Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Бурый опомнился. Увидел, как покраснела белая кожа там, где он схватил. Смутился.

— Какой ты быстрый… — пробормотала девка. — Быстрый…

Ее пальчики тем временем ловко расстегнули ремень, потом развязали гашник портков, нашли, что искали…

— О-о-о… — только и успела сказать девка.

Бурый приподнял ее, задирая подол рубахи, собрал в ладони мокрое мохнатое лоно…

Зверь внутри опять заворочался, заворчал, просясь наружу, но Бурый не пустил. Сегодня не как в Мертвом доме, сегодня все по его воле будет…

— Хорошо кричит, стараются, — одобрительно проворчал Дедко, осушая шестую чашку меда. — Аж самому захотелось.

— Позвать кого? — предложил хозяин. — Холопка у меня новая, во такая! — Он развел руки аршина на полтора. Тебе понравится.

— Может и позвать, — Дедко набулькал новую чашку, оглядел пустую трапезную, вздохнул: никого. Сейчас бы задрался кто, так некому. Даже купчики ушли. Самому за питье-яства-девок платить не хотелось. То есть можно было и не дать ничего, этот стерпел бы. Но так неправильно. Дедко Покону следовал строго, а по нему за дар отдариваться должно. Иначе нельзя. Сила слабнет. Госпожа серчает.

— Сам-то здоров? — спросил Дедко. — По мужеску делу как?

— Не жалуюсь, — коротко ответил хозяин.

— А бабы твои?

Смольнянин глянул искоса, с опаской…

— Не боись, — успокоил Дедко. — Мы ж с тобой друзья. Друзьям — токмо хорошее. Друзья же?

— Друзья, друзья! — поспешно заверил хозяин двора. И будто угадав: — Ты уж меня не обижай, это все… — кивок на стол, — … и остальное, ну, угощение, — денег не возьму, даже и не думай!

Дедко кивнул, дождался нового женского вопля, полез в кошель и достал оттуда кусочек кости длиной полвершка. — Держи, друг! Это морского клыкача кость. Особая, из уда его. А знаки на ней не я, ученик резал. Он у меня не одной лишь Госпоже близок, еще и Волоху вашему. Хоть ты и не жалуешься, а этого дела много не бывает.

Хозяин двора осторожно взял косточку.

— Вот же диво какое! — восхитился он. — Соромная кость. Скажи другой кто — не поверил бы.

— То-то.

Дедко был доволен. И отдарился щедрей щедрого, и слух теперь пойдет, что есть у него этакое средство. Этот язык за зубами держать не будет, всем разболтает. И другие кусочки Дедко уже на золото по весу менять станет. А золото это после Госпоже принесет. Недолго ему осталось с этой стороны Кромки ходить. А с той стороны золото ой как пригодится. Оно там заместо солнца. Тепло от него. Важное дело тепло, когда вокруг один лишь стылый туман. Да и сам ты такой же.

Глава 17

Когда они подходили к волочанскому острогу, Бурый ждал: сейчас Дедко к старшему пойдет, но нет. Дедко вообще от острога свернул в посад, к подворью, которое ничем особым от семи других не отличалось.

И вел себя необычно. Встречным кланялся во ответ на приветствия. Иным смердам даже говорил что-то в ответ. Это Дедко, который на черный люд глядел как хозяин на овечье стадо. Это с пастухом он мог парой слов перекинуться, а с овцами о чем толковать?

Подворье, к воротам которого подошли, выглядело богатым.

Ну да волочан бедных не бывает. Разве ограбит кто. Да таких попробуй ограбь. В остроге непременно малая дружина стоит, да и сами волочане не только кабана на рогатину взять умеют. А как иначе? Живут на виду, при реке. А по рекам всякие ходят. Иной раз купца от разбойника не отличить. Хотя иные купцы хуже разбойников. Когда видят, что в беде-нужде человек, ссужают иной раз с тройным возвратом. А не вернет, сразу похолопят.

Бурый задумался и едва не вступил в свежее дерьмо, лежавшее прямо в воротах. А за воротами низенький мужичок распрягал воловью упряжку из четырех голов. Такими по волокам корабли тягают. Волов на подворье было много. Десятка полтора. Стояли у яслей, кормясь свежей, судя по виду и запаху, только что скошенной травой.

Дедко огляделся, цыкнул на подскочившего и сразу отпрянувшего кобеля, залившегося лаем, помахал рукой.

Дородный муж в чистой рубахе с вышивкой, увидав Дедку, не насторожился, как обычно бывало, а разлыбился, тоже замахал рукой и поспешил навстречу, ловко обходя воловьи лепешки.

Обнялись. От пропыленной одежки Дедки на белых рукавах хозяйской рубахи остались грязные следы.

— Здрав будь, Здравень, — сказал Дедко.

— И тебе здравия, Пастырь.

— Вот знакомься, ученик мой, Младшим зови.

Бурый поклонился. Кто его знает, что за смерд такой. Если Дедко с ним обнимается, значит непростой.

— Прошу в дом! — махнул рукой Здравень. — Что вперед: помыться с дороги или перекусить? Лучше б помыться, а я пока велю стол накрыть! Ах, Пастырь, сколь мы с тобой не видались? Вот радость!

Дедко заулыбался по-доброму, что с ним бывало редко:

— Два года, друже! Два полных года! Пожалуй, ополоснемся сперва.

— Орейко! — гаркнул хозяин. А когда названнный прибежал: — Проводи гостей к баньке, помоги там.

Баня Здравня стояла наособицу, у скудноватого по летнему времени ручья, впадающего в реку. Но бадьи были полны и вода в них, нагретая солнцем, была теплой. Орейко положил на скамью чистые рушники, подал Дедке завернутое в тряпицу мыло, духовитое, заморское. Расщедрился Здравень. Небось и вправду обрадовался.

Дедко, прежде чем мытье начать, в баню войдя, огляделся, показал Бурому пару мелких духов. Женский и детский. Видать, при родах померли. Показал и тут же сотворил знак, приоткрывая Кромку. Духи порскнули щель. А Дедко покачал головой. Русалии случились недавно и духи всех заложных, то есть неправильно померших, должны были уйти за Кромку.

То ли жрецы тут нерадивы, то ли плохие роды случились недавно.

Бурый поискал взглядом банника… Не нашел. Видать, мелкая вредная нежить спужалась ведуна и схоронилась.

Орейко старался: тер им спины мочалой, поливал водой. Дедкина спина — вся в бледных узорах-шрамах. От души постарался кто-то. Кое-что Бурый мог разобрать, но уразуметь все знаки разом не выходило. Интересно: а ему Дедко такие резать будет?

Бурый задумался. Глядя на голого Дедку не скажешь, что старый. Кряжистый, весь жилами перевитый, уж точно не дряхлый. Волос седой только на голове. Такому еще жить и жить. Лет двадцать.

— Иди уже, — отпустил Дедко холопа. Уселся на скамью, потянул носом, велел: — Покажись. Сыщу — хуже будет.

Явился. Толстый, как колобок. Отъевшийся. Банник. Прижался к дальней стеночке. Трусит.

— Виноваться! — велел Дедко.

Банник враз побледнел: аж бревна сквозь видны. Пискнул, замотал головенкой.

— Не пил, говоришь? А с чего так насосался?

Еще один короткий писк. Бурый опять не разобрал. С нелюдью так бывает. Кому говорит — слышит, а другие нет. Бурый и видит его только потому, что глаза у него теперь особые. Хотя сквозь Кромку глядеть пока не выходит, если сам за нее не шагнет. А вот Дедко умеет. Там нелюдь мелкую и высмотрел.

— Само, говоришь? Само даже брюхо у бабы не надуется. Мне врать?

Выплеснувшаяся сила смахнула банника, как жабий язык — муху. Раз — и он уже висит перед Дедкой жалким мешочком.

— Я говорил тебе: все людие здесь мое? — прошипел Дедко. — Я говорил, всем вам, клопам навьим, говорил: кто меру привысит, выпью досуха?

Банник трепыхнулся жалко, пискнул.

— А то я заложных не видел? — грозно насупил брови ведун. — Не ты? Кто тогда?

Еще один писк, тоненький, слабый.

— Меня бойся! — рявкнул Дедко.

Банник еще больше съежился. Треть о прежнего. Пропищал чуть слышно.

Но Дедко разобрал. Разжал хват. Нелюдь стек вниз и канул.

— Спросить хочешь? — Ведун повернулся к Бурому.

— Что тебе в здешних? — выпалил Бурый. — Что за долг?

— Долг, — Дедко взял костяной гребень. Грива у него хоть и седая, а густющая. — Кровный.

— Как так? — удивился Бурый. — Ты ж ведун. Нет у тебя рода!

— Рода нет, а кровь есть, — Дедко вздохнул. — Батьки Здравнева кровь. Даром данная.