казалось богохульством... но все это потонуло в нарастающем победном вопле.

Драконий глаз вспыхнул жизнью.

Свет ярче солнца затопил тоннель, озарив Каззетту. Его тело было черным от сточной грязи, а кинжал блестел, точно скорпионье жало. Он двигался, словно жидкая ночь, — кровожадный демон, восставший из тьмы Скуро.

А люди, с которыми он сражался, вообще не двигались.

Их заворожило. Они таращились на нас, на меня, застыв под взглядом пылающего драконьего ока. Таращились на яркий свет, не щурясь, оцепенев. Клинок Каззетты пронзал их, резал, пускал им кровь, одному за другим, и они падали, словно марионетки с перерезанными нитками — один, другой, третий, — заливая все вокруг рубиновой кровью.

И я чувствовал смерть каждого.

Я чувствовал, как клинок Каззетты снова и снова вторгается в тело. Сталь перерезала мне горло, заставив шею распахнуться, словно рыбий рот. Я упал, и я умер; я умер, а потом упал; и всякий раз я ощущал, как душа выходит из тела, словно воздух из свиного пузыря. Я отпрянул, пытаясь скрыться от ужасных ощущений, но дракон рвался вперед, неистово голодный. Он бросался на эти души и хватал их. Впивался в них, когда они с шипением выходили из ран мертвецов, и тряс, как собака трясет крысу. Дракон кружился, и махал крыльями, и щелкал зубами, и кормился.

Мы вместе пожирали души.

Триумф, наслаждение, стыд, ужас, похоть, отвращение — все эти чувства бушевали во мне. Чувства бескрайние, буйные и оргазмические в своем соитии. Я забыл про Каззетту, про Челию, про канализацию, про Наволу. Осталось только бешеное звериное вожделение, ничем не приглушенное, восторженное и в конечном итоге слишком сильное для столь хрупкого сосуда.

Ошеломленный, я рухнул на колени. Мои руки разжались. Драконий глаз стукнулся о камни и, откатившись, замер у стены. Я упал лицом вперед, задыхаясь. Челия бросилась ко мне. Я пытался свернуться клубком, но не мог оторвать взгляда от убивавшего меня артефакта. Глаз рептилии таращился в ответ, пылающе-алый, голодный. Окутывавшие его туманы эпох развеялись; теперь он сиял ярче драгоценных камней. Я смотрел в него с благоговением и ужасом. Даже сейчас драконья душа словно заполняла тоннели, широко раскинув темные крылья. Я изо всех сил боролся, чтобы отвести взгляд, сопротивлялся ощущениям драконьего пира, пытался удержать свою душу, пока не утратил ее. Я хотел посмотреть вниз, на камни пола, но инстинктивно чувствовал, что сделать это — значит склониться перед драконьей мощью.