Маршрут: Ноль (СИ) - "Mrs. Mracopisec"

Свет, наконец, перестал настаивать. Он не погас — он уступил. Как если бы занавес в театре опустили не резко, а приучая глаза к тьме — чтобы никто не разочаровался, что всё закончилось слишком быстро. Я успел заметить, как круг на стекле, превратившись в точку, оставил после себя ровный чёрный ноль. И в этот ноль, как в скважину замка, лёг звук, которого я ждал всю жизнь:

— Щёлк.

Ремень врезался в грудь и тут же отпустил. Воздух в салоне стал тяжёлым, как вода, и лёгким, как горный ветер. Руки — там же, где и должны быть. Лоб — сухой. На губах — её тепло, которое не ушло вместе со светом. Оно держалось, как запах из детства — не ухищрениями мозга, а правдой кожи.

Я открыл глаза (не понял, закрывал ли) — и увидел ровно то, что должен был увидеть в финале любой честной сцены: ничего лишнего. Ни грузовика, ни спецэффектов, ни небесного хора. Тёмная пустота, в которой плавно оседает пыль. В этой пыли были крошечные блёстки стекла — их было мало, но достаточно, чтобы понять: да, мы столкнулись. И — да, ничего не разбилось во мне.

Сбоку коротко треснуло радио — рефлекторный послесвеч. Казалось, оно захочет взять слово обратно. Но нет. Оно просто повторило фразу, теперь совсем тихо, почти ласково — как титр в углу экрана:

— коне́ц переда́чи.

Я улыбнулся — без побед, без пафоса. Просто потому что сцена сработала, как задумано: без вранья. Я провёл ладонью по рулю — где было пусто — и понял, что мне больше нечего стирать.

Снаружи шевельнулся туман. На его краю на миг вспыхнул красный купол — как точка над буквой, которой не было в алфавите смерти. Он моргнул — и погас. Мне не понадобилось снимать это на камеру.

Я выдохнул. И сказал тихо — куда-то в глубь, где меня всё ещё слушают:

— Прощайте.

Ответом была та же короткая, правильная тишина. Такая, после которой начинают.

Глава сложилась. Ноль — поставлен. Свет — отдан. Руль — тёплый.

Я закрыл глаза — уже без страха. И позволил миру сделать следующий кадр самому.

Глава 30. Ноль. Заново

Темнота.

Не просто отсутствие света — а плотная, вязкая масса, в которой не различить даже собственное дыхание. Она давила, как свинцовая вода, и в то же время тянула в себя, обещая покой.

Из глубины этой темноты доносился звук. Сначала гул, как далёкая гроза. Потом скрежет металла, рвущий уши. Вой тормозов. Треск стекла, будто рушатся стены. И наконец — удар. Один, короткий, финальный.

А потом — тишина.

Не мёртвая, не пугающая, а… равнодушная. Как если бы мир отмахнулся: «Закончил? Хорошо. Теперь отдохни».

Вдалеке вспыхнул свет. Он был холодный, голубоватый, похожий на отблеск телефона. Шорох травы, лёгкий смех, голос:

— Смотрите, что нашла!

Экран камеры ожил. Девушка в куртке с нашивками, с телефоном в руке, склонилась над старым «Зенитом», наполовину утонувшим в придорожной канаве. Это был 2024 год — видно по логотипу на её худи, по сленгу, по тому, как она сразу поднесла находку к лицу.

— Старая, офигеть! — сказала она в камеру телефона. — Раритет! Интересно, что там записано?

Парень за её спиной фыркнул:

— Наверное, порнуха девяностых. Или какие-нибудь скучные плёнки.

Девушка покрутила камеру, нажала кнопку. Индикатор моргнул красным. Экран ожил.

Первые секунды — только серый шум, статика, бегущие полосы. А потом — одно-единственное слово, проступающее, будто нацарапанным ножом, прямо по экрану:

«Проснись.»

Трое переглянулись. Девушка нервно засмеялась:

— Прикол, да? Типа арт-объект.

Парень нахмурился:

— Да ну, жутко. Вырубай.

Но камера не выключалась. Экран мигнул ещё раз — и показал последний кадр.

Далёкая дорога. Туман. Пустая обочина.

И там — красный зонт. Его крутил ветер, он катился по асфальту, будто кто-то невидимый толкал его вперёд.

Камера дёрнулась, картинка застыла.

Зонт исчез.

— Блин… — девушка прошептала, отступая. — А если это реально с кем-то было?..

Никто не ответил. Только ветер вздохнул в кронах деревьев, и шум трассы на секунду стих, словно весь мир прислушивался.

И в этот миг для кого-то перестало иметь значение, умер ли Марк в 1993-м, был ли 2024-й настоящим или тоже лишь декорацией. Осталось лишь одно — ощущение пробуждения.

Но пробуждения от чего? От сна… или в нём?

Ведь красный зонт, исчезнувший за кадром, мог вернуться.

Цикл мог начаться снова.

И где-то, в чужом сердце, прозвучал тихий, но узнаваемый голос:

— Не бойся. Это только сон.

— Слышали? — девушка вздрогнула, прижимая камеру к груди. — Там щас… как будто кто-то сказал.

— Да никого, — отмахнулся парень. — Ветер.

Из динамика, уже потухшего, всё равно выкатилось еле слышное, сухое, как царапина:

— Не включай…

— Фу, — сказала она. — Страшилка для тиктока, ага.

Её звали Лера. Она крутила «Зенит» на ладонях, снимая сторис с телефона. В кадр прыгали пиксельные блики, и алгоритм упорно лепил на экран кружок автофокуса — идеальный ноль — прямо на объектив старой камеры, словно пытался поймать глаз, который не мигает.

— Ща, — сказал Саня, доставая пауэрбанк. — Если есть хоть искра, я её выжму.

— А смысл? — третья, невысокая, с зелёными волосами, открыла капюшон. — Мы до Питера опаздываем, а ты тут музей открыл. Кстати, смотрите, — она наклонилась над канавой. — Тут кругами, мел будто… кто-то рисовал.

Белые, размытые дождём, круги уходили под воду. В одной из луж лежала пустая пластмассовая пробка от «Боржоми» старого образца. Лера сняла крупно: «ретро-артефакт», «взгляд в 90-е», «алло, кто из времени?». Хэштеги прыгнули в сторис, как рыбки.

— Поехали уже, — Саня улыбнулся криво. — Ночевать на М-10 под мантры «проснись» — увольте.

Их машина — кроссовер с блестящим логотипом — ждала у обочины. Когда они сели, экран мультимедии мигнул, карта открылась сама — и в центре, как прицел, застыл 93-й километр. Лера хихикнула, но смех вышел сиплый.

— О, пасхалка, — сказала она. — Спасибо, вселенная, очень тонко.

Саня включил передачу. Радио ожило с помех. В паузе между двумя треками просвистела знакомая фраза, чужая, но слишком чёткая:

— Конец передачи.

— Сеть ловит как в девяностых, — буркнула зелёная. — Ща ещё «Ласковый май» впаяет.

Лера положила «Зенит» на колени, не выключая. Экран был чёрным, но ей казалось: он смотрит. Камера казалась тяжёлой, как кошка, которая решила заснуть именно на тебе. Сверху лежал её смартфон, и в окошке фронталки Лера запоздало увидела себя — на две-три секунды позже, чем надо. Она махнула рукой, отражение махнуло потом.

— Эй, — сказала она невпопад. — Мы это уже видели… где-то.

— Ты звучишь как хоррор-героиня, — Саня посигналил туману. — Лера, телефон убери, укачает.

— Ага, — сказала она, но не убрала. Пальцы сами потянулись к кнопке «REC» на «Зените». Плотная, тугая. Тепло. Как будто под кнопкой — ладонь.

Экран вспыхнул серым. Пошёл снег. Сквозь статический шум выплыла дорога — не их, другая, старая, с разметкой, съеденной временем. На обочине — будка с мутным стеклом, надпись «ПОСТ». Лера подалась ближе. Камера показывала, как кто-то идёт, держа объектив низко, шатающееся дыхание в микрофон. И вдруг — в кадре они. Их кроссовер, номер, наклейка с котиком на стекле. Лера уронила смартфон.

— Саня… — сказала она еле слышно. — Нас снимают.

Саня кинул взгляд краем глаза, фыркнул, но на миг руль дёрнулся. Машину качнуло к белой линии.

— Это старая запись, — сказал он слишком быстро. — Наш номер мог попасть куда угодно. Совпадение. Сэмпл. Лера, выключи.

Лера не выключила. В раме старого экрана показалось что-то красное, катящееся по обочине — зонт, тот самый, как живая точка на сером. Он подпрыгнул о кочку и исчез за бортом кадра. А в следующей секунде — КРАТКИЙ КРУГ. Линза камеры поймала солнце, которого не было, и на плёнке распустился тот самый ноль.