Железный гомункул - Шушканов Павел

Смотрового поля тут не было видно – его закрывала изогнутая часть горы, зато вид на долину открывался великолепный. Черные исполины казались царапинами на зелено-голубом пейзаже острова и в то же время удивительно дополняли его. Монолиты. Сибар подумал о том, что отдал бы даже паршивую статуэтку с золотым пиром, выданную властями Близнецов за серию статей о боевом флоте, лишь бы прикоснуться к нереальному черному камню.

– Вы можете трогать их когда угодно, верно? – спросил он.

Иванна усмехнулась, но не ответила. Она достала зеленую бутылку и два фужера из наплечной сумки.

– Знаю, еще не обед и не вечер, но, думаю, повод подходящий.

Сибар смотрел на ее тонкие, но сильные руки. Принял зеленовато-белый напиток с черными икринками в глубине. На вкус как крепкий, но сладкий ром.

– Расскажи мне о них. Ты знаешь больше.

Иванна села на край площадки и свесила ноги в пустоту.

– Они были тут всегда. Потом пришли мы и дали им имя. Вот это Струна. Она всегда поет на рассвете, когда ее нагревают лучи солнца на рассвете. Долгий протяжный звук. Говорят, так пели цетусы на Древней Земле – исполины океанов. А вот это Часовой. Его тень в течение дня касается острием каждый из монолитов. А прямо перед тобой Мизинец. Самая маленькая башня из всех и, увы, единственная поврежденная землетрясением. Одна ее стена треснула, но отсюда не видно…

– Черта с два!

Иванна подняла на Сибара огромные зеленые глаза. На ее лице читался немой вопрос.

– Я не идиот, Иванна! Совсем не идиот. Я очень хороший журналист и могу сложить пару фактов, чтобы получился третий. Ты рассказываешь мне то, что обычно говорят туристам. Я знаю это, я уже был в составе группы, но под другим именем в прошлом году. Ты делаешь вид, что показываешь мне больше, чтобы скрыть настоящую правду. Что это? Это храмы, идолы, боги, которым вы поклоняетесь. Вроде тех водных богов на Нордмаунте? Что они дают вам, кроме бессмертия, Иванна?

Иванна поднялась, подошла ближе и положила ладони на грудь Сибара. Затем медленно пуговица за пуговицей начала расстегивать ее, и Сибар понял, что не может сопротивляться. Скоро показались свежие шрамы – кольца и полукольца, будто от огромных присосок, следы инъекций чем-то предназначенным для протыкания кожи, почти зажившие порезы.

– Они ползали по мне. Я видел их!

– Потому что ты умер, – она пожала плечами и бросила ему скомканную рубашку. Он едва поймал ее на ветру. – Мы живем тут сотни лет. Живем в достатке и покое, живем без страха умереть или остаться голодными. На ежегодный праздник Улова рыба сама заполняет лагуну, а земля всегда щедра. И все благодаря им, – она кивнула на монолиты. – Нет, ты неправ. Это не идолы, не храмы и не боги. Это город, Сибар. Просто город. Наши предки приспосабливали Европу под себя, когда Земля гибла, сделали ее вполне пригодным для жизни местом. Но кое-кто еще захотел найти тут свой дом и остаться незамеченным. Просто жить в сторонке на дальнем острове в симбиозе с нами и нашим маленьким мирком. Кто это был? Может, гости с других звезд, корабль которых повредили бурные солнечные ветра, может, обитатели другого мира, но наши соседи по Солнцу. Это не важно и никогда не будет важно. Они спасли тебе жизнь, и ты оставишь их в покое.

Ее голос завораживал своей чистотой и спокойствием, и внутренней уверенностью в том, что все будет именно так.

– Как ты заставишь меня уйти?

– Они дают нам многое. Например, кое-что для забвения от дурных воспоминаний, – Иванна подняла фужер.

Сибар взглянул на остатки своего напитка с черными зернышками внутри.

– Я вернусь! Я вспомню! – яростно просипел он.

Иванна улыбнулась и ничего не ответила. Она слышала все это не раз.

***

Дирижабль неспешно набирал высоту. Гудели моторы. Новый Габриил лежал зеленым пятном среди теплого небесно-синего океана.

– Газету?

Сибар было отказался, но потом остановил стюарда за локоть и все же взял свежий номер. Выглянул в иллюминатор.

– В первый раз у нас? – дружелюбно спросил стюард, разливая по стаканам теплый чай. – И как вам?

– Пиво паршивое.

Сибар смотрел на удаляющийся остров. Черные монолиты, казалось, указывали прямо на него, пока один за другим не растаяли в дымке облака.

Стюард пожал плечами.

– А где ваш багаж?

– Я был без багажа.

Железный гомункул

Маран погиб очень не вовремя. В день экзамена по вычислительной механике, на который я возлагал большие надежды. В тот день произошло много событий, будто призванных отвлечь меня от очень важного: от попытки переступить с младшего, презираемого всеми курса на ступень теоретиков и получить специальность, чего мне не удавалось сделать уже четыре раза подряд. В море Кракена бушевала война за горстку пустых, вылизанных волнами скал, и ее отголоски долетали до Архипелага. Раненый боевой дирижабль желтой тучей пересек небо над городом, бросая тени на черепичные крыши, и завис у шпиля ратуши, но мне не было до этого никакого дела. Чего нельзя было сказать о декане Керце, прошедшем с полдюжины морских и воздушных битв, прежде чем осесть в пыльных залах Меридианной Академии. В год, когда я был еще вольным слушателем, он читал лекции о машинных алгоритмах поверх четырех десятков голов и пресекал любые замечания о том, что машинам не место на войне, а мы лишь попусту тратим время, пытаясь сделать их умнее. Он закатывал рукав пиджака и показывал обрубок предплечья, на котором каким-то чудом ему удавалось крепить часы. А дальше приходилось послушать еще раз историю о том, как, казалось бы, «бесполезная машина» противника скорректировала огонь по позиции и наградила его воспоминанием о летящем в лицо осколке.

На экзамене декан Керц был в том же пиджаке и все так же покачивал полупустым рукавом, сутуло разглядывая корешки книг в лаборантском шкафу. Из четырех десятков голов осталась лишь одна – моя, полная надежд на то, что пятая попытка сдать переводной тест будет удачной. Я принес исчерканный бланк, воткнутый между страниц зачитанной вдоль и поперек книги, с пометками о неудачных попытках и выдавил из себя подобие жалкой улыбки. В костюме было душно, а ворот рубашки впивался в горло – и то и другое мало на размер, но роскоши купить новую форму я себе позволить не мог. Ручеек отцовских денег иссяк уже после второго экзамена. Оставалось лишь надеяться на удачу, остатки памяти после бессонной ночи и забывчивость Керца. Но тот только устало покачал головой и указал на дверь. О том, что Маран погиб и все экзамены отменили, я мог бы узнать, если бы общался в тот день хоть с кем-то в Академии, кроме книг.

С Мараном я был почти что знаком и презирал его чуть меньше остальных. Однажды он сунул мне скомканный черновик, проходя вниз мимо моего стола, и плевок в гордость вкупе со способностью читать чужой почерк, позволили мне удовлетворительно закончить курс. Я благодарно кивнул ему в тот день, подошел поговорить, твердо намереваясь подарить ту бутылку конкордийского вина, присланную братом, которую берег на радостный повод, но Маран лишь рассеянно постучал меня по спине и сжал губы в подобие сочувствующей улыбки. Второй раз я сделал попытку заговорить с ним недели за две до его внезапной смерти. Он запрашивал довольно редкие книги, которые по случайному совпадению оказались у меня. Архивариус отказалась принять два ветхих томика, сказав, что Маран болен и вряд ли придет за книгами сам, и назвала мне номер комнаты.

Во время каникул крыло пустовало, но в комнате Марана горел свет, и я был готов поклясться, что слышал голоса: слабый, но явно мужской и еще один, едва различимый, странно делающий промежутки между словами. Я постучал, и голоса стихли. Затем приоткрылась дверь, и в проеме показалось очень бледное и раздраженное лицо, покусанное, как мне показалось роем насекомых – на высоких залысинах Марана краснели свежие язвочки. Он молча взял книги, высунувшись глянул в конец коридора и снова уставился на меня, а затем торопливо прикрыл дверь. Я успел увидеть залитый тусклым янтарным светом лампы угол комнаты со сваленными книгами и десяток расставленных в беспорядке реторт на настенной полке. Из сломанного радио свисали провода.