Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

— Расскажи! — вскинулся Бурый.

— Не сейчас. И не сегодня.

Бурый огорчился. Но потом вспомнил, что есть еще одна загадка:

— А что тебе банник поведал, скажешь?

— Гадина в селище завелась. Знак мой похерила, на запретное позарилась. И мы с тобой ее изведем. Но позже. Сначала поснедаем.

— Травница, говоришь? И давно ли?

Поели сытно, но на медовуху Дедко не налегал. Так, для разговора. И не торопясь. Сначала выслушал все новости за год. Новости были простые. Кто родился, кто умер, кого взяли в род, кого отдали. Что нынче на полях уродилось, сельчан тревожило мало. Волочане же. Единственное важное событие: поднимавшиеся с полдня хузарские купцы отказались платить полную цену. Мол, они уже мыто заплатили и довольно. Только за еду и девок дали. Могло и выйти при них. Охрана у хузар сильная,. Но по счастью с нижней стороны волока ждали купцы полоцкие. А с ними младший их княжич с десятком дружинников. Пристыдили хузар. А волочан поучили: с незнакомцев плату вперед брать. Вот у полоцкого князя больше дел нет, как только потом их жалобы слушать.

Дедко согласился: прав княжич. С чего бы чужим доверять? Вы б еще нурманам доверились. А кто, говоришь, новый в селище поселился?

Здравень принялся перечислять без спешки. Не так уж мало вышло. Тут и родня дальняя, и женки, в род взятые…

— Травница, говоришь?

— Ага. Пользы немало от нее. Летось Кринька с лодьи свалился да ногу поломал. Залечила добре. Даже хромоты не осталось. А Валушу ногу зашила, кабаном пропоротую. И тоже зажила, не загноилась. Не зря кормим, выходит.

— А живет где? — спросил Дедко.

— А тебе зачем? — насторожился хозяин. — Эту бабу обижать не надо! Нужная баба! Вишь, даже для тебя нынче болезных нет. Добре все.

— Так травница же, — добродушно ухмыльнулся Дедко. — Может и мне пригодится. Добре значит? А скажи мне, друже, мерли ли роженицы у вас?

— Было такое. Ну так обычное дело…

— То да, — согласился ведун. — Обычное. А много ли?

— Ну… — хозяин принялся считать, загибая пальцы. — С зимы трое. А до того…

— Не много ль — трое? — спросил Дедко.

— Да не. У меня первая женка тож роды первенца не пережила. Жалко. Было бы парню уже девятнадцать зим.

— А те, что с зимы ушли, у них роды тоже первыми были?

Здравень вновь задумался, покачал головой.

— А что спрашиваешь-то?

— Да так, по делам своим.

Дедко поднялся. Подхватил посох:

— Пойду прогуляюсь до травницы вашей.

— Мож тебя проводить? — спросил Здравень. — Орейка!

— Ни к чему, — отказался ведун. — Есть у меня проводник.

И погладил оголовье посоха.

Здравень глянул на Морду и передернулся:

— Не будь ты нам свой, Пастырь, я б тебя дальней дорогой обходил.

Дедко захихикал:

— Был бы я добрым, так уже и не был бы.

И двинул со двора. Бурый — за ним.

На сей раз Дедко ни с кем не здоровался. Шагал широко: Бурый еле поспевал. Очень хотелось знать: кто за драка предстоит? Что миром не обойдется, он уже догадался. И кто такая здешняя травница — тоже догадывался. Но не тревожился. Помнилось, как он мальцом достал ножиком колдунью. Вот тогда да, страшно было. Нынче — только радостное предвкушение. Нет больше Мальца, есть Бурый. А Бурому любая баба, хоть колдунья, хоть кто — дичина. Вот бы такая ж красивая была, как та.

Беспокоило одно: допустит ли Дедко или как допрежь, все себе заберет?

Двор, в котором поселилась злыдня, был невелик. Рядом огородик, где рядом с брюквой росли чаровные травки. Не сказать, что огородик ухоженный. Сорняком зарос. Это у травницы. Сила, однако, от земли шла. Чужая. Вязкая, влажная, горячая, как летняя грязь в луже.

Дедко огородик топтать не стал, прошел тропкой, к калитке.

Псины на подворье не чуялось и не слышалось. Зато на заборе сидел кот. Непростой, с навьей невидимой опушкой. Нежить. Увидел Дедку, зашипел, подобраться: напрыгнуть.

Дедко поднял посох.

Кот прыгнул.

Но не на Дедку, а внутрь, во двор. И уже изнутри заорал мерзко: хозяйку звал.

— От хорошо, — порадовался Дедко. — Дома убивица. — И Бурому: — Сюда глянь.

Ого! Знаки. Бурый таких не видал. Незнакомые, но, понятно, что нехорошие. Сила в них злая. Кто ворота тронет — несдобровать.

— Снимешь? — спросил Дедко.

Бурый замешкался. Не хотелось трогать. Грязные они, эти знаки, липкие. Тронешь — не отмоешься. И в единую сеть завязаны. Задеть — как осиное гнездо пнуть. Можно попробовать выжечь. Мох подпалить и силой огня.

— Я б их сжег… — проговорил он, потянувшись в мешку на поясе, где огниво лежало.

— Можно и так, — согласился Дедко. — Но долго.

Он полез за пазуху и вынул краюху ржаную. Самую обычную. Подмигнул Бурому, дунул на краюху… И размазал ею знаки на калитке. Запросто, как сажу по стене, и швырнул краюху наземь. И все. Силу, что на хлеб перешла, с хлеба в землю и утянуло.

— Понял? — спросил Дедко.

Бурый закивал. Вот так просто. Всегда ломоть хлеба с собой носить. Нужное это: и перекусить и от чар оборониться.

Но открывать калитку Дедко не спешил. Сначала Морде ее показал. Та обрадовалась, потянулась к дереву… И всосала разом двух мелких духов-пакостников. Третьего, ускользнувшего, Дедко перехватил. Но не поглотил. За Кромку отправил. Пояснил:

— Госпоже долька. А теперь и войти можно.

И вошел.

Ах ты ж досада какая. Бурый надеялся: красавицу увидит. Как ту, что мальцом ножом уколол. Ан нет. Бабища дряхлая, горбатая, беззубая, простоволосая. Космы седые ниже пояса висят, нос вислый, рожа жирная в бородавках. Старуха с клюкой. Самая и есть колдунья, какой детишек пугают. И силы в ней — на неполную горсть.

Ах ты ж… Морок. А под мороком — другая. Тоже не сказать, что красивая, но моложе и много опаснее. И клюка у нее не клюка, а посох вроде Дедкиного, в котором нежить сидит… Рука сама потянулась к ножу. Тому, который силу тянет.

— Веду-ун… — протянула колдунья. — Два веду-уна. Старый да мелкий. Чего забыли?

— Тебя! — осклабился Дедко. — Ты метки мои видела? Видела, видела, не отпирайся! А воровски на мое поле залезла, мое стадо портишь! Чем расплатишься за воровство, а?

— А чего ты хочешь? Давай поторгуемся!

— А давай! — охотно согласился Дедко. — Сердце твое хочу! Съесть! Сама вынешь или как?

Ответ колдуньи был дивно быстрый. И махнула клюкой и голодная нежить метнулась стрелой. И не в Дедку, а в Бурого. Он как знал: принял неупокоенную на вынутый нож. Хотя мог бы и ладонью. Хилая оказалась. До трех досчитать не успел бы, как обвисла мокрой рубахой, а потом и вовсе пропала. Квелая какая-то. Видать жабилась хозяйка силой делиться. А, может, это он, Бурый, так силен?

Ну так теперь еще малость прибавилось силы. Так-то неупокоенная — Морены, но ведь не Бурый ее из-за Кромки украл. Так что и ответ не его. И ответ этот скоро.

Дедко у колдуньи клюку посохом вышиб и оголовье убивице в живот воткнул. А уж Морде дважды предлагать не надо: вцепилась в нутро, потянула силу. Колдунья так и села. Даже кричать не могла.

Дедко посох убрал, воткнул в землю, взял колдунью за щеки, сказал почти ласково:

— Порадуешь меня — отпущу. Нет — сделаю, как обещал. Вырву сердце, сварю и съем. Будешь мне служить-мучиться, пока не истаешь. Ну!

— Все отдам… — колдунья расползлась по земле коровьей лепехой. — Клад у меня. Скажу, где и как открыть без проклятья.

— Мне твое проклятье — тьфу! — заявил Дедко. — Дурная ты. Со Змием вязаться. Я ж тебя и не узнал сразу, Горява. Молодой помню. А как пестунью свою извела, тоже помню. Ух сильна была Калена. А ты ее обошла. А теперь что? Труха одна. Почто?

— Я тебя тоже узнала, Волчий Пастырь, — прохрипела колдунья. — Почто, говоришь? Так ла-акомо!

И захныкала.

— Ладно, — Дедко отпустил ее лицо. — Отпущу тебя, так и быть. Говори, где клад твой?

— Она знает, — Колдунья показала на клюку, которая, оказалось, не опустела. Еще одна нежить в ней, посильнее той, что Бурому досталась. — Она же и заклад снимет.