Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Леший притих, глянул зеленым глазом, меж пальцев… Потом вздохнул, приподнялся и лизнул руку Бурого. Признал старшинство.

После испытания ведун двинул в город.

— Нужда там во мне, — пояснил он Бурому. — Поспешим.

А тому только в радость. В городе еда вкусная, медовуха, бабы… Если Дедко позволит.

Сразу пошли в ту харчевню, что у Детинца. Дедку там знали. Сразу понесли, что тому любо.

Однако поесть-попить толком не успели.

— Воевода хочет тебя видеть, ведун!

Гридень и два отрока. Экое уважение.

— Хочет — пусть поглядит, — лениво отозвался Дедко, словно и не торопился давеча. — Я здесь покуда.

Отроки за спиной старшего переглянулись. Один скривился, словно кислое прикусил.

Гридень вздохнул. Стянул с головы шлем вместе с подшлемником, поскреб вспотевшую голову, произнес раздельно:

— Мы тебя знаем, Пастырь. Уважь. С вежеством просим. По нужде.

— Я тебя тоже знаю, Лихо. Пойдем, коли так. Только ты вот что: этого, — Дедко указал на кривящегося отрока, — здесь оставь. За кладью нашей присмотрит.

— Еще чего! — тут же вскипел отрок. — У тебя для того свой холоп есть!

— Говорливый он у тебя, Лихо, — вздохнул Дедко. — И глупый. Из уважения к Ругаю учить его не стану. Прощу по первому разу. А ты что скажешь? — Дедко поглядел на Бурого.

Тот работал ложкой. Наедался впрок, потому что кто знает, когда окажешься за столом в следующий раз.

Однако на слова Дедки следовало ответить, так что Бурый облизал ложку, оглядел, чисто ли, потом спрятал в отдельный кошель на поясе и завязал ремешок. Была б деревянная, можно было бы так сунуть, а это — серебро. Всё сделал не спеша, без суеты. Знал: Дедко того и ждет. Потом поглядел на отрока, произнес степенно, баском:

— Можно и простить дурачка. Если повинится, что холопом меня, ведуна, назвал, то так и быть, милую.

Отрок побагровел, начал:

— Ах ты п…

— Цыть! — рявнул гридень. — Винись живо, пока до беды не договорился!

Под яростным взглядом старшего отрок присмирел, процедил сдавленно:

— Виноват. Не держи зла… Ведун.

— Вот и ладно, — Дедко повеселел, поднялся со скамьи, взял посох и распорядился: — Присматривай тут. Надеюсь, не вороватый. В сумы наши не полезешь? А то, знаешь, без пальцев ни меч удержать, ни лук натянуть. И, это… Что мы не доели, можешь подкрепиться. — Поманил хозяина двора, кивнул на красного от обиды и ярости дружинника: — За стол он заплатит. Пойдем, Младший.

Лихо опять оказался быстрее своего подопечного. Метнул на стол резаную половинку дирхема раньше, чем отрок успел что-то сказать.

Развернулся и пошел к выходу. Бурый с Дедкой — за ним. Второй отрок — следом. Первый остался. Бурый, однако, за пять шагов услыхал, как у отрока зубы скрежетнули.

В первый раз, когда Бурый увидел Ругая, тот был суров и взволнован. С тех пор Бурый воеводу-наместника взволнованным не видел. Только суровым. И спокойным.

До сегодняшнего дня. Сегодня назвать воеводу спокойным было никак нельзя. Печаль, страдание, гнев — это было.

— Благодарю, что пришел. Очень вовремя.

— Я ведун, — напомнил Дедко. — Я всегда прихожу вовремя. Или не прихожу. Кто?

— Племянник, — воевода тяжко вздохнул. — Сын старшей сестры. Первенец. Пойдем.

И они пошли. Без вопросов. Итак понятно, что не на пир и не на свадьбу. Ведуна зовут, когда беда и больше звать некого.

Светлица. Ложе. На нем — вой почти перешагнувший второй десяток. Беспамятный.

Рядом волох. Жжет что-то в плошке. Но даже курение не может перебить тяжкий дух болезни. Или смерти?

Бурый присмотрелся. Нет, живой покуда. Душа не ушла. Но странная какая-то. Словно кто-то ее углем попачкал.

Бурый оглянулся на Дедку.

Тот смотрел не на больного, а на волоха. Молча.

Волох от этого взгляда поежился, поставил курительницу и поднялся. Тяжело, как старик, хотя был лишь на пару-тройку зим старше Бурого. Тот понял: волох очень устал. И не спал, наверное ночи две. Силы в жреце осталось — чуть. На донышке.

— Ведун, — равнодушно сказал волох. — Ну я пойду тогда.

Жрецы не любят ведающих. Потому что хотят, чтобы и боги и сила божья были только для них и через них. Так Дедко говорил и это была правда.

— Постой, — Дедко поднял посох, преграждая путь. — Рассказывай.

— Сам не видишь? — проворчал волох. — Порча это. Хозяйки твоей. Смертной вонью тянет. Или не чуешь?

— Ты, волосатый, меня еще учить станешь, — проворчал Дедко, не убирая посоха. — Не хозяйка она мне покуда, госпожа. И не от нее сие. И не прислужников, что вроде вас, жрунов, при ней кормятся. Бестолочь ты, волосатый. Толку от тебя как с сороки мяса. Проваливай.

Волох промолчал.

И ушел.

Дедко повернулся к Ругаю.

— Рассказывай, воевода, что твой сестрич сотворил, что духи его обсели, как мухи — кусок гнилого мяса.

Точно, сообразил Бурый. Не грязь это. Духи мелкие, незнакомые. Но сильные.

— С нурманами в вик сходил к лопям, — буркнул Ругай.

— Вот как. А что ж не с варягами?

— Свояк у меня нурман из свеев. Ярл. Убили его в том вике.

— Проклял кто? — оживился Дедко.

— Нет. Стрелой ядовитой. За седмицу сгорел.

— Силен, — похвалил Дедко. — Мог бы и жить, кабы кто умелый рядом оказался.

— Оказался да отказался, — проворчал воевода.

— Ого! И кто рискнул нурманам перечить? — На воеводу Дедко не смотрел: изучал болящего.

— Кебун лопский. Как что было, не знаю, но отказал.

— Кебун… Ну тогда ясно. И что же твой свояк? — Дедко присел на край ложа, потрогал лоб болящего, потом вытер о штаны влажную ладонь

— Как что? — Ругай даже удивился. — Убили кебуна. Как такого принудишь? Он же вроде тебя. Втемяшилось что, не вышибешь. Пытать такого — как воду варить. Попусту.

— Ну если меня пытать, попусту не выйдет, — и посулил: — Как помру, спрошу непременно. За все и с лихвой. Свояк твой сам кебуна убил? Собственноручно?

— Задушил, — сказал воевода. — Он, говорят, от яда уже ум потерял.

— Что обезумел, это точно, — кивнул Дедко. — Кебуна не всякий прикончить рискнет. И не всякий сможет, — Ведун повернулся к Ругаю, глянул остро: — Ты бы смог. Однако, проясняется кой-что.

— Поможешь? — напрямик спросил воевода.

— Пожалуй.

Некоторое время они мерялись взглядами. Дедко, похоже, ждал, что еще скажет Ругай. Но тот молчал. И Дедко уступил первым.

— Сестрич твой — не варяг, — сказал он.

— Нет, — качнул головой Ругай. — Сам же видишь, — он указал на серебряный молоточек-оберег на цепочке, какие носили нурманы, что лежал сейчас на потной груди племянника.

Бурый присмотрелся… Пустой. Если и была в обереге сила, то вся уже вышла.

— Что с ним, говори! — потребовал Ругай. — Что вызнал?

— Духи, — сказал Дедко. — Те, что тому кебуну не разрешили свояка твоего лечить.

— Но почему?

— Тебя только это беспокоит? — ухмыльнулся Дедко. Но до ответа снизошел: — Кровь. Твоего свояка духи тронуть не рискнули. Или не захотели, потому что не жилец. А вот его… — Дедко поглядел на воеводина племянника. — Обсели. Однако силен воин. Терпит муку нестерпимую, а не дается. Столько дней он уже так? Сюда его кто привез?

— Сестра.

Дедко встрепенулся:

— Где она сейчас?

— Уехала. У нее еще два сына, но малые. Удел не удержат.

— А сестра — удержит? — заинтересовался Дедко.

— Да, — коротко ответил воевода. — С сестричем моим что?

— Хорошо, что сестра твоя уехала, — сказал Дедко. — Не то духи эти лопские могли б на ее перейти. Теперь пусть кого из своих ищут. Если не выйдет у нас.

Дедко встал.

— Зови своих воев, — распорядился он. — Пусть сестрича твоего выносят. Прямо так, на ложе и понесут.

Воевода посмотрел на отрока в дверях, показал четыре пальца.

Вскоре тот вернулся. С четырьмя содружниками.

— Берите ложе, — велел Дедко. — Да осторожней. Руками бедолагу не троньте, не то проклятье на вас перейдет.