Salvatio. В рассветной мгле - Ильин Юрий Николаевич

За все приходится платить. В Нортэмперии особенно. Здесь вся жизнь — сплошная сделка с дьяволом: страшную цену даешь, а получаешь дымный морок. Иллюзии, видимость. Здесь только ненависть, унижения, боль и смерть достаются тебе бесплатно — и в неограниченных количествах. И это — вершина эволюции человечества, к ней род людской всегда и стремился. Двадцать веков «мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко… Сами же они принесли нам свободу свою и положили ее к ногам нашим… Ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!» — точно так, как говорил Великий Инквизитор. А потому и все его штудии не имеют и не имели никогда никакого смысла: нельзя обратить время вспять. Не смогут прирожденные невольники понять, на кой ляд им вообще сдалась какая-то там свобода, что это вообще за миф для глупцов? — раб считает, что все вокруг обязаны быть такими же, как он. И уже нет никаких поворотных точек, к которым можно было бы возвратиться. Всё. Кончено. Время, как лошадь на цирковой арене, бежит по кругу…

Лишь под ледяными струями душа Виктор очнулся от этих мыслей. Далеко не в первый раз он как будто слышал чужой голос в своей голове — и случалось это именно тогда, когда он чувствовал себя потерянным и обессиленным. Чужой голос и чужие мысли. Коллективное бессознательное с его собственной волей.

Эгрегор.

Окончательно закоченев от ледяной воды, Виктор вылез из душа, обмотался драным полотенцем и зарылся в одеяло на лежанке. Накрыться с головой — самый эффективный способ согреться.

Он почти заснул, когда что-то вдруг заставило его вылезти из-под одеяла и подойти к столу. На самом видном месте лежала, целая и невредимая, «Astrum Coelestis». Поверх пачки бумаг рядом с ней зеленел старый накопитель, тот самый, который Виктор забрал две недели назад из коробки в заброшенном дизельном локомотиве. На него же он, незадолго до того, как угодить под профилактику, сохранил значительную часть своих заметок, сделанных у Анзиха. И ведь совершенно не помнил про это.

Игра еще не окончена!

11 мая, 7:16. Дом милосердия им. св. Антония

Странным образом статуя святого пустынника-демоноборца издали казалась куда более гротескной и грубой, нежели была на самом деле. Виктор успел осмотреть ее со всех сторон и убедился, что скульптор потратил несметное количество усилий на тонкие детали. Вблизи статуя выглядела пугающе живо, несмотря на все подчеркнуто грубые углы и искаженные пропорции.

Этот святой Антоний отнюдь не был тщедушным, безропотным страдальцем. Наоборот, в его сухом и изможденном лице ясно читались свирепая сила и столь же свирепое здравомыслие. Не страж у врат безнадежности, а хладнокровный стратег, готовый ради победы над врагом пожертвовать, если надо, и собой, и союзниками.

Виктор подходил ближе, рассматривал изваяние, затем отходил и все не мог понять, как так получается, что с десяти шагов статуя выглядит столь нелепой и почти безобразной.

В очередной раз вернувшись к дверям, он обнаружил, что по дорожке, ведущей от входа на территорию, кто-то идет. Неужели?.. Да, точно. Принцесса. Наталия, сестра Антона.

— Доброе утро… Не впускают еще? — спросила она, приблизившись.

— Да, рановато еще, — ответил Виктор. — Лучше подождать минут десять. Тогда есть шанс остаться необлаянными.

— Понимаю, — ответила Наталия.

— Признаться, я немного удивился, увидев вас здесь, — подал голос Виктор. — Мне отчего-то казалось, что вы, мягко говоря, недолюбливаете своего брата.

— «Недолюбливаете»… — усмехнулась Наталия. — Надо же, как точно. Недолюбливаю… Да, вы правы. И все-таки мне надо было прийти…

— Простите. Я понимаю, что не в свое дело лезу, но все-таки я хотел бы понять, что могло вбить такой клин между моим старым приятелем и его сестрой, перед чьими талантами…

— Хватит! — резко перебила его Наталия.

— Хорошо, — нейтральным тоном ответил Виктор. — Комплименты вы почитаете за лесть, ваше право. Мое право заявить, что я просто говорю то, что думаю.

Снова повисла пауза.

— Простите, — выдавила из себя Наталия. — Мне просто не по себе.

— Мне тоже, — тихо пробормотал Виктор, глядя на часы.

Последовали еще несколько секунд молчания.

— Если хотите, я расскажу, — вдруг заговорила Наталия. — Простите, если что-то будет невпопад и не по делу. Мне… Мне, наверное, нужно выговориться.

Она отвернулась. Виктор видел лишь ее профиль, высвеченный далеким фонарем. Наталия помолчала, а потом тихо и отрешенно начала говорить.

— В последнее время мне снова стал навязчиво сниться наш старый дом, где мы с братом провели все детство. Он тогда казался таким огромным. Хотя это всего лишь небольшой двухэтажный особняк.

Наша семья, как нам говорили, происходила от какого-то старинного, чуть ли ни аристократического рода… Седьмая вода на киселе. Но для бабушки, матриарха клана, это было очень важно. Весь дом был заставлен книжными полками, по стенам — живопись, на втором этаже — галерея фамильных портретов, по углам — статуи и статуэтки всех размеров… Вслед за бабкой отец и мать тоже с упоением играли в эту игру — светские рауты, приемы…

Бабушка была в свое время довольно известным драматургом — Белла М., вы наверняка ведь слышали.

— Да, конечно.

— В общем, родня была очень занята светской жизнью. А мы… Родителям, в общем-то, было не до нас. Мне всегда казалось, что их смущал сам факт нашего рождения. Им самим тогда едва-едва исполнилось по двадцать лет.

Чтобы занять нас чем-то, пока родни не было дома, нас научили читать. Нам было года три-четыре, и. быть может, это прозвучит глупо, но как раз книги стали нам «первыми друзьями». Ближе, чем люди вокруг, если угодно. К тому же мы только из книг и узнавали, какие на свете бывают люди — до школы нас практически не выпускали из дома, разве только однажды вывезли на море.

— То есть все ваше детство прошло взаперти?

— Практически да. У особняка был маленький сад с высокой каменной стеной, в нем мы и играли. «Дышали воздухом».

— Но почему?

— Родня боялась за нашу безопасность. Не знаю почему, но, похоже, не совсем безосновательно. Точные причины мне неизвестны.

— Ужасно.

— Мы не понимали, что может быть иначе. Хотя… Однажды мы с братом начали играть в странную игру — я даже толком не помню, когда это началось, сколько нам было? Пять лет? Шесть… Мы стали придумывать свой собственный мир, в котором не было ни стен, ни бесконечных запретов… «Простор, и свет, и ветер». Я до сих пор помню, как Антон ни с того ни с сего вдруг сказал, что вся жизнь — это сон, а явь — это только то, во что мы верим. Кажется, он тогда только что прочитал пьесу Кальдероса.

Детьми мы, в общем-то, перестали быть очень рано. Семейство мечтало как можно скорей втянуть нас в собственные игры. Так что мы с первых школьных лет слушали ежедневные наставления, как полагается себя вести «наследным принцам и принцессам». Но зато мы ни в чем никогда не нуждались, да и образование получили… Сейчас такое уже ни к чему.

Годам к пятнадцати мы строили бесконечные планы — как покинем дом и уедем куда-нибудь, где наша жизнь станет действительно только нашей. Но по-прежнему продолжали свою игру по ночам, даже когда нас расселили по отдельным комнатам в противоположных крыльях дома. У нас был свой мир, мир бурь и ураганов… Плохой из меня рассказчик, простите. Это Антон мог бы рассказать обо всем так, что не представить и не поверить было просто невозможно. Его литературные способности оценила даже бабушка, хотя она, казалось, жить не могла без того, чтобы не критиковать вразнос все на свете.

Буквально за пару месяцев до нашего совершеннолетия одно крупное издательство выпустило написанный братом роман. Тогда, помнится, вышел скандал: все считали, что это мистификация и что на самом деле книгу написала бабушка. Говорили, что семнадцатилетний мальчишка без образования и жизненного опыта в принципе не мог бы написать ничего подобного, что автором может быть только человек, немало поживший и хлебнувший лиха, ну и так далее.