Гримус - Рушди Ахмед Салман

Вергилий Джонс печально кивнул.

– Значит, вы непреклонны? – спросил он.

– Да, – ответил Взлетающий Орел. – Чем бы мне это ни грозило, я хочу довести начатое до конца.

– То, о чем я говорил вам недавно, – это лишь Внешние измерения, – сказал тогда мистер Джонс. – Существуют еще и Внутренние. Никто не знает, какие вселенные могут таиться в голове человека. Эффект может оказывать на сознание самое разрушительное воздействие.

Мистер Вергилий Джонс замолчал. Взлетающий Орел пытался добиться от него большего, и тот добавил:

– О некоторых свойствах острова Каф невозможно рассказать словами – их можно только испытать на себе. Надеюсь, что вам, мистер Орел, не придется с ними столкнуться. Вы мне очень понравились. Вы устремлены к своей цели и настойчивы, а для этого нужна душевная крепость.

Взлетающий Орел неуверенно улыбнулся.

– Взгляните еще раз на этот колодец. – Мистер Джонс торопливо взмахнул рукой, желая скрыть смущение. – Вот одно из наглядных подтверждений тому, что не все суеверия работают. Это место я нашел с помощью указующей на воду лозы, но, как видите, воды тут нет и в помине. Наполнить его не хватает духу, надеешься вопреки всему, что вода сама начнет просачиваться сквозь сухие стены.

– Но зачем вам колодец? – удивился Взлетающий Орел. – У вас же есть ручей.

Он махнул рукой в сторону журчащей между деревьями извилистой водной полоски.

– Нужно же мне было чем-то заняться, – неохотно ответил мистер Вергилий Джонс. – Хотя мысль была так себе.

– Какое печальное у вас устремление, – сказал мистер Джонс Взлетающему Орлу. – Вы хотите стать старше, умереть – это грустно слышать. Откуда у вас, такого молодого душой и телом, подобные мысли?

Взлетающий Орел удивился горечи, которую расслышал в собственных словах:

– Я хочу вернуться к людям.

По лицу мистера Джонса быстро скользнула тень: сначала потрясение, потом на смену пришло что-то другое… желание извиниться? Этот человек постоянно извиняется, подумал Взлетающий Орел.

– Любопытно, – произнес мистер Вергилий Джонс, – смерть вам представляется очеловечивающей силой.

Смятение затянуло Взлетающего Орла в пучину тоски. Мистер Джонс, очевидно, чувствовал себя не лучше. Выпрямившись, он отряхнул брюки, поправил шляпу и попробовал разрядить атмосферу.

– Остров Каф, – заметил он, – часто представляется мне большим лингамом, находящимся посреди йони – Моря. – Увидев, что Взлетающий Орел смотрит на него непонимающе, Джонс пояснил: – Это санскритские иносказания, мой дорогой Орел. Маленькая шутка. Боюсь, у меня довольно непонятный юмор.

Снова помрачнев, он продолжил:

– Почему я придаю этому несчастному месту такой откровенно фаллический смысл, сказать с точностью не могу. Дело в том, что нас, живущих на острове, объединяет одно. Это…

Мистер Джонс замолчал.

– Что же? – настойчиво спросил его Взлетающий Орел.

– Но вы и без меня это знаете, сэр, – ответил Вергилий Джонс, забираясь в раковину формальности. – Бесплодие. Бесплодие. Вот о чем я еще не сказал. Такой трагический побочный эффект Напитка Жизни. Среди этих забытых богом скал вы, голубчик, не встретите детей. Мы все бесплодны, каждый из нас.

И вы в том числе.

В голосе мистера Вергилия Джонса зазвучала горечь. Взлетающий Орел зашагал к хижине. Вергилий Джонс остался стоять в глубокой задумчивости, ломая между пальцами тонкие веточки дерева.

XIV

В нормальных обстоятельствах Взлетающий Орел наверняка питал бы к миссис О'Тул, несчастной женщине-калеке, инстинктивное сочувствие. Он сам, в свое время признанный уродом, немало натерпелся из-за безжалостных шпилек общества; у них с ней было много общего. Но взаимной симпатии не возникло. Если, по словам Вергилия Джонса, на гору Каф невозможно было (или не следовало) подниматься без опытного проводника, то без слов было ясно, кто мог стать таким проводником. Взлетающему Орлу не терпелось продолжить поиски, и он снова и снова пытался придумать способ убедить мистера Джонса отправиться вместе с ним. Неудивительно, что Долорес была сама не своя; неудивительно, что она отвернулась от него, хотя вначале встретила его так вежливо и дружелюбно.

Может быть, стоит предложить и ей пойти с ними? Возможно, это самое правильное решение, сказал себе он. Если она не пойдет, придется признать, что Взлетающий Орел и миссис О'Тул должны стать врагами. Выход был вроде бы найден, но его тоску это не разогнало.

XV

О, какая это была замечательная вещь – сундук, огромный, затянутый паутиной, но такой удобный, замки давным-давно сломаны, крышка забыла, как открываться, а внутри хранится вся ее жизнь. О чудесный сундук, он так надежно хранил ее воспоминания все эти годы. Открыть его, погрузиться в прошлое с головой – и былые радости и горести снова омывают тебя, ничего не изменилось. Перст движется, и пишет, и движется дальше. Всем твоим слезам не смыть начертанное им. Ни всем твоим слезам, ни призраку орла. Да, да, да, это так, все замерло, застыло в вязкости лет, как застыло ее бессмертное тело, теперь такое же бессмертное, как и душа, каждый новый день оно встречает прежним, не молодеет, но и не делается старше, неизменное, вечное. Настоящее – это то, что завтра станет прошлым, все неподвижное, незыблемое, словно этот сундук, который и рассказал ей обо всем этом. Вот тяжелая крышка со скрипом открывается, время зияет перед ней узкой щелью. Вот они, свечи, преданные слуги божьи, невидимое бессмертие только-господь-наш-мудр, на свету недосягаемый сокрой-от-глаз-наших. Тот, кто меняется, да не ступит ногой около меня. Нет, нет, они не посмеют забрать это у меня. О свечи мои, как могла я так забыться, почему забросила вас, мои стройные чистые свечечки? Посмотрите, вот фотографии, они желты, как прах, они уже наполовину рассыпались, прах к праху, горстью в могилу великой королевы. Могильщик Вергилий, названный в честь поэта, жаль, здесь нет камеры, а то сфотографировать бы его и оставить здесь – желтеть и рассыпаться, навеки и навсегда. Ее глаза лучше всяких фотографических камер: она представляет его перед собой и вот он здесь – ни желтизны, ни пыли, – и тепло его тела, которое она познала вчерашней ночью, его мягкие складки укрывают ее, берегут от опасностей и гонят время прочь, под этими складками все по-прежнему. Вот, вот фотографии. Бедная малышка, сказала тетя Энни, у нее горб. Горб, горб, как у верблюжки. Она la belle dame aux camelious. Никакой пощады. Милосердные небеса, неизменные во веки веков, вот она, вот форменное платьице, маленькая монашка, девочка-монахиня, скажи семь раз аве мария, и он навсегда останется с тобой. Вот оно, прошлое. Положи его в свой сундук, драгоценного своего поэта-могильщика, положи, пусть лежит здесь неизменный, положи его в сундук и сохрани, удобно сложенного в несколько раз, переложенного, такого же, как прежде и всегда, да пребудет мир вовеки, аминь. Благослови меня иисусе, благослови и его в своей молитве, толстяка с римским именем, вергилий вергилий, дай мне скорее ответ. Я с ума схожу, так сильно я люблю тебя. Как он может от меня уйти, за что мне такая мука? Все раны закрылись здесь, боль уже почти ушла, и здесь он в безопасности, у меня в безопасности, да будет все так изо дня в день. Никакой орел не унесет его прочь в своих когтях, не вернет его к прошлому, прошлое незыблемо, в него не зайти снова, оно неподвижно и желто, оно рассыпалось, прошлое. Только перст все движется и пишет. Закрой сундук, убери с глаз долой свои детские вещи, все решено, и он останется, и все останется как было навсегда навсегда навсегда ничего не изменится и так будет всегда и мы вергилий и долорес будем навеки склеены любовью. Бедный маленький могильщик джонс, сколько он всего позабыл, груз прошлого лежит у него на плечах, и благодаря этому грузу настоящее не изменится. Вергилий, вергилий, дай мне скорее ответ. Вот так, закрой сундук, в нем ничего не меняется, все по-прежнему, замерло. Погладь его и будь благодарна. Теперь я готова погладить его. Погладь, и дело с концом.