Навола - Бачигалупи Паоло

— Ничто не может постоянно идти в соответствии с планом, — сказал я.

— Допустим. Но многие люди полагают, что, раз это сложно, значит вообще не нужно этого делать. Выражаясь словами Гарагаццо, нет смысла бороться. — Он вскинул руки, будто в молитве к небесам. — О горе, Сиа Фортуна не любит меня! О горе, Сиа Фортуна повернулась ко мне спиной! — Его лицо стало жестким. — Госпоже Фортуне нет до нас дела. Вот она здесь — а вот ее нет. Я убил пятьдесят человек — и многие из них винили судьбу. Я убил пятьдесят человек — и, думаю, Госпожа Фортуна действительно раз пять направила мою руку. И я ей за это благодарен.

— Теперь вы утверждаете обратное тому, что...

Погрозив пальцем, Каззетта перебил меня:

— Однако в других случаях — в случаях, когда она обошлась со мной жестоко, очень жестоко, — я был наготове. — Он отчеканил, тыча пальцем в стол: — Я. Был. Наготове. Вы понимаете, Давико? Не могу утверждать, что убью сто человек или тысячу, но, думаю, у меня хорошие шансы убить шестьдесят, и вовсе не благодаря удаче.

Он открыл короля червей и раскинул королевское семейство веером.

— Готовиться — это одно, но, полагаю, вам все-таки требуется немного удачи, чтобы победить. — Я выложил короля кубков и его семейство, старшую масть в этом коне. — Как сейчас. Сиа Фортуна и мое планирование. И я выиграл.

Луго недовольно фыркнул и положил карты лицом на стол, признавая поражение, но Каззетта лишь вздохнул.

— Нет, Давико, вы готовитесь — и потому имеете больший шанс выиграть. Но Сиа Фортуна слишком ветрена. Вот она здесь, а вот ее нет. Если полагаетесь на ее помощь, то уже проиграли. Я хочу сказать, что победу всегда нужно украсть. Ее приносит не благосклонность Фортуны, а ваши собственные действия. Вы должны вырвать победу из ее рук, должны захватить ее — и оставить Фортуну ахать и дивиться вашей ловкости.

— И все же в этот раз она была благосклонна ко мне, — сказал я, указывая на карты.

— Она была благосклонна к вам. Но я хороший вор.

И с этими словами Каззетта положил убийцу на моего короля кубков.

— Это была моя карта! — воскликнул я. — Я держал ее в руке!

— Была, — любезно согласился Каззетта.

Глава 37

Знаменитый мерайский Палаццу Россо был построен из красного песчаника. Стоя на скале в излучине реки, издалека он казался грозным, но при приближении становился приветливым, с длинными красными колоннадами и садами, полными живых красок — весенней яркости, которая в Наволу придет только через месяц.

Если бы я не знал состояние финансов парла, то был бы впечатлен. Отец часто говорил, что не следует выставлять богатство напоказ, лучше дарить заметные подарки городу и вианомо, чтобы заслужить их любовь, чтобы все видели: ваши деньги идут им на пользу. Но если потратить все на привлечение внимания к самому себе, в чужих сердцах вырастет ненависть. Мы можем богато украшать свой палаццо внутри, но этой роскоши не должно быть видно с улицы.

В Мераи были иные стандарты.

— Они пытаются ошеломить своим богатством, — объяснил Каззетта, когда мы вошли в город, уже без Луго, который покинул нас задолго до того, как мы увидели городские стены. — Хотят, чтобы посетители чувствовали себя ничтожными во владениях парла.

Да, так оно и было, везде в городе. Архиномо подражали парлу, как дети подражают родителям.

Большая часть Мераи окружала холм, на котором высился кастелло, и весь город располагался в излучине Ла-Каскада-Россы, названной так в честь глины, которая загрязняла реку во время паводка. Из этой глины были изготовлены кирпичи, которыми мостили улицы и украшали здания, и потому Красный замок стоял над Красным городом в излучине Красной реки, и вид был приятен взгляду, если смотреть лишь на то, что тебе хотели показать мерайцы.

Улицы и куадраццо, которыми распоряжались аристократы, купались в цветах, на них красовались тенистые портики и не было грязи, но, если свернуть в бедные узкие переулки, взгляду открывались кучи экскрементов и гниющего мусора, потому что в Мераи не было канализации, только каналы, по которым вода из реки поступала в город, проходила через него и возвращалась в Каскада-Россу, где женщины стирали белье, а рядом, в тех же заводях, ловили сомов. Мераи отличалась от Наволы, где округами и кварталами управляла Каллендра, вне зависимости от того, кто из архиномо там жил, и где работающая канализация была заслугой всего города, а не отдельных аристократов, бахвалившихся властью и влиянием перед другими.

— Это разница между республикой и монархией, — сказал Каззетта, когда мы ехали между тесными рядами красных домов и от зловония на жаре кружилась голова. — Любой политике свойственны личные интересы. Но если правят архиномо, они правят только для себя. — Он сплюнул. — Вот почему мы ограничиваем число номо нобили ансенс в Каллендре и уравновешиваем их гильдийцами и вианомо. Когда представлены интересы всех и каждого, политика более справедлива, пусть лишь потому, что все в одинаковой степени продажны.

Думаю, любая чужая страна и ее жители поначалу кажутся нам странными и либо блистательными, либо отсталыми. Необычные привычки и традиции бросаются в глаза, и требуется серьезное усилие, чтобы увидеть красоту и дикость не как единое целое, а как нечто неоднородное и сложное. Но хотя я был молод и Мераи была для меня в новинку, не думаю, что я ошибся в своем суждении.

Я увидел у мерайцев прекрасные палаццо и грязные улицы. У них был Палаццу Россо, которым они очень гордились, и здесь игнорировали сирот, которые шныряли в переулках, стягивали штаны и демонстрировали нам задницу, выкрикивая цену в четвертинах лун. Я не обнаружил ни одного приюта, организованного кварталом или гильдией. Здесь не было монастырских пекарен, чтобы накормить больных и увечных. В Мераи я увидел больше убранных цветами куадраццо, чем видел за всю свою жизнь, а также больше беспризорников, больных попрошаек и сточных канав.

Такой странный город, словно лоскутное одеяло. Мы могли ехать по улице, охраняемой солдатами какого-нибудь архиномо, и ее полностью заполоняли торговцы цветами, продававшие букеты роз крупнее моей головы и торговавшиеся с дамами, одетыми в сверкающие полупрозрачные шелка и благоухавшими жимолостью, — а в соседнем переулке, куда стражники не заглядывали, воры избивали человека, отобрав у него все серебро. Это был не город, а множество городов, куадраццо за куадраццо, улица за улицей, открытые язвы и припудренная красота друг рядом с другом.

Мы свернули в неприглядную, зловонную узкую улочку, где прислонившиеся к стенам мужчины пили кислое вино и хмуро сплевывали, когда мы проезжали мимо. Я бы оспорил выбор пути, но не хотелось, чтобы посторонние увидели мою тревогу, и потому я положил руку на кинжал и заставил коня поравняться с лошадью Каззетты. Тот кивнул на убогую таверну:

— Если вам когда-нибудь понадобится Луго, вы найдете его здесь.

Таверна называлась «Речной пес», и вывеска изображала этого самого пса мочащимся на туфлю. В середине дня заведение выглядело грязным, темным и зловонным, под стать кривым швам на лице Луго. Снаружи сидела на корточках пьяная беззубая шлюха. Когда мы поравнялись с ней, она задрала юбки.

А потом, как это часто бывало в Мераи, мы свернули за угол — и внезапно оказались на аккуратной маленькой куадраццо, залитой солнечным светом, с выметенной кирпичной мостовой и круглыми коваными столиками в шеруанском стиле, расставленными перед тавернами. Изящные дамы в шелках и вооруженные сверкающими острыми мечами мужчины в плотно застегнутых колетах потягивали красные настойки, а на дальней стороне куадраццо расположилась ветвь нашего банка, с длинным полированным деревянным столом, выставленным на солнце, и скамьями обочь его, на которых сидели несколько нумерари и обсуждали контракт.

При нашем приближении один из нумерари вскочил и убежал внутрь, и секунду спустя, когда мы привязывали лошадей, из банка торопливо вышел полный человек с аккуратно подстриженной бородкой — маэстро Паритцио Ферро, наш капо ди банко в Мераи.