Моя стая — сто пятьдесят пар голодных глаз.
Они рычали, когда появился он — Рагуил. Ангел с крыльями и ржавой совестью.
Он ставил себя выше остальных… и напал на меня без причины! К счастью он оказался слаб перед моей стаей и изодранный бежал прочь!
Клянусь я бы убил его, если бы не ангел свободы — Микаэль…
Ничего, пройдет время и мои зубы сомкнуться на их шее…
Фауна заговорила со мной… — Рагуил убил меня когда-то… Вырвал сердце и бросил в реку забвения… Без моей опеки стали падать целые виды зверей… Но я вернулась — из воя собак, из рёва в клетках… И мне повезло отыскать сочувствующего человека…
— Да, моя подруга… Я отомщу… Пообещал я ангелу, слизывая кровь с когтей. — Не тебе, Боже… Ты уже мёртв. Я убью их — тех, кто думает, что может править жизнью и смертью.
* * *
Зоопарк.
Железные решетки, ржавые от слез и детских пальчиков, тычущих в клетки.
— Мама, смотри! Тигр грустный! Орал какой-то мальчуган, тыча в морду хищника мороженым, а мамаша в этот момент щелкала камерой.
— Какая смешная зверушка! Радовались дети.
Вы суки сами превратили их в клоунов!
Сперва истребили стада и привычную среду обитания, а потом — бац! И как давай “спасать” последних выживших, запирая за решетку.
“Сохранение видов”… Я плюю на табличку с этой надписью. — Сохранение для чего? Чтобы ваши детишки пялилась на них?
Благо из сторожей тут только старый хрыч с ключами на поясе и фонарем в руке. Он улыбался, рассказывая посетителям как “любит животных”
Любил… пока его не застукали ночью в клетке с козами…
Любит так… что та сгрызла себе лапу, лишь бы не чуять его запах…
Я сломал ему шею, он достоин стать только кормом, благо кабаны не привередливы…
Они скушали его с сапогом и фонарем.
А вот и свобода братья!
Собаки рвали стальные прутья как макароны.
Львы выходили первыми, гривы вздымались на ветру. Медведица впервые за десятилетия зарычала. Слоны затрубили и звук разорвал ночь. — Смотри… Фауна грустила, указывая на гепарда, тыкающегося мордой в траву. — Он забыл, как пахнет земля…
С такими персонажами по улице не погуляешь…
Мы двинулись в лесополосу.
Я — верхом на слоне, чьи ноги дрожали от непривычки к свободе.
Фауна материализовалась в обличии духа и гладила львицу, трущуюся о его бедро как котенок…
— Ты думаешь они простили или просто забыли, как нужно злиться? Спросила она, глядя на звериные следы.
Я не ответил.
Ветер нёс запах дыма — позади горел самый крупный зоопарк в стране.
Люди подняли тревогу…
— Пусть приходят… Проворчал я, впиваясь ногтями в шершавую кожу слона. — Мы научим их бояться настоящих хозяев планеты!
Фауна засмеялась. Её смех звучал как вой далекой стаи.
— Ты стал зверем. Главное помни, даже у волков есть своя отличительная черта.
Я посмотрел на руки. Когти, шрамы, кровь под ногтями…
Посреди ночи мои глаза мерцали — кроваво-красные.
Глаза, которые больше никогда не зажмурятся перед человеком.
Глава 28
Выздоровление — это привилегия или право?
Если ты десятилетиями копал себе могилу лопатой алкоголизма, то почему удивляешься, когда патологоанатом вскрывает твой живот — чтобы оценить, как разрослась печень.
Мир — не больница для моральных калек.
Люди путают понятия — “жить” и “дышать”. Дышать могут даже трупы, пока их не похоронят. Но жизнь? Она требует большего, чем тупо забирать кислород у тех — кто еще способен совершить в жизни что-то дельное.
Почему мы лечим раны тем — кто сам рвёт свои швы?
Иногда смерть — не самое плохое явление в жизни человека. Она не задает тупых вопросов — А что, если он исправится? Вдруг эти бестолковые сорок лет сплошного алкоголизма, были легкой прелюдией перед научными открытиями.
Не каждый просящий о помощи хочет стать лучше. Некоторые просто выигрывают время для старого спектакля, где они снова будут насиловать прохожих и играть жертву в суде.
Разве стоит аплодировать и тратить медикаменты на такой талант?
Природа не терпит слабости.
Снег ломает ветки, огонь сжигает сухие деревья. Только люди упрямо цепляются за тех — кто давно стал некондицией.
Сентиментальность — единственная неизлечимая болезнь.
Исцеление требует столько же мужества — сколько убийство. Большинство людей предпочитает медленное самоубийство, прикрытое улыбкой и иронией.
Разве стоит останавливать тех — кто выбрал свой яд?
Жизнь — не детская считалочка, где все “достойны”. Это аукцион, где ставки — твои поступки. И если твой депозит сгорел в никуда — не жалуйся, когда молоток судьбы опустится.
— Спасти утопающего? Сначала нужно спросить, а не держит ли утопающий гирю в руке. Некоторые тонут не по ошибке, а по расписанию.
— Накормить голодающего? Он проглотит твою щедрость и продвинется дальше — откусит пальцы, обглодает руку, разрежет на кусочки и сожрет не побрезгуя даже кишечником.
— Вытащить кого-то из ямы? Проверь — не держит ли он лопату.
Есть профессионалы падения — их мастерство в том, чтобы рыть глубже, крича о помощи.
* * *
Элизабет вспомнила на досуге как на встрече выпускников увидела её…
Елена Свиридова в школе ковыряла линейкой засохший клей на парте, пока я решала интегралы.
В тот вечер она сияла как рождественская витрина…
Платье из золотых нитей, серьги-кинжалы, туфли на каблуках — больше чем мой шпагат… От неё пахло деньгами — запах терпкий, как дорогой коньяк, и одновременно сладкий как мармелад.
— Элизочка, хирургичка наша! Обняла меня, нарочно оставив на блузке помадный след.
— Ты всё еще со скальпелями возишься? Спросила она не желая слушать ответ и продолжила — А я вот… её губы изогнулись как лезвия бритвы — с людьми время провожу. Ага, скорее через себя проводишь, штук по двадцать в день…
Я думала назвать её наглой шлюхой, но её смех прозвучал громче сирены скорой.
— Это не то, о чём ты подумала, глупышка! Просто богатые, знаешь ли, любят платить за… э-э-э… нестандартный опыт. Странно, но ведь именно об этом я и подумала…
Вскоре она умерла от перелома черепа…
Её финальный клиент захотел острых ощущений.
К чему я вообще её вспомнила?
Просто через меня нынче тоже проходят толпы людей…
Каждое утро автобусы-скотогонки выгружают у клиники живое сырье.
Старики с кожей как мокрая папиросная бумага, дети с глазами пуговицами, ветераны с крошащимися костями.
Они плетутся ко мне в кабинет, цепляясь за стены.
— Следующий! Голос Парацельса рвёт глотку…
Он в отличии от меня никак не нарадуется табунам больных людей.
Я касаюсь их — пальцем, ладонью, иногда просто взглядом. Тела ремонтируются как сломанные часы: раковые опухоли рассыпаются в пыль, разбитые позвоночники собираются в пазл, морщины разглаживаются — обнажая розовую плоть новой кожи.
— Чудо! Рыдают они, а я чувствую, как Парацельс упивается болью. Мои силы растут и вены горят, словно по ним пустили расплавленный металл.
Начальство всерьез взялось за моё увеличение сил и присылает ко мне людей со всего региона. Я посетила все областные больницы, поликлиники, хосписы…
Моя сила росла как цветок, прорывающийся через асфальт.
Теперь легкий насморк исчезал у людей, стоило мне пройти мимо. Воздух вокруг стал лекарством — больные вдыхали моё присутствие, и их иммунитет взлетал до небес.
Парацельс вбросил кое-что странное… — Скоро ты обретешь ангельский покров… Он говорил о прогрессе, но умалчивал, что он означает…
В последнее время мои с ним взаимоотношения портятся…
