Гримус - Рушди Ахмед Салман

За ужином долго царило молчание. Долорес О'Тул была погружена в свои тревожные думы; время от времени она спохватывалась и предлагала мистеру Джонсу и Взлетающему Орлу взять еще кусочек курицы. Взлетающий Орел заметил, что глаза Долорес светятся по-новому; понять значение этого света он не мог, но раньше его определенно не было. Сам он думал о загадочной горе Каф, о ее затянутой облаками вершине.

Вергилий Джонс предпринял робкую попытку завязать разговор.

– Согласитесь ли вы, мистер Орел, с тем, что человеческие страхи по большей части следствие игры воображения?

– И да, и нет, – задумчиво отозвался Взлетающий Орел.

Мистер Джонс нахмурился; он понимал, что следует подыскать менее серьезную тему, но в рассеиваемых свечами сумерках ничего не шло ему на ум. Они устроились на корточках вокруг шаткого низенького столика. Взлетающий Орел опять был не в платье, а мистер Джонс ради ужина снял котелок. Каждый думал о своем.

– В это время суток вид на гору неотразимый, – снова попытался начать Вергилий Джонс, но в ответ получил лишь несколько невразумительных междометий.

– Да, хм, пожалуй, – отозвался Взлетающий Орел, за что миссис О'Тул ожгла его испепеляющим взглядом.

– Не сомневаюсь, что вы уже успели послушать птиц, – решил не сдаваться мистер Джонс. – Имя им легион. Вас никогда не удивляло, как часто названия птиц используются для аналогий при описании человеческого поведения?

– Нет, – сказал Взлетающий Орел.

– Ага. А вот послушайте. Птичье царство замечательно подходит создателям мифов. Птицы занимают иную, чем человек, среду обитания, однако во многом обнаруживают замечательные параллели с нами – у птиц есть язык, ухаживание, семейные узы и тому подобное. Люди и птицы достаточно далеки друг от друга, и потому проводить абстрактные аналогии между теми и другими можно без особого риска, но в то же время пернатые всегда рядом и поэтому внушают интерес. Взять хотя бы жаворонка. Или соловья. Или ястреба. Или стервятника. Имена птиц – это не просто описания; они настоящие символы. Вспомните также, как много было богов с птичьими именами и обличьем в античном мире. Первый – Феникс. Далее птица Рух. Хумай. Гаруда. Бенну. Железноклювый Ючер. Гасилинга силой пяти слонов. Керкер. Грифон. Норка. Священный дракон. Фенг. Кирни. Орош. Саэна. Анка. И конечно же, верховный повелитель всех птиц, сам Симург. Их очень много. Очень много.

Ответа не было.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Орел имеет в мифологии индейцев очень важное и любопытное значение. Насколько я помню, Орел означает разрушение, верно? Разрушение быстрое и ужасное. Любопытно, почему вы выбрали себе имя Разрушителя?

– Не я выбрал имя, – отозвался Взлетающий Орел. – Имя выбрало меня.

– Несомненно, – ответил Вергилий Джонс и переплел пальцы.

XI

Полночь или около того. В маленьком домике на узкой каменистой площадке на самом краю прибрежного утеса, нависшего над серым пляжем, царила тишина. В темных лесах на дальних склонах таинственной горы царила тишина. Даже море и небо были спокойны.

Взлетающий Орел спал; но не спала обеспокоенная уродливая женщина на соседней с ним циновке.

Прикрытый тонким истертым одеялом Вергилий Джонс сидел, возвышаясь бесформенной грудой плоти, в своем кресле-качалке. Его неровные движения свидетельствовали о том, что он тоже был далек от сна. На несколько мгновений его глаза закрылись, но затем неумолимо распахнулись вновь, и он увидел перед собой Долорес, сутулое тело, облаченное в ночную рубашку, тощее и тихо дрожащее. В ее глазах можно было безошибочно прочитать приглашение. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, ожирение и истощение соединились неприкрытым выражением желания. Потом губы Вергилия быстро вздрогнули и неуверенно попытались сложиться в улыбку; он извлек из недр кресла свое усталое тело, внутри которого нервы были натянуты как струны. Он подошел к двери и, подняв полог из мешковины, с неловкой галантностью отступил в сторону, пропуская миссис О'Тул вперед.

Во дворе перед хижиной, среди спящих кур, они снова неуверенно остановились, поскольку полупарализованные члены отказывались служить их еще не до конца уверенному возбуждению. Язык Вергилия высунулся наружу и быстро проделал привычный маршрут по губам; руки Долорес О'Тул безвольно трепетали по бокам, словно сломанные крылья у воробья.

– Вергилий.

Имя вырвалось у нее непроизвольно, пробравшись наружу в обход паралича; Долорес прошептала его с чувственностью женщины, расстающейся с последним, потаенным, сокровищем. Пронизав покровы его старой ночной рубашки, это слово проникло в Вергилия Джонса, и внезапно он почувствовал себя более уверенно.

– Ох, Вергилий.

Второй призыв; его взгляд начал перемещаться и наконец повстречался с сияющими глазами Долорес. Он понял, что покорен светом этих живых очаровательных глаз.

– Мадам, – произнес он, и по его телу снова пробежала волна страха, – мадам, боюсь, что я…

– Долорес, – перебила его она. – Не мадам. Долорес.

Вергилий Джонс открыл рот; звук имени будто прояснил его мысли.

– Долорес, – произнес он.

– Вергилий.

И снова пауза; теперь женщина ждала от мужчины поступка, не желая двигаться дальше без его поддержки.

Вергилий Джонс подумал: мы словно парочка перепуганных уродливых девственников. Он нашел в себе силы сдвинуться с места и шагнуть к ней.

– Моя рука, – сказал он.

Миссис О'Тул быстро кивнула и оперлась о руку мистера Джонса.

– Благодарю вас, сэр.

– Мне кажется, нам туда, – заметил мистер Джонс. – Там, у колодца, есть мягкая ложбина, поросшая травой.

Долорес согласно склонила голову. Прямой, размеренной походкой они проследовали к краю поляны и углубились под сень деревьев.

Вергилий Джонс тяжело опустился на траву и резко выдохнул воздух. Он не знал, что может сделать сейчас Долорес. Да и что может сделать он сам – тоже. Увы, бедный Йорик.

Долорес застыла перед ним, взгляд ее стеклянных расширенных глаз был устремлен прямо на него; ее руки медленно поднялись к плечам, к веревочным завязкам полотняной ночной рубашки. Вергилий понял, что сейчас произойдет, и его охватила паника; но миссис О'Тул теперь невозможно было остановить, она решительно подняла подбородок. Ее пальцы ухватились за концы веревочных тесемок и потянули; рубашка упала к ногам.

– Хорошо еще, что ночь теплая, – нравоучительно заметил мистер Джонс. – Туман почти рассеялся.

Опомнившись, он понял, что городит чушь, но на лице Долорес не появилось никаких признаков неодобрения – нагая, она застенчиво стояла перед ним, словно случайно поместив одну руку против лобка. Во тьме ее тело казалось не таким морщинистым, горб был вовсе незаметен.

Вергилий поднял руки, и она устремилась к нему, он потянул ее к себе на траву, она рывком легла и замерла в ожидании.

Мистер Джонс поцеловал ее.

Поначалу их руки двигались медленно, медленно и неуверенно – они словно изучали, как кожа прикасается к коже, рисуя на телах боязливые узоры. Но постепенно руки нашли свою цель, напряжение и скованность ушли из спин, шеи и плеч, движения стали естественными, несущими радость.

Руки вспомнили свою искусность, лихорадочные губы, разделяясь и соединяясь, отправились на поиск других губ, языки била дрожь наслаждения, открываемого заново.

– Совсем неплохо для зеленых юнцов, – заметил Вергилий Джонс, и Долорес счастливо засмеялась. Много времени прошло с тех пор, как он последний раз слышал ее смех; воистину слышать этот смех для него было высшим удовольствием, и он тоже рассмеялся.

И смех сделал свое дело; шлюзы раскрылись, и потоки желания смыли нерешительность. Их тела переплелись.

– Горб! Обними мой горб! – выкрикнула Долорес.

Руки Вергилия Джонса обхватили эту прискорбную выпуклость ее тела, принялись гладить, тереть и мять; Долорес вздрагивала от наслаждения, и чувство ущербности чудесным образом менялось, превращаясь в сексуальность.