Стражи восемнадцати районов. Том 1 (СИ) - Крейн Антонина

Я невольно приосанился. Кто из нас не надеется однажды узнать, что он особенный?

– А Нонна Никифоровна – тоже колдунья?

– Ага, – кивнул Феликс. – И у неё интуиция в отношении одаренных магией людей. Она легко может сказать, колдун человек или нет, просто постояв рядом с ним. Более того, она чувствует магический дар даже в младенцах, у которых он еще не проснулся... Ты давно её знаешь?

– С детства.

– Тогда представляю, в каком недоумении Нонна Никифоровна была все эти годы, – фыркнул Феликс. – Видит же: ну колдун этот шмакодявка, колдун. А ты всё не колдуешь и не колдуешь, зараза такая!.. Признавайся, она навещала тебя в больнице после инцидента?

Я покачал головой: мы все-таки далеко не настолько близкие люди. А потом вспомнил, что Нонна Никифоровна тогда неожиданно написала мне в мессенджере.

«Выздоравливай, Евгеша. Всё будет хорошо, – гласило её сообщение. – И поздравляю тебя с тем, что твоя музыка наконец-то зазвучала! Я долго ждала этого момента».

После объяснения Феликса её слова, безусловно, воспринимались иначе.

Между тем, Рыбкин взял смартфон и начал листать список контактов, явно намереваясь кому-то позвонить.

– Итак, сегодня ночью будем действовать, как ты и предложил, – Феликс подмигнул мне, оптимистичная «все будет тип-топ» серьга в его ухе качнулась. – С помощью твоей музыки призовем и стравим с Деворатора Акумбру.

– Того Древнего, что спит на дне Невы?

– Да. Алло, Нонна Никифоровна? – обратился он уже по телефону. – Здравствуйте. Слушайте, а ведь в здании СПБГу на Университетской набережной наверняка есть какое-нибудь хорошее фортепиано? Или рояль? Нет, синтезатор не надо, у них звук все-таки отличается… Есть, да? Супер. Тут такое дело: вы можете сделать так, чтобы сегодня к полуночи его вытащили к реке? В идеале бы поместить его возле сфинксов. Ага, да, для битвы.

Нонна Никифоровна спросила что-то – я не услышал, что именно, но распознал любопытствующую интонацию, и Феликс улыбнулся.

– Да-да, это связано с Женей. Он теперь – часть нашего мира.

Моё сердце забилось быстрее от этих слов.

4. Битва Древних

Туман всё быстрее затягивал набережную. Прокатывался седой рекой над ночными, стального цвета водами Невы, ощупывал гранитные ступени, окутывал сфинксов Аменхотепа III и волнами катился дальше – мимо Академии художеств в сумрачные лабиринты Василеостровских линий.

Я сидел за выставленным на улицу фортепиано и чувствовал себя очень странно. Вместо привычного концертного костюма на мне были черные джинсы и черный джемпер с выглядывающей из-под него рубашкой, а единственный – пока что – слушатель грядущего концерта устроился внизу, на лестнице, спускающейся к воде. В темноте Феликс сильно выделялся беленьким цветом своих бинтов. На коленях у него лежал вынутый из ножен меч. Шероховатый гранит ступеней визуально контрастировал с гладкостью проклятого лезвия.

Было ужасно тихо. Город спал, повинуясь чарам.

– Думаю, можно начинать, – сказал Рыбкин. Плотный туман скрадывал громкость его голоса. Противоположного берега реки уже давно не было видно.

Я вытер ладони о темную ткань джинсов и протянул:

– Хорошо…

После чего, вздохнув напоследок, нежно коснулся клавиш.

Мелодия полилась над рекой. Тягучая, щемящая, зовущая.

Иди ко мне. Иди. Мне так одиноко в этом холодном, но все же прекрасном мире – приди ко мне и раздели со мной эту жизнь.

Из-за тумана она звучала так тихо, что я начал переживать: а достигнет ли моя музыка самого главного слушателя? Может, прерваться и сыграть другую? У меня есть иные, маршевые. Возможно, такие подойдут лучше?

И вдруг вдалеке послышался страшный сиплый рев. Фонари на набережной замигали. Я вздрогнул.

– Всё хорошо, – Феликс, до того слушавший меня без движения, поднялся со ступеней и взял меч в здоровую руку. – Это проснулся Угомон. Продолжай.

Я покосился на Рыбкина.

– Всё хорошо, – повторил он, подходя ко мне. – Думай только об игре. Если что, я подстрахую.

И я, закрыв глаза, чтобы не отвлекаться, сосредоточил на мелодии все свое внимание. Сначала я невольно продолжал прислушиваться к звукам внешнего мира – повторяющийся рев Угомона становился всё ближе, – но потом, доверившись Феликсу, позволил себе уйти в музыку с головой. Реальность отступала, и вместо нее меня окружали дымчатые образы – прошлый «я», пишущий эту мелодию в дождливом осеннем городе, где комковатое небо было насажено на скрюченные ветви деревьев; будущий «я», которым я хотел однажды стать; неясные, пульсирующие образы всего того, что я мечтал сделать в жизни – и с кем встретиться… Моя мелодия была пронизана холодом одиночества и робкой надеждой на то, что это не навсегда.

И когда я дошел до самой тихой и одновременно пронзительной части произведения – играет только правая рука, неуверенно, быстро, волнительно, будто признаваясь в чем-то, – я вдруг услышал громкий плеск и почувствовал, как вся набережная подо мной содрогнулась.

Я распахнул глаза, возвращаясь к реальности, и в ужасе замер.

Через дорогу, возле здания Академии Художеств, скалилось нечто. Ростом достигающая крыш и устрашающая, неестественно худая и сотканная будто из ночных кошмаров фигура – это не мог быть никто, кроме Угомона. Слишком длинные когтистые руки Древнего поднялись к небу, когда он хрипло зарокотал – и в следующее мгновение бросился в мою сторону, окружаемый пляской теней.

– Сиди! – стоящий рядом Феликс опустил руку мне на плечо. – Он нападает не на нас.

И действительно: Угомон шагнул мимо. Туда, где, наполовину выбравшись из ночной воды, всползал по гранитным ступеням еще один Древний.

Акумбра.

Он был совсем другим. Чем-то похожий на сома, огромный, с круглыми и будто уставшими глазами, пахнущий рыбой. Если от Угомона исходила агрессивная, колющая энергия тьмы и металла, то Акумбра казался воплощением безграничного безвременного сна… Смерти, как она есть. Не злой. Равнодушной. Вечной.

Неужели я действительно призвал его?

Акумбра смотрел на меня. Я сглотнул, боясь, что сейчас он тоже прикажет: «Играй для меня. Играй еще», – и от того, насколько мощным окажется голос Древнего, моя голова просто взорвется.

Но тут проклятая сущность моргнула и отвернулась: на нее, сипя, бросился, Угомон, попытавшийся проткнуть чужака своими когтями. Акумбра не издал ни звука, лишь каким-то текучим невозможным движением бросил свое мягкое тело вперед, разом поднимаясь до уровня улицы и обвиваясь вокруг Угомона.

Они начали биться.

Мечущиеся, острые, резкие выпады Угомона – он выдирал из мостовой камни, вырывал фонари, колол и рубил, сипел и вскидывал хищную морду к небу. Обманчиво медленные, обволакивающие, неостановимые удары Акумбры – будто поглощающий все чувства и звуки тяжелый вечный сон, прокатывающийся по планете.

Туман рвался в клочья там, где они сражались. В воздухе пахло раскаленным металлом, мокрыми камнями, гнилью со дна Невы – и кровью. Рев, сип, грохот, скрежет – и пытающаяся заглотить все эти звуки, давящаяся ими колдовская белизна вокруг. От реки тянуло холодом, от сражающихся – жаром. Я сидел, вцепившись в успокаивающе-гладкую, лакированную крышку фортепиано, и пытался успокоить свое слишком сильно бьющееся сердце.

А потом Акумбра заставил Угомона упасть – и откусил ему голову.

Мгновенно воцарилась тишина. Всё закончилось.

Не успел я сказать что-либо, как Феликс, хромая, бросился к двум Древним. Нервный вздох застрял у меня в горле, когда он, скользнув мимо замершего Акумбры, воткнул свой стеклянный меч в грудь уже падшего Угомона. Рыбкин пропел что-то на неизвестном мне языке – и мгновение спустя сначала меч, а потом и Древний рассыпались пеплом.

Акумбра, после битвы ставший похожим на огромное, выпавшее из формы желе, тихо загудел, лишившись противника, развернулся и пополз обратно к воде. И ко мне. Его необъятные бока растекались по гранитным берегам набережной.