Куда приводят коты (СИ) - Фомин Олег Геннадьевич

Вне помещения живут своей жизнью глухие голоса и шаги.

– Проводницы с пассажирами не заглядывают? – спросил я, мотнув головой в сторону двери.

Пушистый розовый хвост указал туда же.

– А ты глянь.

Я посмотрел в ту сторону и увидел, что там нет никакой двери. Вместо нее висит зеркало в красивой раме.

– Дверь за зеркалом, – поясняет Черри, – и она запаяна. Войти нельзя, только через окно… А купе арендовано на много-много лет вперед. Билеты в него не продают.

– Ух, как все серьезно! – восхитился я.

– А то! Чай будешь?

– Не откажусь.

Спустя некоторое время мы расселись у окна на нижних полках друг напротив друга, приняв человеческие формы. Стол между нами занят корзиночками, в одной горка печенья и пряников, друга блестит конфетными обертками и сахаром мармелада. Рядом блюдце с бутербродами: сыр, копченая колбаска, свежий огурец и лист салата.

Пока я жевал и прихлебывал ароматный чай с травами и ягодами, Черри развлекала меня рассказами о забавных случаях, которые наблюдала на вокзалах и поездах.

В людском обличии она оказалась солидного возраста женщиной невысокого роста и плотного телосложения, во многом похожей на свою кошачью версию. Розовые волосы, притупленные черты лица, стильная джинсовая курточка…

Я, наконец, отставил в сторонку серебряный подстаканник в виде белки, по пальцам и губам шуршит салфетка.

– Подкрепился? – говорит Черри. – Вот и славно! А теперь рассказывай, зачем пожаловал. Но…

Протянула мне небольшой белый прямоугольник.

– …я хочу, чтобы ты, пока будешь говорить, рисовал, – закончила она.

Прямоугольник оказался холстом, натянутым на раму. Черри быстро повозилась на столе, передо мной оказались акварельные краски, чаша с водой и кисточка.

Я растерялся.

– Э-э… что рисовал?

– Да что угодно! – говорит Черри добродушно. – Первое, что придет на ум!

– Но я не умею…

Черри махнула рукой.

– Да это и не нужно! Рисуй, как получается, любые каракули, и не переживай о качестве. Представь, что ты пятилетний ребенок. Детей ведь не заботит художественная ценность, они играются. Просто рассказывай и рисуй. Отпусти себя. Пусть рисует подсознание.

Я взял кисточку.

– Эм… Ну ладно.

Первую минуту было непривычно действовать на два фронта – пытаться что-то изобразить и в то же время излагать цель визита. Я начал с оранжевой краски. В голову не пришло ничего лучше, чем заполнить центр холста изогнутыми мазками, расположенными по кругу. Вышло нечто, похожее на цветок с закрученными лепестками и белой сердцевиной. Затем я перешел к желтой краске, и «цветок» оброс вторым, наружным слоем таких же кривых «лепестков». Так, краска за краской, от теплых тонов к холодным, появлялись новые кольца, холст заполнялся, а я успел не только выложить идею насчет ловушки для Блики, но и предложить Черри принять участие, помочь подруге в бою против безумной азиатки. Когда края холста захватил темно-лиловый, почти черный оттенок, я подвел к тому, что Блика крайне мстительна. Она может в любой момент нагрянуть и к самой Черри, чтобы поквитаться за ящера.

Хозяйка купе жестом попросила у меня картину, я передал. В ее ладони возникли элегантные очки с цепочкой, оправа оседлала переносицу.

– Хм… Любопытно.

Я не понял, что именно она оценила – мои художества или мое предложение.

Черри повернула картину ко мне и ласково, будто обращаясь к ребенку, спросила:

– Как думаешь, что это?

Я пожал плечами.

– Понятия не имею. Просто мазал первое, что приходило в голову, как ты и просила.

– Мне приятно, что ты прислушался к моей просьбе. Как считаешь, почему пришло в голову первым именно это, а не что-то другое? И вообще, на что это похоже, есть идеи?

– Ну-у…

Я почесал подбородок.

– …похоже на какой-то вихрь.

– Верно! – тут же с азартом подхватила Черри. – Вихрь! Воронка! А теперь не помешало бы чуточку деталей. Рассмотри без спешки, опиши этот вихрь. Какой он? Что делает?

– Э-э… Ну, этот вихрь, он… вращается, затягивает в себя что-то… или кого-то… Наблюдателя.

– То есть, тебя?

– Ну, да. И он такой яркий, разноцветный, как радуга…

– Вот! А почему разноцветный? Почему ты не выбрал одну-две краски, а использовал всю палитру? И почему начал именно с оранжевой?

– Цвет волос Карри! – ответил я сразу же.

Черри расплылась в улыбке.

– Во-о-от… А еще обрати внимание, края воронки довольно сумрачные, там синий, фиолетовый, а по углам холст вообще чуть ли не черный. Как думаешь, из-за чего? И почему сердцевина белая, а между ней и сумраком – буйство красок?

Вопросы взяли меня в плен размышлений.

– Не торопись, – прошептала Черри с заботой.

Я долго и пристально разглядывал картину, в какой-то момент она начала казаться огромным пестрым зрачком, и в его радужной оболочке почему-то особенно выделяется зеленый… Как говорится, если всматриваться в бездну – бездна может начать всматриваться в тебя.

Наконец, меня озарило. Мысли полились сами, как из опрокинутого кувшина.

– Перемир!.. Яркий цветной вихрь – это перемир! Он затягивает меня из унылого мрачного мира, где я жил раньше. Теперь та жизнь где-то с краю, в темноте прошлого, а сейчас… меня кружит воронка дайменов, своих и чужих. Они такие разные! Как оттенки радуги! Я прыгаю из одного в другой, по сто раз на дню, и меня пьянит чувство свободы, веселья… И в эпицентре всего этого – Карри. Ее рыжие волосы, зеленые глаза… Она ведет меня, направляет, и мне так сладко следовать за ней, ни о чем не задумываясь, доверяя. Следовать в будущее. Неизвестное, непонятное, но светлое!.. Светлое, как этот белый островок в центре вихря…

Некоторое время я молчал и ошеломленно пялился на совместное творение своей правой руки и темных подвалов моего разума.

– Замечательно! – прошептала Черри с торжеством.

Я встрепенулся, ладонь придержала слегка поплывшую голову.

– Ох… Что на меня нашло?!

– Это называется «арт-терапия», – говорит Черри. – Подсознание хранит ответы на многие вопросы. Надо лишь дать ему инструмент, чтобы высказаться.

С этими словами Черри взяла из моих пальцев и приподняла у меня перед носом набухшую от краски кисточку, похожую на микрофон, и окунула в чашу с водой.

– Но я чувствую, твой внутренний голос, Риф, сказал еще не все. Давай продолжим! Итак… Посмотри на картину. Важны все детали, каждая из них – это сообщение твоего глубинного «я». Оно хочет, чтобы ты его услышал!

Я постарался расслабиться, дышу ровно, взгляд начал тонуть в разукрашенном полотне…

– Скажи, почему ты использовал кривые мазки, а не прямые? – спрашивает Черри вкрадчиво. – Ты ведь мог нарисовать то же самое прямыми мазками, и получилась бы не воронка, а звезда. Белая звезда с радужными лучами, на свет которой идешь… Но ты выбрал воронку. Почему, как думаешь?

Пристальное рассматривание довело до того, что цветные штрихи перед глазами начали размываться.

– Потому что… потому что…

От посетившей мысли стало не по себе, я закачал головой.

– Нет, этого не может…

Черри быстро подалась ко мне, теплая ладонь накрыла мое плечо.

– Риф, скажи! Скажи то, что сейчас подумал, не гони эту мысль!

Я закрыл глаза, ухватился за ритм дыхания, как за ствол деревца в момент ураганного порыва.

– Потому что на свет звезды идут по своей воле. А воронка затягивает сама…

Взглянул на женщину, что присела рядом.

– Но ведь я следую за Карри по собственной воле. Мне хорошо с ней. Так хорошо, как никогда не было!

– Так хорошо, – говорит Черри, – что нет сил сопротивляться, верно?

Я взял из ее рук картину, смотрю в цветную акварельную спираль, как в зеркало.

– Это не просто вихрь… Это раковина. Я прячусь от мира, где жил когда-то, в раковину перемира, словно улитка. И даже сейчас я вроде бы в безопасности, но продолжаю прятаться. Просто по инерции. От пьяной матери, от мужиков, которых она водила домой, от школьной травли, беготни по инстанциям, больничных очередей, давки в автобусах, криков начальства… До сих пор прячусь. По привычке. Еще глубже, в раковину внутри раковины. В Карри… Последние дни ее нет рядом, то и дело думаю о ней, и вот же удивительное дело!.. Чаще всего вспоминаю не нашу с ней близость в пещере, хотя, казалось бы, ничего лучше в моей жизни не было, а те бесчисленные мгновения, когда я нежился у нее на руках в облике кота… То на арабском базаре, то на маскараде, то еще где-нибудь… Крутился-вертелся в ее объятиях, будто пытался в них закутаться, погрузиться в ее тепло, в ее запах, не видеть и не чувствовать, что происходит вокруг… Карри – моя раковина. Мой второй слой перемира.