Волки (СИ) - Токтаев Евгений Игоревич "Инженер"

Он повернул голову.

Тармисара стянула рубаху с плеч и обнажила грудь. Она стояла так близко…

Их взгляды снова встретились, и он вновь увидел в её глазах страх. Она не хочет его и не захочет больше никогда.

Тармисара продолжала раздеваться. Как-то неловко, медленно, будто против воли. Завороженно.

А может, так и было? Против воли.

«Залдас… Что ты творишь…»

И тут его будто молнией ударило.

А если и не было никакой любви? Если всё это произошло во сне наяву? Вот, как сейчас? По воле силы, пределы которой он не может осознать. Или даже, его собственной.

Взгляд, как у жертвы, оцепеневшей перед хищником. Ведь он уже видел его у неё. Боги, ведь правда…

В отчаянии он зажмурился.

«Нет! Это неправильно! Так нельзя!»

Он вскинул голову.

— Тармисара. Мужа твоего я убил.

Она вздрогнула, будто очнулась.

— Что?

— Мужа твоего. Бицилиса. Я убил, — повторил он с расстановкой.

Тармисара захлебнулась от ужаса. Ей вдруг показалось, что фигура Дардиолая расплывается, теряет человеческий облик. В тусклом свете лучины, в колеблющихся тенях вновь проявился волк, тот страшный оборотень. Несколько мгновений женщина оставалась неподвижна, а потом медленно села на край его постели. Сгорбилась и закрыла лицо руками.

— Я всегда хотел его убить, — безжалостно продолжал Дардиолай. Ему казалось, будто он говорит спокойно, но голос дрожал от сдерживаемой ярости, — за то, что он с тобой спит, а не я. Но вышло по-другому. Убил его за предательство, за измену казнил!

Её плечи вздрагивали в беззвучных рыданиях, а он вновь смотрел на стену. Слова сказаны и непоправимое сделано.

«Зачем? Ну и мразь же ты, Збел, оказывается».

Тармисара неловко натянула рубашку, подобрала с пола плащ и вышла прочь.

Он остался. Придумывать самому себе казнь. Лежал на шкурах и смотрел вверх, почти не мигая.

Лучина погасла и весь мир погрузился во тьму.

В голове совсем пусто. Хотя нет. Один образ. Качели. Весна, нарядные девушки в венках, с букетами. Тармисара на качелях, привязанных к ветке могучего трёхсотлетнего дуба. Она летает, туда-сюда. Смеётся.

Вверх, вниз, аж дух захватывает.

Вверх — пронзительная трель сиринги, вниз — дребезжащее гудение барбитона.

Музыка. Монотонная. Завораживающая.

Сиринга — многоствольная флейта. Барбитон — басовая кифара.

Вверх. Вниз.

Мелодия звучала в голове, будто играли её совсем рядом. Кажется, он слышал её недавно.

Не пройти уже венчального обряда

Мне с моею милой.

Сиринга стихла. Осталось лишь низкое гудение барбитона. Перекликались всего две струны. Будто таран размеренно, но неотвратимо бил в ворота. Душа рвалась на части.

Грозовые облака над лугом ходят.

Травы спелые поникли головами.

После бури травы выпрямятся снова —

Только я не встану…

«Выбирать ты будешь дважды и первый твой выбор предопределён, а второй — нет».

Фидан грустно улыбалась.

Это первый выбор?

Наутро братья снарядили добра молодца в дальнюю дорогу, но не на ратные подвиги, а на дело тайное, о котором царям да князьям и знать незачем. И отправился он в путь.

Ему дали двух лошадей. На одной он поехал сам, другую навьючили припасами. Дали ему и достаточно серебра, ибо в Мёзии не след лазить по диким лесам, нечего там делать. Бергея и Дарсу нужно искать в городах.

К полудню Збел выбрался из лабиринта козьих троп на большую дорогу и, проехав по ней совсем немного, достиг развилки.

Дорога по левую руку шла к Апулу, а дальше к Колонии Ульпии, Тапам и великой реке. По правую путь лежал через перевал Красной Башни и вниз по течению Алуты, мимо Буридавы также к Данубию.

На первом пути больше шансов отыскать Бергея в Дакии. Если он, конечно, всё ещё здесь. На втором меньше будет нежелательных встреч с римлянами.

Был и третий путь — на север.

— Прямо как в сказке, — пробормотал Дардиолай, — направо пойдёшь — коня потеряешь. Налево — сам жив не будешь.

А если прямо пойти?

— Да кто же в сказке прямо ходит? — усмехнулся Дардиолай.

Он погладил конскую шею, легонько толкнул лошадку пятками и неспешно поехал.

Прямо.

XXXI. Метельщик

В древние времена, до царя Нумы Помпилия, обитатели Города на семи холмах и его окрестностей зимой прозябали в безвременье. После окончания десятого месяца, декабря, и до наступления весны упорядоченного счёта дней попросту не велось, месяцы не имели ни названий, ни номеров, то есть их вообще не существовало.

Зима, холода, Оркова жопа, короче. Чего там считать…

Даже Ромул-Квирин, отец основатель, воспринимал сей порядок установленным богами и потому единственно верным. Но второй царь Рима, Нума Помпилий, в великой мудрости своей обратил свой взор на этрусков и позаимствовал у них счёт времени. Так за декабрём стал следовать месяц Януса.

Но именно следовать. Месяцы Януса и Очищений, а также вводившийся время от времени Марцедоний завершали год, который начинался, как ему от пращуров завещано — в мартовские календы.

Однако Божественный Юлий, став пожизненным диктатором, безцеремонно попрал сей порядок вещей. Это ему посоветовал сделать египтянин Сосиген, весьма учёный муж, соратник царицы Клеопатры. Он указал Цезарю большие выгоды такого преобразования, а Гай Юлий, помимо точности, кою сулили александрийские астрономы, увидел возможность ещё и устранить, наконец, одно досадное недоразумение. Всё дело в том, что в минувшие века традиция вступления консулов в должность в один и тот же день многократно попиралась.

То сентябрьские иды, то октябрьские, декабрьские, мартовские, то секстильские календы. Ко времени диктатуры Цезаря уже больше ста лет этим днём являлись январские календы. Все эти даты, кроме мартовских ид выглядели несколько странно, ибо по именам консулов назывался весь год, а он начинался в месяце Марса. Вот Цезарь и перенёс его начало на первый день января.

Наступивший новый год, восемьсот пятьдесят девятый от основания Города, был назван по именам консулов Луция Лициния Суры и Квинта Сосия Сенециона. Оба они получили эту магистратуру вторично.

Закончилась претура Публия Адриана и согласно традиции ему назначили в управление пропреторскую провинцию, Паннонию. Однако новоиспечённый наместник вместо того, чтобы отбыть в её столицу, Аквинк, возглавил армию из двух легионов и шести вспомогательных когорт для зачистки севера от недобитых варваров. Легионы выступили из Апула в конце декабря и новый год Адриан встретил в походе.

Император задержался в Апуле на неделю и в январские ноны отбыл в Колонию Ульпию со своим другом, консулом Лицинием. Здесь он рассчитывал провести две или три нундины, завершая вместе с Децимом Скаврианом обустройство новой провинции, после чего намеревался отбыть, наконец, к тёплому морю, подальше от слепящих дакийских снегов, промозглых ветров, морозов и слякотных оттепелей.

Январские ноны — 5 января.

Уже из Апула в Рим отправились несколько гонцов с обширными распоряжениями цезаря. А из Колонии Ульпии их помчалось ещё больше. Траян планировал грандиозный триумф и на время подготовки собирался задержаться в Иллирии.

Десятки чиновников-корникулариев составляли сотни распоряжений, постановлений, указов. Цезарь пожелал устроить не менее ста дней Игр. Потом в намерениях императора это число увеличилось до ста двадцати. Ланистам в Италии, Македонии, Иллирии предписывалось подготовить двадцать тысяч гладиаторов. Скакали гонцы в Германию с приказом ловить десятки медведей и волков. Рисковые мореплаватели, наплевав за зимние шторма спешили в Африку — оттуда требовалось не меньшее число львов. Все эти экспедиции очень щедро оплачивались.

Государственная казна ломилась от дакийского золота. Подсчитывались огромные трофеи. Некоторые из них засекречивались. Следуя приказу Траяна, Марциал обеспечивал брожение в народе слухов, будто в Дакии взято пятьсот тысяч рабов. Так оно было или нет, знали лишь особо приближенные к императору люди, да и то, даже его личный врач, Статилий Критон записал в своём дневнике это самое число.