Очень странные миры - Филенко Евгений Иванович

– Унылое местечко эта ваша Луна, – сочувственно произнес Хельмут. – У нас и то веселее. Бывал я и на базе «Армстронг», и на базе «Шепард»… Очень обидно сознавать, что ты торчишь на поверхности небесного тела и не можешь даже облегчиться у ближайшего камня без риска начисто отморозить штуцер.

– Я постоянно помнил об этом. И потому не пил там столько пива, сколько здесь.

– Как всегда? – выжидательно спросил Хельмут, накачивая в литровую кружку темной, густой, даже вязкой на вид жидкости.

– Как всегда, – кивнул Тиссандье.

Он покосился в сторону Кратова.

– Привет, – сказал он радостно. – Я вас знаю!

Кратов молча отсалютовал своей кружкой. Ему не хотелось затевать разговор на ксенологические темы. «Дайте мне спокойно допить свое пиво, – подумал он, – и я убреду восвояси. Есть еще кое-что, чего я здесь не видел…»

– Мы встречались в 142 году, на «Протее», – продолжал Тиссандье. – Вы играли в маджиквест с ящерами, а на кону была планета Сиринга.

– Это я, конечно, помню, – сказал Кратов. Забыть такое было непросто. Что ему оставалось, как не признать неоспоримый факт? Но вот этого типчика он положительно не припоминал.

– А меня наверняка позабыли, – проницательно сказал Тиссандье. – На близкое знакомство, увы, рассчитывать не приходилось. Если учесть, что виделись мы секунд тридцать…

Кратов хмыкнул. За время великого стояния над Сирингой он перевидался со всем персоналом стационара «Протей», даже с самыми неприметными его обитателями, несчетное количество раз. Вряд ли кто-то, даже обладавший такой тусклой внешностью, мог укрыться от его глаз.

– Я там не работал, – пояснил Тиссандье. – Я туда прилетел позднее. Собственно говоря, это я прибрал Сирингу к рукам.

Похоже, все вставало на свои места.

– «Луч XII»? – осторожно предположил Кратов.

– Точно. Второй пилот десантного катера Гастон Тиссандье, к вашим услугам. Говоря фигурально, моя рука лежала на штурвале, когда мы высаживались на Берег Русалок. С вами мы пересеклись на торжественном приеме по поводу открытия постоянной миссии Федерации на Сиринге. Вы произнесли пространный и довольно бессодержательный спич, после чего пожали руку командору Гримальди, нежно и чувственно поцеловали Олесю Морозову и сгинули.

– Лгать не буду, не помню, – сознался Кратов. – Вас было довольно много, все одного роста и на одно лицо…

– Поспите-ка с наше в морозильных камерах! – хохотнул Тиссандье. – Ничего нет удивительного, что вы среди толпы заиндевелых предков выделили командора, за его усы, и Олесю, за ее русую косу.

– Отчего же Хельмут называет вас «док»? – удивился Кратов. – На доктора вы мало похожи.

– Ну, во-первых, моя вторая специальность – радиоастрофизик. Правильнее даже сказать – первая, потому что докторскую степень я получил в две тысячи девяностом, а экзамен на вождение тяжелых космических аппаратов сдал в две тысячи девяносто пятом.

– Это сколько же вам лет получается? – осторожно спросил Хельмут.

– Много, дружище, – усмехнулся Тиссандье. – Пятьдесят шесть как одна монетка… – Блестящие глазенки бармена под чепцом сползлись в кучку, и Тиссандье поспешно объяснил: – Монета – это такой металлический кругляшок, старинный материальный эквивалент трудовых затрат. Допустим, одна монета равна одному энекту. Вообразите, что я даю вам одну монету и вроде как жертвую один энект со своего счета.

– За какие это коврижки вы вдруг презентуете мне собственный энект?! – окончательно растерялся бармен.

– Например, за пиво, – веселясь, промолвил Кратов.

– Это пойло не стоит одного энекта, – презрительно заметил Хельмут. – И никакой жестяной кругляшок не может стоить одного энекта.

– Первобытный вы человек, Хельмут, – вздохнул Тиссандье. – Одно слово, что Дикий Вепрь. О чем с вами толковать…

– Кстати, он прав, – сказал Кратов, и Хельмут горделиво подбоченился. – Энекты – это не деньги в классическом смысле. Это не всеобщий эквивалент ценности товаров. Товарно-денежные отношения умерли вместе с социальными формациями. Энекты – это, если угодно, неуклюжая попытка общества оценить ваши перед ним заслуги в вещественной форме, например – в терминах всеобщей теории энергии. Чем всеобщая теория энергии хуже теории прибавочной стоимости? Считайте, что энекты – это много-много маленьких медалек на вашу широкую грудь. А награды раздавать негоже, наипаче за пиво в баре. Почитайте-ка Адама Людвига и Дженни Обрист или, чтобы уж совсем доступно, Роберта Локкена.

– Да ну вас, Кратов! – воскликнул Тиссандье. – Только я решил, что начал понимать ваше общественное устройство, как вы меня снова запутали.

– Как, вы сказали, ваша фамилия? – переспросил Хельмут. – Кратов? Вас тут давеча заходили-спрашивали.

– Разумеется, женщина? – фыркнул тот. – Умопомрачительной красоты?

– Вы знали, знали! – гоготнул Хельмут. – Насчет красоты мнения могут быть разные, но дама впечатляющих статей, едва ли не с меня ростом… («Кто бы это мог быть?» – призадумался Кратов.) Я сказал ей, что не продам ни бита информации, пока она не выпьет в моем баре хотя бы молочный коктейль. Похоже, от такого ультиматума ей сделалось только дурно.

– И она, конечно же, уклонилась от возможности вызвать меня по браслету, – иронически уточнил Кратов.

– Ну да. Вы и это знали! Но откуда?

– Поветрие нынче такое, – сказал Кратов. – Не произносить по браслету мое имя… Хотя бы опишите мне это чудо.

– Не силен я в физиогномике, – сообщил Хельмут. – В общем, эта дама… – В задумчивости он произвел ковшеобразными своими лапами в воздухе плавное движение, словно обозначал некие внушительные объемы. – Вот как-то так…

Кратов был не на шутку озадачен. Среди своих знакомых женщин он не числил обладательниц ничего похожего. Разве что Оленька Лескина со стационара «Кракен»… Но что могла потерять Оленька на Старой Базе?! «Curiouser and curiouser, [4] – подумал он. – Какие-то интриги и загадки. И где – на Старой Базе! А ведь я всего лишь спокойно, без приключений, собирался отправиться к черту на рога…» Дабы не затягивать паузу, он обратился к Тиссандье:

– Что же занесло вас в этот летающий музей инженерной мысли? Поиски понимания?

– А вас? – пожал плечами Тиссандье. – Я хочу сказать, что это одинаково странное место для пребывания таких людей, как вы и я. Вы – специалист по общению с внеземным разумом… простите мне этот архаичный термин, сейчас он, кажется, вышел из употребления.

– Еще бы, – сказал Кратов. – Люди, всю жизнь прожившие вне Земли, на Титануме или той же Магии, могут его не понять. Мы говорим «Чужой Разум», когда речь идет о нечеловеческом разуме вообще… кстати, он действительно чужой, иначе организован и оперирует иными системами понятий, так что этот термин буквален… и «Единый Разум Галактики», когда имеем в виду пангалактическую культуру.

– Тоже не бог весть что, – усмехнулся Тиссандье. – Я имел в виду, что вам, как знатоку… гм… Чужого Разума, не место на Старой Базе, где швартуется каботажный космический флот человечества. Эта бухта мелковата для вас. Мне же, апохронику, самое место на Земле, в заповеднике для слоновых черепах или, там, других каких-нибудь реликтов.

– Э… м-м-м… – заволновался Хельмут и сразу сделался похож на буриданова осла, которому вдруг подкинули третью охапку сена.

– Апохроник – это, друг мой Вепрь, не болезнь, – поспешил успокоить его Тиссандье. – Это констатация факта. Я пережил свою эпоху на два с лишним века. Я выбился из собственного времени. Мне пятьдесят шесть лет…

– …как одна копеечка, – ввернул Кратов.

– …но живу я спустя двести девяносто, кажется, лет после того, как явился на свет божий. Таких людей, как я, в ученых кругах называют «апохрониками».

– Я этого, кстати, тоже не знал, – заметил Кратов. – Но, наверное, вскорости догадался бы.

– Вот видите, и я чем-то обогатил ваш лексикон. А «копеечка», полагаю, какая-то мелкая русская монетка?