Очень странные миры - Филенко Евгений Иванович

– Очень любопытно, – сказал Кратов. – Должно быть, ее песенка показалась вам не в пример более бравурной!

– Оказывается, вы говорите не только на выдохе, но и на вдохе.

– Ну да, – подтвердил Кратов, непроизвольно прислушавшись к самому себе. В полном соответствии с историей о сороконожке, вздумавшей анализировать движение собственных лапок, он тотчас же слегка задохнулся. – Что же, прикажете всякий раз молча ждать, пока легкие наполнятся воздухом?

– А вот я так не умею! – воскликнул Тиссандье с огорчением. – Если я попытаюсь говорить на вдохе, то у меня получится что-то вроде жалкого всхлипа. А у вас это выглядит… довольно музыкально.

– Стало быть, помимо сложностей с произношением и письмом – полная адаптация? – уточнил Кратов.

– Ну, не совсем… Скажем, я еще не привык к отсутствию в вашем мире расовых проблем. Я даже пробовал экспериментировать! Как-то, не скрою, в сердцах сказал одному очень черному негру что-то вроде: «Ну до чего же ты темный!» И он не обиделся, не пошел бить витрины и переворачивать автомобили…

– Это еще зачем? – с подозрением спросил Хельмут, подплывая поближе.

– Так было принято в мое время, – усмехнулся Тиссандье.

– Странное было времечко, – заметил Хельмут раздумчиво.

– Что же сделал этот черный-пречерный негр? – весело спросил Кратов.

– Он озабоченно посмотрелся в зеркало: «Где, где темный?.. Испачкался?! А, это такая шутка, ну и шутник вы, док…» А знали бы вы, что я сказал Хельмуту при первом знакомстве!

– Да, знали бы вы! – загоготал бармен.

– Я увидел его и в ужасе закричал: «Вызовите полицию, горилла на свободе!»

– Вначале ему пришлось долго объяснять посетителям, что такое «полиция», – покатывался Хельмут, возложив страховидную десницу на хрупкое плечо дока Тиссандье. Сквозь тугую шерсть виднелась многоцветная надпись готическим шрифтом: «Бананы – зеленая смерть». – Потом посетители, со своей стороны, объяснили ему, что гориллы не живут на орбитальных станциях. Хотя, казалось бы, отчего им там и не жить?.. А уж под самый конец, когда он заказал выпивку, чтобы очухаться, я объяснил ему, кто я такой есть на самом деле.

– Еще меня очень раздражает отсутствие политики, – продолжал Тиссандье. – Как же так: шестнадцать миллиардов человек – и ни одной партии! Ни одного выразителя интересов какой-нибудь социальной группы. И даже ни одной социальной группы, нуждающейся в защите своих интересов. Какие-то невнятные, дилетантские общественные движения вроде «метарасистов» или «новых пуритан», которые сами путаются в своих программах… Куда, к примеру, исчезли борцы за права женщин?!

– Они победили, – кротко сказал Кратов, – и, насладившись победой, вымерли. Так часто случается с победителями. Слава богу, сами женщины остались и вовсю пользуются плодами этой победы.

– А сексуальные меньшинства?

– Это еще что такое? – насторожился Хельмут.

– Это когда естественные отверстия в организме, природой предназначенные для одной цели… – начал Тиссандье.

– Жопа, что ли? – усомнился Хельмут.

– …употребляются для цели совершенно иной.

– Ага, – сказал понимающе Хельмут. – Теперь знаю, о ком вы говорите, встречал. Та еще нежить… И как же они чудили в ваше время?

– Очень разнообразно. К примеру, объявляется, что это хорошо, не в пример лучше и гораздо изысканнее, нежели просто мужчина и женщина. Коль скоро это безусловно хорошо, то нельзя это порицать, осмеивать или лечить. А напротив, надлежит это пропагандировать, приумножать и делать предметом особой гордости. Во всяком случае, в мое время за права сексуальных меньшинств боролись. Активно и самозабвенно.

– Они проиграли, – благодушно сообщил Кратов. – Все решили, что мужчина и женщина – это замечательно.

Хельмут озадаченно высморкался в платок.

– Я тоже думаю, что проиграли, – сказал он. – Недавно я был в Праге. Там на улицах полно детишек. Вряд ли они появились на свет из пробирок.

– И не только в Праге, – подтвердил Кратов. – На самом деле, вы не совсем правы, док. Политика в нашем обществе существует, наравне с сексуальными меньшинствами… Послушайте, – вдруг встрепенулся он, – уж не морочите ли вы мне голову? Ведь вы достаточно давно вернулись, чтобы кто-нибудь неглупый вам все уже растолковал!

– Если и морочу, то самую малость, – признал Тиссандье. – Конечно, мне уже излагали основы вашего общественного устройства, и не раз. И всякий раз – по-другому. Считайте, что я коллекционирую мнения.

– Вы уверены, что мое мнение вас и впрямь интересует?

– Абсолютно!

Кратов помолчал.

– А мнение Хельмута вы уже поместили в свою коллекцию? – спросил он осторожно.

– А как же! – вскричал Тиссандье. – Точка зрения за номером пятьсот семьдесят пять: «Все эти ваши заморочки – дерьмо!»

Хельмут заржал.

– Ладно, – сказал Кратов. – Учтите только, что вы спрашиваете мнение не у специалиста, и не в момент его интеллектуального подъема… Борьба социальных интересов, несомненно, никуда не исчезла. Интересы земных экологов, так же несомненно, не совпадают с интересами технологов-терраформистов. И тем и другим не нравится отвлечение значительных ресурсов на освоение Галактики.

– Это не социальные интересы, – деликатно поправил Тиссандье, – а скорее корпоративные, цеховые.

– Ну, в случае с Землей я всегда путаюсь… Так вот: возможно, изменились сами интересы. Наверняка изменилась технология борьбы. Между прочим, я могу сравнивать: я бывал в мирах, где активно используется та модель, о которой вы сожалеете.

– Ни боже упаси! – замахал руками Тиссандье. – Чтобы я сожалел об этих сволочах?! Я ведь тоже могу сравнивать! Возьмем, к примеру, вашего директора Департамента глобальных экономических программ, госпожу Мари-Люс де Шарасс, и того же, нашей эпохи, президента Европейского Союза мсье Бертрана Бонифасси, Господь да упокоит его прах. Степень общественного влияния у них примерно сопоставима. Но если первая – само очарование во плоти, не говоря уже об уровне интеллекта, то последний, когда мы улетали, отплевывался от очередной комиссии по импичменту за казнокрадство, разврат в служебных апартаментах, многократную ложь под присягой, измену, заговор и едва ли не убийство второй степени. И, как мы узнали из анналов по возвращении, таки отплевался… Посему считайте, что я просто выразил легкое недоумение.

– Я тоже подумал, что вы шутите, – сказал Кратов. – Допустим, кто-то высказывает свои взгляды публично. Кто-то намерен обрести сторонников и тем самым повлиять на развитие общества. Ну, что же, милости просим! В этом случае наш «кто-то» пропагандирует исключительно свои взгляды, доказывает их разумность и высшую полезность. При этом он вовсе не занимается пропагандой своей персоны и претензиями на высшее понимание истины. С какой стати? Если в его суждениях есть рациональное зерно, они наверняка будут приняты и одобрены. И уж тогда воплощением новой доктрины в жизнь займутся специалисты-практики, а не популяризаторы. То есть нашего героя никто не отпихнет локтем и не посягнет на его приоритет. Хорошо, если он и сам окажется неплохим практиком и сможет доказать свою правоту не одним только словом, но и делом – хотя такое бывает нечасто. Нашему герою многие будут благодарны… какое-то время. Молоденькие девушки будут носить у сердца его портретики, юнцы-гимназисты – добровольно посвящать ему сочинения. Незнакомые мужики в барах будут уважительно говорить ему: «Привет, я тебя знаю. Хочу с тобой выпить темного пива. Ты знаешь, кое в чем я с тобой не согласен…» Кто-нибудь напишет хронику «Великое Измещение: как это было на самом деле». И… этим ограничится.

– Иными словами, в президенты парня не выберут? – спросил Тиссандье.

– И в цари тоже, – кивнул Кратов. – За неимением таковых. Хотя я припоминаю, что одно время имела хождение красивая идея учреждения поста Императора Федерации. А вернее сказать, Императрицы.

– Озма, конечно же, – мечтательно заведя глазки, протянул Хельмут.

– Что же помешало? – спросил Тиссандье с интересом.