Железный гомункул - Шушканов Павел

– У тебя новый курс? – Она смотрела на то, как я возился с проводами и тихо ругался, когда вырвавшаяся из обмотки медная проволока протыкала кожу. Я не ответил, только кивнул в знак приветствия. Она пожала плечами и достала альбом. Иногда она рисовала, высунув кудрявую голову из окна, и солнце грело ее веснушки.

– Слышала, что Керц дал тебе еще шанс. Это здорово! – Еще попытка. После второй она всегда замолкала. Но на этот раз, соединив совершенно дилетантски конструкцию из проволоки, проводов и разобранного радио, я сам нарушил наш негласный договор.

– Ты можешь мне помочь?

– Все что угодно, если не нужно убить человека.

– Только если это не Керц?

– Только если это не Керц.

Я подговорил ее на нехорошую вещь – утащить кое-какие реактивы и вещества из лаборатории факультета, где этого добра было больше, чем в нашей. В нашей царили думающие механизмы, древние и современные арифмометры и какие-то особо сложные импортные узлы. Я не слишком верил в то, что делаю и не особо надеялся на успех. Для меня это было не более чем дань уважения Марану, вера в удачу и любопытство. Ни одна из наших книг, даже самых странных, вроде сочинений Хеты Роя, не говорила ни слова о возможности создания организмов из реактивов. Тем более, механических организмов, если таковые вообще возможны. Только бредовые записи Марана утверждали, что железный гомункул вполне реален.

Под вечер зарядил дождь, а потом началась настоящая гроза. Анна сидела на подоконнике, обхватив колени руками, и смотрела на то, как я изображаю профессора Омикрона, закатав штанины до коленей, а один рукав до локтя. Я кривил лицо и хмурил брови, и нес откровенную чушь, а Анна смеялась, щурясь и прикрывая рот ладонью. Ее локоны-пружинки дрожали, а за спиной бушевала ночь, изредка разрезаемая трещинами ярких молний.

Я провожал ее в восточное крыло, бережно придерживая за талию. Нас окружала тишина, нарушаемая лишь стонами старых стен, и темнота коридоров. В это время корпус почти пуст, только мы и еще пара чудаков нарушали его покой светом ламп и стуком подошв по растрескавшимся доскам. Сегодня мы были чуть больше, чем друзья, и я поцеловал ее уголок губ, в ответ она обняла меня за шею и исчезла за дверью, на прощание постучав с той стороны костяшками пальчиков. Я постучал в ответ.

В бурю здание общежития казалось кораблем, заброшенным в шторм посреди темного океана. Стены скрипели, выли сквозняки. Где-то наверху стучали ставнями раскрытые окна. Там, за кирпичной кладкой и бревенчатыми перекрытиями раскалывалось небо, обрушивая на острова, оглушающие своим ревом потоки воды, там колыхался океан и бушевал ветер. Я шел в сторону своей комнаты, прислушиваясь к собственным шагам. Иногда эхо голых стен возвращало их, и тогда казалось, что за мной кто-то гонится по коридорам, почти настигая. Я ускорял шаг.

Но совсем другие звуки пробивались вместе с полоской рыжего света из-под моей двери. Я был почти уверен, что закрыл окно и запер дверь, и никого постороннего в комнате быть не может. Но все же далекий, прерываемый треском и шуршанием вой наполнял тупик коридора. Я утер покрывшийся испариной лоб и провернул ключ в замке.

Звуки не стихли. Моя комната была пуста, все вещи на привычных местах, неподвижны, в оранжевом свете, словно насекомые в куске янтаря, иногда будто звери в затаившемся прыжке. Часто в момент паники они казались мне насмехающимися монстрами, превратившимися в унылые предметы обихода, готовые броситься на меня со всех сторон в любой неожиданный миг. Но сегодня я не чувствовал никакой паники. Меня радовало уже то, что воющий за стенами кошмар остается там, а у меня есть теплый свет, кровать и крыша над головой, хоть и капающая в дождь.

Шум от радио, нет причин для беспокойства. Я забыл его выключить уходя, и теперь, настроенное на волну, указанную Мараном, оно принимало помехи в эфире и разряды далеких молний. Я сел на пол возле странной конструкции, не сильно заботясь о чистоте его досок. Когда по точно отмеренным дозам я вплескивал в колбу вещества из списка Марана, украденные из лабораторных шкафчиков тонкими пальчиками Анны, я ожидал поначалу кипения или даже взрыва странной жидкости, но она была неподвижна, приобретя со временем буро-зеленый цвет. Сейчас она поблескивала прожилками серебра, в ее глубине возникали и поднимались наверх крохотные пузырьки. Они обволакивали электроды, проводки и погруженные на дно колбы бессмысленно спаянные вместе радио-платы. Захваченный этим волшебным зрелищем, я едва не пропустил время введения в раствор золотистого порошка, название которого мне было незнакомым, но Маран точно указал, где его можно взять и в каких количествах, будто сам прятал реактивы в заставленных старыми бюро и кипами перевязанных книг шкафчиках в заброшенных лаборантских комнатах.

Я ждал, ссыпая порошок в мутную жидкость, что вот-вот начнется процесс интереснее медленного бурления, и жидкость свернется железной спиралью, составленной из мириад крошечных шестеренок, а в центре застучит латунное сердце. Но ничего подобного не произошло. Порошок лег на дно мокрым металлическим грузом. Только радио продолжало завывать и отзываться на вспышки молний громким треском.

Разочарованный я добрался до кровати и уснул.

***

Меня мучил сон. Обычно я не помнил того, что мне снится, только смутные образы оставались в памяти и развеивались к завтраку. Но не в этот раз. Я шел по мощеным улицам города, залитого светом и дождем. Крупные капли сыпались с низкого неба, а солнце, казалось, висело ниже туч и его неправильный свет искажал цвета и пропорции обычно серого города. Все было грязно-желтым и рыжим цвета глины, кроме мостовой, сохранившей естественный цвет. Я шел с трудом, словно сквозь толщу воды в сторону знакомого гранитного берега, а впереди меня бежал, перепрыгивая с камня на камень маленький человечек. Он был не больше моего предплечья ростом, и кожа его, как и старомодный костюм, отливали медным металлическим цветом. Лица его я не видел, только поблескивающий на солнце затылок. Он говорил мне что-то, но я не мог разобрать. И догнать его тоже. Изредка он, не оглядываясь, манил меня рукой, поторапливая.

Я остановился на краю обрыва. Подо мной покачивалась глубокая вода океана, темная и в то же время прозрачная. Я видел нитки водорослей и микроскопических мальков, а после разглядел то, что поначалу показалось мне илистым дном. В заливе лежала под тоннами воды огромная рыба, куда больше размерами флагмана флота Близнецов. Лежала неподвижно на боку, и потревоженный недавним штормом ил медленно опускался на ее древнюю чешую, костяные жабры темные распластавшиеся плавники.

– Она давно мертва. И почти разложилась, только сердце ее еще живо, – сказал человечек, стоящий рядом со мной и всматривающийся в воду. – Ты можешь ее спасти.

Мертвая рыба бешено вращала огромным глазом, пока его взгляд не остановился на мне.

***

Казалось бы, безумный сон должен был вымотать меня, но я проснулся лишь чуть позже обычного с небольшой мигренью и сухостью во рту. В воздухе стоял запах воска и железа. Радио перестало шипеть и подвывать, его зеленая шкала больше не светилась. Я не рискнул прикасаться к колбе с погруженными в нее электродами. От нее тянуло теплом, а жидкость окрасилась в серебристый цвет и заметно загустела. Мне следовало выплеснуть все это и отнести остатки оборудования и реактивов в лабораторию. Утро прибавило трезвости мыслям, сентиментальность превратилась в смешной призрак в голове. Маран погиб, и чашка смердящей воском жидкости не вернет его из мертвых и не станет достойным памятником его памяти. Но этот уже не казавшийся кощунственным акт пришлось отложить до вечера. Стук в дверь и подсунутое под нее письмо напомнили о важности дня.

Я заполнил нужные документы в канцелярии, оплатил сбор из оставшихся денег и получил билет на пересдачу переводного экзамена. Сдал ставшие ненужными книги и взял новые. Остаток дня провел в библиотеке за переписыванием глав «Механической логики» Адама Бюсси и набрасыванием пометок к тексту, которые должны были помочь в предстоящем экзамене. Удивительно, но набор цифр и замысловатые схемы больше не казались мне сложными. Напротив, я видел в них глубокий смысл. И в сложнейшей схеме параллельного, перекрестного и последовательного переключения рычагов в цепи мне виделась красота создающейся механической мысли.