Лекарь Империи 8 (СИ) - Лиманский Александр

Я ускорил шаг, почти побежал. Распахнул тяжелые стеклянные двери приемного покоя.

И замер.

Удар был не физическим, а сенсорным. Стена звука, запаха и вида отбросила меня назад. Это был ад. Чисто медицинский ад.

Коридоры были забиты людьми до отказа. Они сидели на всех доступных поверхностях — на редких стульях, на скамейках, прямо на холодном кафельном полу.

Стояли вдоль стен, обессиленно опираясь друг на друга. Лежали на каталках, установленных в два, а местами и в три ряда, превращая проход в непроходимый лабиринт страдания.

И все они кашляли.

Кашель звучал отовсюду — надсадный, лающий, рвущий горло. Это была какофония агонии.

Детский плач смешивался со стонами взрослых. Кто-то хрипло звал врача. Кто-то тихо молился, перебирая губами. Кто-то просто скулил от боли и бессилия, свернувшись клубком на полу. Медсестры носились между пациентами как обезглавленные курицы — глаза безумные, движения резкие, на грани истерики.

Господи, это же полный коллапс системы. Это не перегрузка, это ее агония. Мы не справляемся. Совсем не справляемся.

— Разумовский! — знакомый, сорванный голос прорезался сквозь какофонию.

Ко мне, расталкивая людей, пробирался Киселев. Игнат Семенович выглядел ужасно — лицо серое, как больничная стена, глаза красные с лопнувшими капиллярами, на подбородке пробивалась двухдневная щетина, а некогда белоснежная рубашка была измята и покрыта какими-то бурыми пятнами.

— Игнат Семенович, — я поймал его за локоть, когда он едва не споткнулся о чью-то вытянутую ногу. — Что происходит? Что за апокалипсис?

— Катастрофа происходит! — он схватил меня за руку мертвой хваткой, его пальцы были ледяными. Он буквально оттащил меня в сторону от основного потока людей, в единственный свободный угол у процедурного кабинета. — Новая волна «стекляшки»! Но это не та, что была месяц назад! Это какой-то другой штамм, мутант, дьявол во плоти!

«Стекляшка» — местное, народное название острой респираторной инфекции, которая периодически накрывала город. Получила она его из-за характерного кашля — сухого, лающего, невероятно болезненного, как будто горло изнутри царапают осколки битого стекла.

— В чем разница? — спросил я, уже мысленно переключаясь в кризисный режим работы.

— Эта — в десять раз злее! — выдохнул он, и его дыхание пахло застарелым кофе и тревогой. — Заболеваемость выросла экспоненциально! За эти выходные поступило больше трехсот человек! Симптомы тяжелее — у трети пневмония с первого дня! Дыхательная недостаточность развивается молниеносно! Люди синеют на глазах!

— Смертность? — я задал главный вопрос.

— Пока два процента. Шесть трупов за выходные, — его голос упал до зловещего шепота. — Но это только начало, Илья. Только начало.

Фырк присвистнул у меня над ухом.

— Два процента от тысячи — это двадцать трупов. А если заболеет весь город? Это же тысячи смертей! Веселенький понедельничек!

— Насколько все плохо с местами?

— Педиатрия забита под завязку — сто двадцать процентов загрузки! Терапия на грани коллапса — у них уже в коридорах койки стоят в три ряда! Инфекционное отделение закрыто на карантин — там своя вспышка внутри этой вспышки! Мы открываем дополнительные койки везде — в хирургии, в травматологии, черт возьми, мы даже в роддоме палаты освобождаем!

— ИВЛ? Кислород?

— Пятнадцать аппаратов ИВЛ, все до единого заняты. Кислородная станция работает на пределе своих возможностей. Если будет еще хоть десяток тяжелых — мы начнем выбирать, кого спасать, а кого нет.

Снова триаж в чистом виде. Спасаем тех, у кого больше шансов. Кошмар любого врача в мирное время.

— Что нужно от меня конкретно? — спросил я.

— Ты. Ты нужен в красной зоне. На сортировке! — он вцепился в мой халат. — У тебя лучший диагностический дар в этой больнице, ты можешь за секунды определить тяжесть без анализов и снимков! Твоя задача — молниеносно отделять действительно тяжелых, тех, кому нужна койка и кислород прямо сейчас, от тех, кто может подождать или лечиться дома! Каждая койка на вес золота! Каждый аппарат ИВЛ — это чья-то жизнь! Понимаешь⁈

— Понял. Где защита?

— Третий кабинет. Там выдают СИЗы. И Илья… — он на секунду помедлил, его взгляд стал почти умоляющим. — Будь осторожен. У нас уже трое врачей слегли с этой дрянью. Эта зараза косит всех подряд.

Третий кабинет.

Маленькое помещение, еще неделю назад бывшее кладовкой, теперь превратили в предбанник красной зоны. Молодая медсестра — я не знал ее имени, совсем новенькая — помогала мне надевать защитный костюм. Ее руки заметно дрожали.

— Первый раз такое видите? — спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Д-да, — она сглотнула, передавая мне респиратор. — Я всего месяц как после института. В учебниках такое было, но… я не думала, что сразу в такое попаду.

— Главное — не паникуйте. Делайте, что говорят старшие. И следите за защитой — ни одной щели, ни одного зазора.

Одноразовый комбинезон из нетканого материала — белый, шуршащий, похожий на скафандр. Двойные высокие бахилы на ноги. Респиратор FFP3 — максимальная степень защиты — плотно обжал лицо.

Защитные очки-консервы впились в кожу вокруг глаз. Двойные латексные перчатки — сначала одна пара, потом вторая поверх, с манжетами, заправленными под рукава комбинезона.

— Это как противочумной костюм? — с благоговейным ужасом спросила медсестра.

— Почти, — кивнул я. — При неизвестном возбудителе — всегда максимальная защита. Лучше перестраховаться.

На самом деле, если это агрессивный вирус — он уже везде. В воздухе, которым мы дышим, на поверхностях, на нас самих. Но костюм дает хотя бы иллюзию защиты. И, что немаловажно, пациенты успокаиваются, видя врача в полной амуниции — значит, к их болезни относятся серьезно.

Фырк беззвучно уселся мне на голову, прямо поверх капюшона.

— О, космонавт Разумовский готов к выходу в открытый космос! Точнее, в открытую заразу! Хьюстон, у нас проблемы!

— Не смешно, Фырк.

— А я и не шучу! — его голос в моей голове стал непривычно серьезным. — Это действительно проблемы! Очень большие проблемы!

Глава 4

Красная зона располагалась на первом этаже больницы, в огромном помещении, которое экстренно переоборудовали под сортировочный пункт. Длинные, бесконечные ряды стульев, временные ширмы из натянутых на стойки простыней, несколько кушеток для осмотра.

И люди. Десятки, если не сотни, людей.

Резкий запах дезинфекции ударил даже через плотный респиратор, от которого першило в горле.

Старшая медсестра — Галина Петровна, железная леди предпенсионного возраста с вечно поджатыми губами — пробилась ко мне сквозь толпу.

— Целитель Разумовский! Наконец-то! У нас тут полный хаос! Вон та секция — ваша! Самые сложные случаи, которых привозят скорые!

Я молча кивнул и приступил к работе.

Первой ко мне подскочила типичная городская мама. Женщина лет тридцати, явно из обеспеченной семьи — аккуратная стрижка, дорогой маникюр, сумочка известного бренда. На руках она держала мальчика лет пяти, который горел, как печка, его лицо было пунцовым от температуры.

— Господин лекарь, помогите! — она чуть не плакала, ее голос дрожал от паники. — У Сережи температура уже третий день! Тридцать девять, не сбивается ничем! Он весь горит!

Я быстрым, отработанным движением положил ладонь в перчатке на лоб мальчика — действительно, жар. Заглянул в горло — яркая гиперемия, миндалины увеличены, но без гнойных налетов. Приложил холодный стетоскоп к его горячей спинке, слушая легкие — дыхание жесткое, но хрипов нет.

На долю секунды я активировал Сонар. Невидимый луч прошел сквозь тело ребенка, создавая в моем сознании абсолютно точную картину. Воспаление верхних дыхательных путей — трахеит, ларингит. Легкие чистые, лишь небольшой отек слизистой крупных бронхов.

— Сатурация? — спросил я у молодой медсестры, прикрепленной ко мне в помощь.