Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

— Пастырь! — окликнули снаружи.

Бурый оглянулся.

На подворье входили волочане. Суровые и недобрые. И первым — Здравень.

— Не обижай травницу, Пастырь! — сказали они хором, как по сговору.

— Травницу? Травницу⁈ — Дедко захохотал. — Глядите и радуйтесь, что у вас есть я!

Хлопнул колдунью по голове и…

Волочане отпрянули. Там, где сидела на земле колдунья, образовалось змеиное кубло.

— Догадались, кого пригрели? — вопросил Дедко сурово. — А кто ее владыка, ведаете? А я ведаю! Лёт-Змий, коего Прелестником зовут. Восьмерых баб ваших она ему отдала. Последняя осталась. До того жили вы, горя не мыкая. А после кончилось бы доброе житье ваше. Летал бы Змий меж вами, баб да девок ваших пленял-изнурял, а вы б только затылки чесали: с чего женки да дочки ваши сохнут да мрут!

Дедко сплюнул, подобрал посох, проворчал:

— Что ж, коли по нраву вам змеенышей кормить, то ваша воля. Не трону блевотину зиеву, уйду отсель. — Выждал немного, и спросил равнодушно: — Ну что? Уйти нам?

Волочане замотали головами. Опять разом. Потом так же, разом, согнулись в поясах, скинув шапки, да так и остались. Один только Здравень разогнулся и попросил слёзно:

— Прости нас, Пастырь! Темны очи наши, не ведали, как оно есть. Не попусти!

— Да ладно вам гривами пыль мести! — смилостивился Дедко. — Ясно, что не ведали. На то у вас я есть. Оберегу, как иначе. А сейчас геть со двора! И калитку затворите! Змий силен. Малой волшбой не отгонишь. А большую кто увидит — впросте ослепнуть может. Или есть кто любопытный — рискнуть?

Любопытных не сыскалось. Волочане, толкаясь, полезли через калитку наружу. Когда калитка захлопнулась, Дедко сказал Бурому:

— Засовом запри.

И только после этого убрал морок.

— Они ж и есть темные, — пояснил он Бурому добродушно. — И упрямые. Начни таким объяснять, что да как, до ночи бы не управился. — Ну что, сластолюбица, теперь мой черед тебя потешить! — Подхватил посох и упер в грудь колдуньи. Та зашлась в беззвучном крике. Ненадолго. Морда выпила ее быстрей, чем Бурый только что — слабую заложную.

— Там поленница, — сказал Дедко Бурому. — Закидай дровами да подпали, пока в пустое тело кто-нить с той стороны не приманился. А я пока в избе пошарю. Может и найду что полезное. Ну, что не так?

— Ты ж обещал ей, — сказал Бурый. — Она тебе — клад, а ты ее — за Кромку.

— Дурень! — добродушно проговорил Дедко. — Колдунье поверил. Нет никакого клада. Ничего у нее не осталось. Баба есть баба. Что с силой, что без. Как повелась баба на змиеву сладость, с горя, со скуки, хоть с чего — считай, сгинула. И сама пропала, и все ёё. Уразумел?

— Ага. Расскажешь как-нибудь про Змия этого?

— Непременно, — пообещал Дедко. — Давай пошевеливайся! Я у Здравня и малой доли не выпил, сколь должен.

Прихватил посох и пошел в избу.

А Бурый еще некоторое время глядел на то, что было колдуньей, а теперь ничем не отличалось от обычной мертвой бабы. Ни силы, ни души.

О том, что и с ним может случиться также, думать не хотелось.

«Обязательно расспрошу Дедку», — пообещал он себе.

Ведь если есть где-то Змий бабий, так и для мужей такая ж дрянь может быть.

Глава 18

Осень пришла незаметно. Без значимых дел.

Дедко, прихватив Бурого, бродил по лесам, выбираясь только когда припас заканчивался. В княжестве ведуна знали, делились охотно. Понимали: в долгу не останется. Бурого тоже узнавать начали. Обереги у него хорошо выходили. А целить получалось едва ль не лучше, чем у Дедки. Сила Бурого больше от жизни шла, чем от смерти.

Но без Дедки у Бурого плоховато получалось. Потому что ведал Дедко много лучше Бурого. Дедко говорил, Бурый творил. Дедко варил, Бурый приправлял.

А вот за Кромку водить ученика старый перестал. Сказал: моя тропа — не твоя. Как свою отыщешь, так сам ходить станешь.

Бурый не спорил. Знал уже: Дедко всегда прав. Бурому до такого еще годы и годы.

Что еще интересного было? Русалок лесных Дедко ловить учил. Попроще оказалось, что полудениц и луговиц полевать. Легче только болотную кикимору изловить. Болотные глупые и жадные. Лесные все же умнее. Так-то они все больше по древам прячутся. У каждой — свое. А у старых, силы поднабравших, так и роща своя может быть. Главное: сперва с лешим договориться. Это если Бурому. У Дедки с лесным дедом разговор короток. У него сия нелюдь с ладони кормится. И страшится тоже. Волчьим Пастырем за подачку не становятся.

А вот с самим русалками у Бурому проще. Он из них силу не тянет. Может и своей поделиться. Только не интересно с ними. Холодны. Нежить же. Это Дедке любая навка — пища или Госпоже в дар. А Бурому иная пища нужна.

Бурый учился всему. И копил силу. И упражнял. И леший к нему стал — с уважением. Тоже испытание было. Дедко устроил.

Леший — нелюдь сильная. Этот, с которым Бурого Дедко свел, в стародавние времена богом был. Подношения принимал от людей. И людей тоже. Огромен был тогда, аки старый дуб. Дубом мог оборачиваться. Особенным. Таким, что даже ходить мог. И место себе в те времена избрал знатное: на высоком берегу, где излучина. На поприща окрест видный тот дуб стоял. В иных местах он тоже верховодил. Бог же.

Бурый был на том берегу. И дуб там видел. И дары людские на нем и под ним. Только этот дуб другой и другому богу рос. Перуну варяжскому. А от старого даже пня не осталось. Изошел прахом во времени.

А леший лешим стал. Был хозяин мира явного и неявного, а стал нелюдью, что путников кружит да собак ворует. Дедко сказал: потому так, что боги верой людей живут и ею же крепнут. А кто жизнь-живу из древ да зверей тянет, тот таким и становится: дуреет, теряет разум и власть. Но даже так быти лучше, чем — в забвение.

С богом силой меряться Бурый бы не осмелился. А с бывшим — рискнул. Да Дедко его и не спрашивал. Он велел, Бурый исполнил.

Мерялись, понятно, не телесной силой. Леший въяве матерого мишку за три счета подминал. Потому сошлись на Кромке. Там не плоть решает, а дух. Там леший уже не мохнатой коряжливой нелюдью был, а собой прежним: статным воем в живой броне и шеломе цвета утреннего солнца. Правда ликом не человек, а зверь лютый, клыкастый.

А Бурый стал Бурым. Лица своего не видел, зато все остальное — любой богатырь обзавидуется. И еще шерсть на всем теле. Не густая, не длинная, зато гладкая и такая плотная, что мечом не разрубишь. Бурый такое не пробовал, мечом, просто знал.

Дымка на Кромке серая, мутная. За десять шагов уже ничего не видать. Все кромешные пути такие. Их не видят, их ведают. И тем, кто ведает, они открываются. Еще силой можно открыть. Или попросить кого-нибудь. Хоть Морену-Госпожу.

Не в этот раз. Наряд им ведун такой наказал: кто другого в живой мир выкинет, тот и победил. А если кто по ошибке другого в Навь толкнет, того Дедко своей силой госпоже даром сделает.

Как леший, незнамо, а на Бурого с навьей стороны хладом тянуло. Тут не ошибешься.

Сошлись.

Сначала Леший давил: навалился горой, стиснул толстенными ручищами.

Не вышло. Бурый стерпел. И с места не сошел. В землю врос ногами.

Леший, осерчал, когти выпустил, начал спину Бурому драть, в шею вцепился…

И тут не получилось. Даже пары клоков не выдрал.

Бурый осторожничал поначалу, а когда уяснил, что не может ничего ему сделать забытый бог, тогда осмелел. Взял лешего под мышки, поднатужился и поднял. Испугался нелюдь. Душить перестал, руками, ногами замахал.

Бурому его удары совсем слабыми показались. Будто не толстенными лапами с полувершковыми когтями бьют, а листом лопушка хлопают. Подержал супротивника Бурый на весу да и выбросил в явный мир. А затем и сам вышел. Присел рядом с поверженным лешим.

Тот лапами морду прикрыл. Стыдился.

А Бурый, уже в человечьем облике присел рядом, погладил по заросшей зеленым мхом-шестью башке, проговорил утешно:

— Ты сильный, ты очень сильный. Токмо я не абы кто. Я Бурый.