Salvatio. В рассветной мгле - Ильин Юрий Николаевич

— Как зовут?

— Антон М., работает в техотделе Kordo Konduktria, номер не помню.

— Так, смотрим, — сказал Армани. — Да, вижу его. Тридцать три года, холост, из семьи только сестра. У-y, близняшка даже… «Потенциально неблагонадежен» — мама, мне уже страшно… Так… Комнрав подозревает, что якшался с экзилитами и чуть ли не основатель движения.

— Прости, что? — переспросил Виктор.

— «Предположительный основатель и идеолог запрещенного движения „Экзилиты“, основной автор их манифеста», — прочитал с экрана Арманн. — Про экзилитов знаю, про манифест ничего не слышал.

— Вот так номер… — пробормотал Виктор.

— Ладно, проехали с этим. В принципе, кроме этого только административная мелочь, уголовного ничего… Так, или стоп, а это что такое? Хм. Фигурант по какому-то уголовному делу, очень давнему.

— Насколько давнему? — спросил Виктор.

— М-м… Пятнадцать лет назад. Дело в архивах, и доступа через сеть к нему нет, оч-странно. Я смотрю, тут еще и индекс «X», то есть дело замяли по-тихому. М-да, любопытно.

— Можно попросить тебя поднять дело? Это может быть очень важно.

Арманн молча уставился на собеседника.

— Небезвозмездно, конечно, — сказал Виктор.

— Небезвозмездно, говоришь? Ты на себя посмотри, бомж ароматный! Тебе идти-то есть куда?

— Есть, есть. И деньги у меня пока тоже водятся.

— Хм. Ладно. Мне уже и самому интересно стало. Сообщу, если что-то выясню. Ничего не обещаю, естественно. Кофе допил?

— Да, спасибо, дружище. И за кофе, и за все остальное. И за то, что не бросил в беде…

— Ладно-ладно, — усмехнувшись, прервал его Арманн. — Пожалуйста. Кстати, вот тебе, — он вытащил из ящика стола комплект нашивок работника корпорации Mithrez Manufakture и выложил их перед Виктором. — Забирай. Увижу без них, самолично по морде надаю, как на первом курсе.

Виктор взял со стола нашивки и спрятал их в карман. Придется пришить.

— Штюрм! — скомандовал Арманн, нажав кнопку внутренней связи. — Из моего кабинета выходит задержанный. Он свободен, верните ему его личные вещи и проводите до КПП. Трость отдать не забудьте.

— Есть! — хрипнул интерком.

— Будь здоров, — поднимаясь, сказал Арманн.

— Береги себя, — ответил Виктор и, пожав протянутую широкую длань, уковылял из кабинета.

Арманн уселся обратно в кресло. С этим все. Теперь предстоит, правда, заняться еще одной проблемой…

10 мая, 17:59. Виктор В

Много лет назад Виктору, тогда еще студенту, довелось увидеть одну картину, написанную в середине прошлого столетия малоизвестным зарубежным художником. Полотно изображало озеро, затиснутое между крутыми склонами, поросшими хвойным лесом. В лодке посреди озера стоял спиной к зрителю ссутулившийся человек и смотрел в воду. Небо на картине было отчетливо предгрозовым, однако ничто еще не потревожило зеркальную гладь воды. На переднем плане художник изобразил два перекрещивающихся древесных ствола — латинскую X. «Легенда о затонувшем городе», — гласила подпись. Сюжет, распространенный в том или ином виде по всей Европе.

В подписи говорилось, что эта картина стала первой, которую художник написал, выйдя из застенков, где по доносу и облыжным обвинениям провел десять лет.

Виктору тогда показалось, что он всей кожей чувствует силу, исходившую от холста, но он никогда не мог подобрать нужных слов, чтобы описать это чувство. Впоследствии он наткнулся на чей-то очерк о жизни художника, в котором упоминалась «Легенда…»: по словам его автора, человек в лодке, глядевший в тусклое зеркало воды, искал там не сказочный город, но самого себя…

С лязгом задвинулись ворота. Несколько мгновений Виктор стоял, будто оглушенный, и невидящим взглядом смотрел в пространство, спеленутое плотной белесой мглой. Высокая железобетонная ограда напротив, возвышающееся над ней здание из красного кирпича. И то и другое уже едва разглядишь. Улица пуста. Светло, тепло и душно. И неподвижная тишина — снаружи и внутри.

Шаг, другой… Ноги слушаются плохо, каждое движение дается с трудом. Но дается.

…Тогда, на Паноптикуме, двое «соколов» несколько бесконечно долгих секунд с прибаутками пинали его, а он катался по земле, пытаясь прикрыть самые уязвимые места. Потом что-то отвлекло их внимание, и они убежали — вероятно, профилактировать кого-то еще. Виктор уковылял, почти уполз в проклятую арку и спрятался во дворе за мусорными контейнерами и мешками. Кроме него там уже сидели еще четверо беглецов.

Спустя полчаса или около того несшаяся из динамиков зацикленная мантра про профилактические мероприятия сменилась победным ревом гимна Нортэмперии.

Выждав некоторое время, спрятавшиеся перебрались через заборы и разбежались по дворам. Виктору дважды помогли перелезть, а потом решили, что четверо хромого не ждут. Кое-как он сумел добраться до одного из своих пристанищ, где и пролежал пластом до следующего вечера. Приехавший знакомый фельдшер констатировал сильные ушибы бедренной мышцы на правой ноге, наложил бинт, оставил женьшень и обезболивающие и велел отлеживаться минимум неделю.

На второй день Виктор стал выяснять, где Антон. Тот обнаружился в гостях у своего святого-покровителя — в больнице Св. Антония. В коме. С неблагоприятным прогнозом. Виктор смог договориться со знакомым нейрохирургом, чтобы тот взял Антона на себя.

Спустя еще пять дней Виктор более-менее смог ходить… И в первом же выходе попался совершенно бездарным образом. Истинно сказано: «Schviltie lägi patrulov ne temerüt» [17], a он после «профилактических мероприятий» бегать не мог в принципе. И не вмешайся вовремя старый друг, светили бы ему минимум десять лет.

Он уже отошел на несколько десятков метров от железных ворот, когда его накрыло осознание масштабов миновавшей угрозы. И все-таки он на свободе. Но на свободе ли?..

Хромая и пошатываясь, Виктор брел по улице, ведшей к Пустоши. Мимо разбитых витрин и болтающихся вывесок давно закрытых и разграбленных магазинов. Мимо изорванных навесов бывших кофеен и рестораций. Мимо покрытых грязными разводами стен, окон, обрамленных следами копоти. Мимо покосившихся уличных фонарей и полумертвых деревьев. Мимо черного забора из сваренных стальных труб, за которым виднелся не то детский сад, не то школа: полторы дюжины карапузов в противогазах стояли шеренгой, а вдоль нее расхаживала, покрикивая, госпожа главнокомандующая…

Он проходил мимо пропахших дымом и въевшейся намертво грязью бродяг, которые так же бесцельно ковыляли сквозь дым по улицам. Сколько вдохновения сулили их лица какому-нибудь Рембрансо или Дюрехту… Да и Иеросху, пожалуй, тоже.

Он прошел под полуразрушенным мостом, где притулился лагерь бездомных. Тут он наткнулся на знакомых — бывших университетских преподавателей, лишившихся всего, и давно уже похожих на любых других бродяг. По крайней мере, внешне. Виктору не пришлось даже рта раскрывать: ему сразу же всунули в руку мятую фляжку с паршивым джином. Приложился. Передернуло. Приложился еще раз… Несколько минут Виктор молча стоял и смотрел на огонь в мусорной бочке, слушая перезвоны гулкой пустоты в своей голове. А потом побрел прочь, в дым, лишь улыбнувшись и махнув рукой на прощание.

Мгла сгущалась. С каждой минутой видно становилось все хуже и хуже. В какой-то момент Виктор почувствовал, что дым начинает заполнять его самого…

Десять лет — столько грозило ему, причем, можно сказать, за дело. Во всяком случае, по закону. Он же вышел после каких-то дурацких трех суток… Вышел из меньшей тюрьмы в большую. Вышел, осознавая, что еще один мост к прошлой жизни в буквальном смысле сгорел: библиотеки Анзиха больше нет. А значит, сгинула и большая часть материала для исследований. Что там случилось, неизвестно. Может статься, Анзих сам по какой-то причине решил смыться вместе с подругой и замел следы? Может, он как-то узнал, что Виктор арестован, и решил подстраховаться? Хорошо, если так, но… Но ведь на самом деле поверить в это трудновато. Куда проще — в то, что это Крысы постарались. И что нет больше ни Анзиха, ни Марты…