Первый пользователь. Книга 14 (СИ) - Сластин Артем

Его мать боролась из последних сил. Стирала вонючую одежду бандитов и таких же, как они, нищих — за пару жалких песо. Монеты тут же уходили к вечно злым торговцам, вымениваясь на жменьку заплесневелой кукурузной муки, на горсть полугнилых, червивых бобов или, в лучшие дни, на обрезок жесткой, как подошва, вонючей говядины. Пища для псов, а не для людей, но другой они не знали. И эта борьба убивала ее. Кашель с каждым днём становился всё более хриплым, булькающим, рвущимся из глубины. По утрам на тряпке, которой она прикрывала рот, оставались алые пятна крови, а её глаза, когда-то теплые, карие — тускнели.

Хуан запомнил ее руки, тонкие, почти прозрачные, с синими прожилками, проступающими под кожей, и вечно холодные от ледяной воды, в которой она постоянно стирала тряпки. Он прижимался к ней по ночам, стараясь согреть своим жалким теплом, но у него ничего не выходило. Женщина постоянно дрожала, даже в те дни, когда солнце, пробившись сквозь вечный смог трущоб, нагревало жесть крыши, и воздух внутри лачуги становился спертым и горячим — она сидела, кутаясь во все тряпки, какие были, и дрожала мелкой, частой дрожью, не в силах согреться.

В день, когда она умерла, ему исполнилось пять лет, и он впервые развел огонь.

Сделал его тайком, за грудой вонючего мусора в конце грязного прохода между лачугами. Место было продуваемое, опасное, но скрытое от глаз.

Если бы соседи увидели его, разжигающего пламя, то простыми побоями бы он не отделался. Слишком уж страшны были пожары в трущобах, уносящие тысячи жизней.

Сухие щепки от разбитых палет, обрывки газет, пропитанные грязью, промасленная ветошь — это были его сокровища. Он украл спички у спящего пьяницы, развалившегося в луже собственной блевотины. Пальцы дрожали, когда он первый раз чиркнул, завороженно уставившись на огонёк пламени. Первая попытка обернулась жалким пшиком, пока он любовался, — ветер задул слабый огонек, оставив лишь дымок и горький запах серы. А вот вторая уже была значительно лучше. Язычок пламени лизнул бумагу, заколебался от сквозняка, замер на мгновение, но всё же начал разгораться. Сначала робко, потом увереннее.

Тепло.

Впервые в жизни он почувствовал настоящее, физическое тепло, исходящее не от дрожащего тела матери, а от этого дикого, как будто живого существа — пламени. Оно обожгло лицо, высушило слезы на щеках, согрело окоченевшие пальцы. Для пятилетнего ребёнка, потерявшего всех родных — это было больше чем откровение — настоящее Прозрение.

И в итоге это стало его навязчивой манией. Единственным светом в кромешной тьме его существования.

С тех пор огонь не покидал его. Он стал его спутником, его единственным другом. Хуан разжигал маленькие костры в консервных банках, рискуя спалить хлипкое убежище дотла. Мастерил коптилки из разбитых бутылок и ворованных фитилей, чтобы хоть немного отогнать сырость. Даже крошечное, дрожащее мерцание свечного огарка, найденного возле старой, полуразрушенной церкви — последнего прибежища отчаявшихся — было для него величайшим сокровищем. Он мог часами сидеть, сгорбившись, уставившись на танцующие языки пламени, чувствуя, как они согревают не только кожу, но и что-то внутри. Тот самый ледяной комок страха, вечный холод в груди, понемногу таял под его обжигающим прикосновением.

Огонь был красивым. Гипнотизирующим в своем движении. Он был диким, непредсказуемым, готовым вырваться и сжечь все вокруг. Хуан научился чувствовать его нрав. Понимать, когда он голоден, когда капризничает от ветра. Научился подбрасывать правильную пищу: сухие щепки, бумагу, тряпки, пропитанные маслом или бензином, если, конечно, удавалось его раздобыть. Научился укрывать его от ветра и научился разжигать его почти из ничего.

И он жил с этим долгие годы, пока мир не изменился. По иронии, это произошло на его восемнадцатилетие.

Начавшаяся война с ящерами принесла еще больше горя. Погибло огромное количество людей: случайных знакомых, соседей. Но вместе с горем война принесла и диковинные слухи. Слухи о коммуникаторах. В очередях за водой шептались, говорили, они способны даровать то, чего хочешь сильнее всего в жизни. Что они способны исцелять и даже возвращать мертвых! Правда, только тех — кто умер совсем недавно.

Странный терминал буквально вылез из-под земли в центре трущоб, на месте старой прачечной. И в нем, как говорили, можно было совершенно бесплатно взять красивую коробочку. А внутри — браслет. Коммуникатор.

Хуан, ведомый инстинктом выживания и глухой надеждой, чудом проскочил к терминалу одним из первых, пока весть о нем не разнеслась по всем трущобам. Пока о них не прознали банды. Он схватил коробочку, прижал к груди, к сердцу, и бежал. Бежал, не разбирая пути, спотыкаясь о мусор. Нацепил браслет на тонкое запястье в укрытии — под обвалившейся плитой, засыпанной грудами мусора, и включил. И три долгих дня и три ночи прятался в кучах зловонного мусора, дрожа не столько от холода, сколько от страха ожидания.

Банды пришли. Они всегда приходили.

Но в кои-то веки, забыв распри, они объединились. Жадность была сильнее ненависти. Бандиты установили жестокий контроль над территорией вокруг терминала и запретили нищим подходить, одновременно открывая охоту на тех редких счастливчиков, успевших ухватить свое сокровище. Хуан слышал крики из убежища. Пронзительные, полные боли, крики людей, которым прямо на месте рубили руки, чтобы снять браслеты.

Он сжимался в комок и молился бессвязно, бессмысленно, непонятно кому, лишь бы его не нашли.

Активация произошла на третью ночь, когда температура опустилась до десяти градусов по Цельсию. Ветер пронзительно завывал, выдувая последние крохи тепла из щелей, из одежды, из самого тела. Пальцы Хуана одеревенели, побелели, дыхание стало частым, поверхностным, пар вырывался клубами и тут же разносился ветром. И его накрыла паника, та самая, детская, беспомощная, всесокрушающая паника перед наступлением неминуемого холода, перед возвращением в ледяной ад детства. Его зубы стучали, тело билось в крупной дрожи. Внутри все сжалось в ледяной комок. Он не мог так больше. Не мог!

Хуан желал тепла. Нет, не так. Он жаждал жары. Всепоглощающей, испепеляющей, той, которая сожжет этот проклятый холод дотла! Сожжет трущобы, банды, память об умерших родных– все! Пусть горит! Пусть плавится камень!

И реальность словно откликнулась на его беззвучный вопль. Под его телом открылся портал, и он рухнул вниз, вместе с кучей мусора. И там, внутри, его, наконец, начало отпускать.

Наконец, стало жарко. Воздух дрожал, колыхался от зноя, обжигал легкие при каждом вдохе. Пахло серой, пеплом и расплавленным камнем. Стены пещеры, в которой он оказался — были покрыты стекловидными, оплавленными наплывами, светившимися тусклым, зловещим багровым светом. И по этим стенам медленно ползали сгустки полужидкой темной породы. Внутри них пульсировал огонь: яркий, живой, неукротимый. Как выяснилось позднее, из системных сообщений — это были огненные элементали.

Один из них, заметив незваного гостя, оторвался от стены, шлепнулся на камень пола и пополз навстречу. Медленно и неумолимо, оставляя за собой дымящийся, оплавленный след.

Хуан не сбежал. Бояться огня? Смешно! Он желал его! Вожделел! И он знал, что надо делать. Слухи ходили разные, противоречивые, но во всех было одно общее звено — надо пройти испытание. Победить. Выжить. И только потом получить награду.

Куча мусора, провалившаяся вместе с ним, стала его арсеналом. Сначала он швырял в элементаля обломки досок, ржавые банки, камни. Безуспешно. Промахивался, а в тех редких случаях, когда попадал — предметы лишь проваливались в полужидкую массу или, хуже того, подпитывали его пламя. Элементаль лишь ярче вспыхивал, вырастая в размерах. Хуан, даже на расстоянии чувствовал жар, бьющий от твари волнами, как от открытой печи. Пот заливал глаза, смешиваясь с копотью, щипал кожу в порезах.

Но затем его пальцы нащупали бутылку. Пластиковую, с жёлтой жидкостью, которую он использовал, когда подступала нужда. От неё просто отвратительно воняло, но плевать. Главное — победить. Пусть огонь и был другом, но эта ползущая клякса точно была врагом.