Корв замер. Всего на миг — но в этом миге вспыхнуло всё: раздражение, недоумение, глухая обида. Его хвост резко хлестнул по обшивке, рога налились янтарным свечением.
— Как скажешь, — процедил он сквозь зубы. Голос тихий, но от этого ещё более опасный.
Я опустилась в кресло, нарочито не глядя в его сторону. Пальцы сами собой вцепились в подлокотники — будто так можно было удержать внутри всё то, что рвалось наружу.
Корв молча занял место у панели управления. Движения резкие, выверенные. Ни одного лишнего жеста. Только пальцы на рычагах — твёрдые, неподвижные, как из металла.
Тишина давила сильнее гравитации. Я ловила краем глаза его профиль — жёсткие линии скул, напряжённый взгляд, сведённые брови. Он не смотрел на меня. Даже не пытался.
И от этого становилось ещё хуже.
Шаттл дрогнул, оторвался от поверхности. В иллюминаторе поплыли рыжие вихри пыли, потом небо — бескрайнее, равнодушное. Мы набирали высоту, а между нами по-прежнему висело то, что нельзя было назвать вслух.
Я сжала кулаки, потом заставила себя разжать. Просто полёт. Просто миссия. Просто ещё один день.
И вдруг эту тишину пронзил звонкий возглас Риэля:
— Вы там, ребята, не поругались, случаем?
Я:
— Нет.
Корв:
— Нет.
Риэль, с сухим юмором:
— Ага. Просто громко молчали. Я чуть не оглох.
Он кивнул таракану:
— Гагарин, если ты ещё раз увидишь, как они громко не разговаривают — беги к Доку. Скажи: „Готовь седативное. Для Риэля. Потому что я больше не вынесу этого напряжения между двумя идиотами, которые боятся сказать: Мне хорошо рядом с тобой“.
Планета осталась внизу — тихая, плачущая… и всё ещё ждущая.
Где-то в глубине её недр пульсировало что-то древнее. Что-то, что уже знало: мы вернёмся.
И тогда уже не получится молчать.
Глава пятнадцатая. Беги, Фэйла, беги!
Капитан объявил по кораблю — чётко, спокойно, как будто не миры на кону, а просто напоминает про уборку в столовой:
— Через час — общий сбор в столовой. Все. Без исключений.
Я летела по коридору — шаги сливались в гул, как сердцебиение корабля.
В голове ревел сигнал тревоги, громче, чем сканеры на Эос-9…
«Облако приближается. Храм молчит. Экипаж спит. А ты — единственная искра.
Не усни. Не сбейся. Не подведи. И почему, кстати, у тебя до сих пор в животе буря, может ты проглотила весь прыжковый двигатель?»
И тут — рука. Корв. Жёсткая. Горячая. Знакомая до мурашек.
Без слов — схватил за локоть и втащил в узкий проход между палубами,куда даже роботы-уборщики боятся совать щётки. Тьма, гул труб, и ощущение, что стены сжимаются, как кулак.
— Какого пульсара ты творишь?! — вырвалось у него. Голос — кажется металл рвут на куски.
Он прижал меня к стене. Не больно. Но так, что воздуха не хватило.
— Сначала улыбаешься капитану, как будто он — твой последний шанс на спокойную жизнь, потом лезешь ко мне в голову с этими… мыслями, потом отстраняешься, словно я — бракованный сканер! — зарычал он, янтарь в глазах пылал, как аварийный маяк. — Фэй, ради всей бездны, что за игру ты ведёшь?!
Что я — запасной вариант, если капитан занят?
Я сглотнула. Сердце колотилось где-то в горле.
Но язык, как всегда, оказался быстрее страха:
— Мне тут миры спасать, а ты пристаёшь с мелочами?
(Голос дрожал. Я сделала вид, что это — от злости.)
Он резко наклонился, почти касаясь лбом моего лба. Дыхание — прерывистое, горячее.
— Так я для тебя — мелочи?
—Не мелочи, — отрезала я, глядя в пол. — Просто… не сейчас. У меня в черепной коробке такой хаос, что даже Гагарин бы запутался.
Он замер.
На секунду — тишина. Только гул труб и удары сердца в ушах.
А потом — БАХ!
Он впечатал кулак в стену рядом с моей головой — металл взвыл, как раненое животное. Искры брызнули, словно осколки гнева.
Это был не удар. Это был выплеск всего, что он держал внутри: гнев, страх, эта проклятая боль, которую он называет силой.
— Я бы рад думать, что ты — отродье бездны, — прохрипел он, голос сел до шёпота, полного боли. — Да только ты хуже.
Он резко отступил, но его пальцы на миг задержались на моём локте — будто он сам не знал, хочет ли оттолкнуть или притянуть ближе. Потом развернулся и ушёл.
Я сползла по стене на пол. Ноги не держали.
Гагарин, сидевший на плече, тихо щёлкнул.
—Ладно, — простонала я, не пытаясь скрыть усталость. — Пусть думает, что я играю. Пусть злится. Пусть ломает стены. У меня нет сил объяснять, что я просто… не знаю, как быть рядом и не бояться потерять. Если я сейчас разрешу себе чувствовать — я сломаюсь. А если не разрешу — потеряю его. И то, и другое — конец.
Гагарин щёлкнул антеной— мягко, почти сочувствующе.
«Он тоже не знает», — говорил этот щелчок.
— Знаешь, что самое смешное? — добавила я, пытаясь улыбнуться сквозь слёзы. — Если бы Облако увидело нас сейчас — оно бы растерялось. „Вот она, спасительница галактики… плачет в подсобке из-за шварха, который думает, что улыбка — это предательство“.
Гагарин сложил передние лапки, точно процедил: „Ну и дура“*.
— Тогда пусть Облако уйдёт, — проворчала я, вытирая глаза. — Пусть заглянет в подсобку, посмотрит на нас и скажет: „Нет, спасибо, я лучше пойду спать. Эти двое и без меня устроят конец света “.
Но в животе уже снова начало бурлить.
Облако приближалось.
***
Я вошла в столовую — и сразу поняла: все уже с ума сошли.
Не буквально. Но почти.
Столовая кипела: техники, медики, учёные — все сбились в толпу. Даже робот-уборщик прижался к стене, будто надеялся стать невидимым.
Гул стоял такой, что, казалось, Облако уже здесь — просто решило не тратить силы, а дождаться, пока мы сами себя сожрём.
— …просто усыпить всех!
— А потом кто разбудит?!
— Может, бросить планету и уйти в прыжок?!
— А Фэй? Она же там!
И тут — тихий, дрожащий голос из-за стола с инструментами:
— А если… оставить её одну на планете? Пусть разбирается. А мы — улетим. Сохраним корабль. Экипаж.
На секунду — тишина.
А потом — Корв рванул через зал.
Он схватил говорившего за воротник, впечатал в стену так, что все лампы на потолке мигнули, и зарычал — низко, животно, как зверь перед убийством:
— Повтори. Ещё раз. Скажи: „оставить“.
—Я… я не… — задохнулся инженер.
— Корв! — резко бросил Дариэн. — Отпусти. Сейчас.
Корв замер.
Пальцы разжались.
Инженер сполз по стене на пол, дрожа.
Корв не глянул на него.
Он посмотрел на меня — один миг.
Потом отвернулся и ушёл к стене, как будто ничего не было.
Но всё его тело дрожало от сдерживаемого гнева.
—Ладно, — отрезал Дариэн, голос ровный, как лезвие. — Никаких „оставить“. Есть ещё идеи?
