Хроники новуса (СИ) - Сторбаш Н.В.

— Сарен, а что это он вытащил из головы волка? — спросил мой сосед Харт.

Старик вздохнул:

— Это ядро.

— Ядро? Какое ядро? Неужто то самое?

— Оно.

— Это что же, если б я первым его вытащил и съел, сразу стал бы новусом? — удивился сын старосты, тот самый, который притащил насаженную голову волка.

— Дурень ты, Ларс. Если б ты его сожрал, попросту бы помер. Изнутри бы тебя выжгло! И мне жить бы стало полегче! Уж тридцать лет мужику, а ума не нажил, — рассердился староста.

— Но я сам слыхал, что так делается! — возмутился Ларс.

— Так да не так! Если б всё было столь просто, каждый дурень бы смог стать новусом. Даже такой, как ты! Слова еще нужны особые, заговоренные, а их знают лишь в культах. В культы кого попало не берут, да и стоит их учение дорого. Хоть всю деревню продай, а всё равно не хватит. Ладно, иди работай. И вы все идите!

Мужики разошлись, а я так и сел под изгородью.

Ни разу я не вспомнил о предсмертных словах Тарга, ни разу! А ведь неспроста он заставлял их повторять. Отчим дал мне всё, чтобы стать новусом: ядро кровавого зверя, заговоренные слова, кошель серебра и меч. Хорошо, что я не сломал тот ясеневый росток! Надо бы воды принести и полить его, чтобы крепко прижился!

Вот только помню ли я те слова? Как же там было? Камни, вода, лед, огонь… и что-то про жизнь. Меня аж пот прошиб со страху, что я всё забыл. Никогда себя не прощу, ежели по собственной глупости упущу удачу.

Я вернулся в дом, сел возле отчимовой лавки и начал вспоминать. Вот тут он лежал, весь израненный, а вот тут сидел я. Он позвал меня и велел повторять.

Заветные слова всплыли будто со дна мутного бочага, и я прошептал:

— Море камней и льда,

Пылает в огне вода.

Ветер из пепла и стали

Стирает жизнь навсегда.

Оглянулся, прислушался — ничего. Встал, попрыгал, попытался поднять стол — едва пупок не надорвал. Знать бы, как оно должно действовать. Вдруг их нужно говорить лишь при свете луны? Или сидя по пояс в воде? Конечно, там еще и ядро нужно съесть, но мне было боязно. А ну как помру? Сгорю изнутри, как сказал староста? И посоветоваться не с кем.

Может, у старосты спросить? Он вон сколько всего знает: и про ядро, и про слова. Но если я спрошу, он может подумать, с чего бы мне таким интересоваться. Вдруг он ведал, что Тарг был новусом? Чужаков у нас особо не жалуют, а вот Тарг остался и прижился. Явно же староста что-то знал. А вдруг догадается про схрон? Тогда не видать мне ни ядра, ни монет, ни меча. А если захочет выпытать слова?

В городе я бывал всего два раза. Первый — давно, еще с отцом, и оттуда я помнил только большой имбирный пряник, который обсасывал весь день. А второй — уже с отчимом и матерью. Мы приехали на ярмарку прикупить новые ткани матери на платье. Там было шумно, людно, весело. Пугали ряженые в смешных и страшных личинах, плясали, размахивая цветастыми рукавами, бродячие скоморохи, толкались лотошники, предлагая пироги, пряники да горячие сосиски. Служители Сфирры во всем зеленом вышагивали меж людей со строгими лицами. А потом кто-то крикнул: «Душегуба казнить будут!», и толпа хлынула к Веселой площади. Мать тогда ходила тяжелой, и отчим, оберегая ее, не заметил, как меня утащило вслед за остальными.

Поначалу я испугался, отхватил немало ударов чужими локтями и коленями, споткнулся, вцепился в незнакомого мужчину, чтоб не упасть, а тот не рассердился. Вытянул меня повыше и подсадил на каменный столб.

— Гляди-гляди! Вон как душегубов наказывают! Оно всякому полезно!

И я глядел во все глаза. Худого заросшего волосьём по самые брови мужика выволокли на помост, содрали рубаху и привязали к столбу. Волосья у него росли не только по лицу, но и по всему телу, даже спина выглядела мохнатой. Какой-то важный господин долго и скучно зачитывал многочисленные преступления виновного, но до меня не долетало ни словечка, как и до людей вокруг. Все расшумелись, затолкались, чтобы пробраться вперед, а когда не вышло, то начали кричать, чтоб начинали казнь.

На помост вышел палач с тяжелым бичом и после кивка господина ударил душегуба по спине. Даже с самого края площади я увидел красную полосу, проступившую через шерсть. Крик преступника долетел до меня во всей красе. Бич поднимался и опускался, превращая человеческое тело в кровавое месиво, а народ вокруг громко считал удары. На пятидесятом палач остановился. Его грудь тяжело вздымалась, по лицу стекал пот, и его роба промокла насквозь. Не так уж легок хлеб палача! А голос преступника к тому времени стих, и непонятно было, помер он или в беспамятстве.

После этого меня сильно дернули за ногу, и я слетел со столба. Внизу меня ждал взбешенный отчим, и его выцветшие от ярости глаза тогда показались страшнее, чем бич уставшего палача.

Так чего я о том вспомнил? Если староста задумывает выбить из меня заветные слова, я молчать не стану, сразу всё выскажу. В конце концов я же не клялся хранить их в тайне! Но я не настолько глуп, чтоб дать старосте меня заподозрить.

Пусть ядро полежит в схроне еще немного.

Глава 4

Большое хозяйство требовало немало хлопот. Пока подоишь коров, пока их выгонишь, задашь корму свиньям и курам, натаскаешь воды, глянь, уже полдня пролетело, пора наполнить брюхо. А это значит: принести дрова, вскипятить воды, подождать, пока разварится зерно, из ягод и трав затеять взвар, на вечер надобно намолоть ручными жерновами муки, от чего потом отваливалась рука. Починить ограду, убрать фасоль, вылущить ее, просушить. Молоко взбить в масло, часть оставить, чтоб скисло, часть оставить на сыры — этому я немного научился, пока выполнял бабские работы. Встретить скотину, снова натаскать воды, подоить вечером и убрать молоко в холодную. Скоро пора снимать урожай с огорода, снова надо будет резать, солить, квасить… Отчим закупил соль впрок, так что хоть об этом думать не придется.

А потом поспеет ячмень! За ним овес и рожь.

Теперь надо мной уже не смеялись, скорее жалели. Да я и сам понимал, что не поспеваю, хотел лишь дотянуть до осени, чтоб распродать лишнюю скотину не за бесценок. Весной у меня всяко заберут большую часть земли, ведь я всё равно не смогу всю ее вспахать и засеять.

Можно нанять батраков, но как я объясню, откуда у меня столько монет? А вдруг они меня ограбят? Или убьют и ограбят? Я и так дурно спал по ночам, прислушивался, не крадется ли кто в кладовую.

Пока я хлопотал по двору, всё время проговаривал про себя заветные слова, чтоб не забыть. Раз за разом, снова и снова, до тех пор, пока слова не размылись, и я уже не видел за ними смысла. Они вросли мне под кожу, и казалось, даже будучи при смерти я смогу их повторить.

Да, я трусил. Нещадно трусил.

Мне было бы куда как проще, если б я стал новусом. Даже если не пойду в город и не напрошусь в городскую стражу, моих сил хватит на всё хозяйство. Но всякий раз, когда я доставал то ядрышко, вспоминались слова старосты: «Если б ты его сожрал, попросту помер. Изнутри бы тебя выжгло!» И я снова заворачивал ядро в тряпицу и убирал в схрон.

А что, если староста тоже знал лишь часть правды? Помирать я никак не хотел. Обжигаться уже ой как больно, а каково сгорать изнутри?

Когда ячменный колос налился тяжестью и пожелтел, я понял, что еще неделя, и надо его убирать. Пришла пора договариваться о подмоге! И я нехотя поплелся к дому старосты.

Старик хоть и был в преклонных летах, но не утратил ни крепости, ни ума. Тяжелые работы уже давно легли на плечи старшего сына и внуков, а разговоры со сборщиками податей, с хранителем корней, с городскими посланцами и с торговцами он оставил себе. Когда надо — поклонится, когда надо — сдвинет брови и пригрозит. Хитрый старик! Наверное, немало добра оседало в его сундуках и закромах, но и деревня при нем не хирела.

Сегодня староста, видать, находился в добром расположении духа: сидел в тени старой раскидистой вишни, выстругивал что-то из деревянной чушки и насвистывал себе под нос.