— Фэй, — попросила Лира, мягко, но настойчиво, — попробуй почувствовать его.
Я закрыла глаза. Протянула сознание — туда, где всегда был его янтарный свет-- тёплый, упрямый огонь.
Ничего.
Он закрылся от всего мира.
— Он где-то… нигде, — прошептала я. — Как стена.
Риэль хмыкнул:
— Расслабься. Скорее всего, выпил „Янтарного Гнева“ до дна. Швархи так делают, когда душа не лезет в грудь.
Дариэн резко хлопнул ладонью по столу — звук резанул, как сигнал тревоги.
— Хватит. У нас минута на эмоции, час — на решение. Слушайте кратко:
Храм можно пробудить — Фэй приложит руку к алтарю.
Команда спустится на планету, но дальше — только она.
Облако окутает поверхность, но не проникнет внутрь Храма.
У Фэй — пять отметок по хрустальным часам, чтобы дойти до Зеркального Лабиринта.
В центре — Зеркало Истины. Что оно покажет — неизвестно.
Он обвёл взглядом собравшихся:
— Вопросы?
Тишина. Даже робот-уборщик замер, будто понимал серьёзность момента.
Тут мой коммуникатор тихо пискнул.
Гагарин прислал сообщение:
«Зайди в каюту. Забери мой термоконтейнер. И… посмотри под дверью.
P.S. У меня диета из зелёного месива».
Я хмыкнула.
— Если уж все извещены…Мне нужно… кое-что забрать из каюты, Гагарин просит — уведомила я и вышла.
***
У своей двери — замерла.
На полу, прислонившись к стене, сидел Корв, голова между колен, хвост обвивал ноги.
Рога — потухшие.
Даже тень не отбрасывал.
Я прошла мимо, открыла дверь.
— Заходишь? — бросила, не глядя.
Он встал.
Медленно.
Каждое движение стоило ему огромных усилий.
Вошёл.
И сразу опустился на колени.
— Прости, — сказал он, не глядя. — За подсобку. За слова. За то, что… подумал, что ты играешь.
Голос дрожал. — Я не имел права.
Я молчала, потому что не знала, что сказать.
Он поднял глаза.
Янтарь — не гневный, а какой то…. хрупкий.
— Ты… ВСЕ, — прошептал он. — Я больше не могу…Я более не принадлежу себе. Если ты меня оставишь — я уйду. Просто… исчезну.
Мое сердце колотилось, словно пыталось вырваться и броситься к нему.
Он посмотрел на свои руки.
— Шварх может любить , много, много раз. Может строить союзы, рожать детей, сражаться за клан. Но встретить того, кто заставит тебя… светиться — это редкость. Происходит раз в тысячу жизней. Может, и реже….
Он поднял на меня взгляд.
— И я не мог представить, что увижу это когда то, или тем боее, я буду тем самым….. ты… ты заставила меня светиться. Всего. Не только рога. Не только глаза. А всего. Даже там, где я думал, что давно погас.
Я смотрела на него, сердце колотилось, пытаясь вырваться и броситься к нему.
— В смысле… светиться? — спросила я, голос дрожал. — Ты теперь как лампочка?
Он медленно снял рубашку.
И я ахнула.
На груди, по шрамам, по коже — пульсировали янтарные линии, как древние руны, вытканные из света и памяти. Они не горели — они дышали. С каждым вдохом — вспыхивали нежнее; с каждым выдохом — мерцали, как отблеск заката на поверхности чёрной дыры.
Я протянула руку — и коснулась его щеки.
Янтарные линии под кожей пульсировали, как тайные созвездия, проступившие сквозь небесную ткань. Они не горели — они пели. Тихий гимн, слышный лишь сердцу. С каждым моим прикосновением узор оживал: то вспыхивал россыпью искр, то растекался мягким сиянием, шепча: «Смотри, как прекрасно, что ты здесь».
— Тебе больно? — спросила я, задержав дыхание.
Он улыбнулся — и свет вокруг него заиграл новыми оттенками.
— Нет. Это не боль. Это… как первый рассвет после долгой ночи. Как ощущение, что наконец-то нашёл то, что искал всю жизнь, даже не зная, что искал.
Я провела пальцем по светящемуся завитку у его виска. Он откликнулся нежным теплом, похожим на прикосновение солнечного луча сквозь листву.
— Наши легенды говорят: каждый шварх рождается с искрой света внутри, — его голос звучал, как мелодия, рождённая из звёздной пыли. — Она ждёт своего часа, спит, пока мы идём по знакомым тропам. Но если сумеешь встретить того, кто становится всем… искра превращается в пламя. Не разрушительное — а согревающее. Не слепящее — а озаряющее путь.
Свет на его груди заиграл новыми переливами, вырисовывая узоры, похожие на древние карты. Линии сплетались и расплетались, пытались рассказать историю, которую он лишь начинал понимать.
— Нас с детства учат контролю. Контроль — всё. Свет — плохо, потому что свет — это эмоции, а воин не должен показывать эмоции. И случилось ужасное: свет ушёл из наших тел и стал легендами, — продолжил он, глядя мне в глаза. В его взгляде читалась не просто печаль — целая бездна невысказанных лет, прожитых в тени собственных запретов.
— Я гасил свой свет так долго… И вот теперь я часть легенды, и я просто до безумия боюсь… Боюсь всё испортить, боюсь потерять тебя… Боюсь принять это пламя, которое вдруг ожило внутри. Оно такое яркое, такое настоящее — и от этого ещё страшнее. Ведь если я позволю ему разгореться, уже не будет пути назад. Я больше не смогу прятаться за холодом дисциплины, за маской бесстрастного воина. Я стану уязвимым. Полностью. Без остатка.
Он сделал паузу, и в этой тишине было больше слов, чем в самой длинной речи. Свет на его груди дрогнул, откликаясь на внутреннюю бурю.
— Утром, перед вылетом, я увидел их.
Тонкие. Как царапины на коже. Ещё не свет — тень света.
Никто не заметил. Я боялся верить.
Он сжал кулаки, не глядя на меня.
— А ты в шаттле с капитаном…
Смеялась. Глаза блестели. Говорила что-то про «цепь» и «спасаемость»…
Ты была… лёгкая. Игривая. С ним — совсем другая.
Пока ты там флиртовала и шутила…
Я смотрел — и внутри всё рвалось.
Хотелось разнести всё к чертям. И вас, и себя. Просто чтобы это прекратилось.
Не потому, что я ревнивый дурак. Не потому, что мне надо быть первым.
А потому, что…
Эти линии на груди — они уже часть. Тихо, едва заметно, но горели.
А ты даже не взглянула. Не почувствовала. Не заметила. Даже не попыталась. Совсем напротив, специально отстранялась.
Для тебя — шутка, лёгкий разговор. Для меня — как если бы землю вырвали из-под ног.
Нужно было что-то сделать. Хоть что-то. Чтобы ты увидела. Чтобы хоть как-то почувствовала, что со мной происходит.
А вместо этого — сорвался… И теперь мне страшно…что ты не простишь... уйдешь…а я останусь...
— Но Фэй… когда я смотрю на тебя, мне кажется, что страх — это не конец пути, а только начало. Что если именно через эту уязвимость я наконец стану целым? Что если любовь — не слабость, а источник той самой силы, о которой молчат наши легенды?
Я смотрела на эти живые узоры, на трепетный свет в его глазах — и чувствовала, как внутри меня что-то откликается. Не страх. Не сомнение. А радостное узнавание: «Вот оно. То, ради чего стоило ждать».
Я не выдержала:
— Слушай, а это… — я указала на светящиеся линии, — оно точно не заразно? А то я сейчас тоже начну светиться, и капитан решит, что мы устроили на корабле дискотеку.
Он вздрогнул — и вдруг рассмеялся. Тихо, неуверенно, но искренне.
— Не заразно. Это не вирус. Это… — он замялся, подбирая слова, — как если бы ты всю жизнь ходила с фонарём, который светит только вперёд, а потом вдруг обнаружила, что он может освещать и того, кто рядом.
