Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

Теперь он стоял в узком проходе между рядами маскеров, едва не задевая их плечами громоздкого скафандра. У него был прекрасный шанс получить детальное представление о внешнем облике этой странной расы, не самой удивительной, но вполне загадочной.

У всякой разумной расы есть своя история, свой генезис. При известном усилии можно выяснить, от кого она произошла и как случилось, что именно она обрела способность к рациональному мышлению и стала доминирующей в своем биоценозе. По желанию можно даже задаться экзистенциальным вопросом, с какой высшей целью это стряслось.

В случае маскеров не было ответа ни на один из вопросов. Не говоря уже о том, разумны ли они вообще.

Экземпляр вида «общественные масочники», что находился ближе других, давал исчерпывающее представление о всей популяции. Прочие экземпляры, если чем и отличались от него, то деталями и нюансами в пределах статистической погрешности.

Вопреки описанию, сделанному Мадоном, никакого сходства с кукольной обезьяной. Вообще ни с чем, вышедшим из человеческих рук. Очень удачно, что в своей практике Кратову доводилось сталкиваться с плодами деятельности рас, во всех смыслах чрезвычайно далеких от человечества и порой вовсе лишенных того, что даже с немалой натяжкой можно было бы назвать руками. У некоторых не имелось даже щупалец… В маскерах, в обтекаемых формах их тел, в сочленениях конечностей проглядывало что-то от растений. Какой-нибудь циник… кто там в кратовском окружении может сойти за циника?.. да все тот же Уго Торрент не упустил бы внести поправку: не от растений, а от грибов. Грибы иногда выглядят весьма причудливо. Чего за грибами отродясь не замечалось, так это наклонностей к прямохождению и эмо-фона.

Мадон, помнится, несколько раз подчеркивал: у маскеров был эмо-фон, и не просто эмо-фон, а тот самый, что они слышали отчетливо и ясно, находясь возле «гиппогрифа». Но внутри Пакгауза было мертво и тихо. Лишь белый шум, пронизываемый информационными пакетами нечитаемого содержания. И слабая тень человеческого присутствия. Как если бы люди, источники эмо-фона, спали или были больны. Мадону могло померещиться. В том перевозбужденном состоянии, когда ему чудесным образом удалось обмануть свою стражу, без скафандра преодолеть несколько миль по снежной целине и добраться до корабля, он свободно мог перепутать реальность и бред. Хотя по нему не скажешь, что он сколько-нибудь серьезно утратил здравомыслие. Скорее наоборот: Мадон действовал трезво, холодно, расчетливо, не отвлекаясь на переживания и спекуляции. Что называется: кто бы мог подумать…

Так вот, возвращаясь к маскерам. Если приглядеться, на тусклом белом хитине, покрывавшем их тела от ступней до остроконечных, как яйцо, макушек, можно было разглядеть бороздки, щербинки и оспинки. Туловище в форме неправильного, чуть сплюснутого вдоль вертикальной оси цилиндра, составляло половину роста взрослой особи (младенцев-маскеров никто не видел, и насчет того, как они воспроизводили себя, существовала лишь пара-тройка бестолковых гипотез скорее юмористического свойства, нежели научного). Верхние конечности расслабленно свисали едва ли не до коленных суставов, что, вероятно, и сообщило их облику в глазах Мадона прихотливое сходство с приматами. У маскера, что был к Кратову ближе других, на левой руке наличествовало четыре пальца, на правой – шесть, признаков травмы не усматривалось, из чего следовало, что либо в данном случае эволюция сочла за благо и далее следовать тропой абсурда, пренебрегши экономичным принципом осевой симметрии, кстати говоря – даже в земных условиях не универсальным, либо на маскерах любое повреждение заживало и затягивалось, не оставляя следов. Что опять-таки вполне объяснялось специфической природой внешних телесных покровов.

И, конечно же, маска, пресловутая маска вместо лица, то есть гладкая поверхность без малейшего признака органов чувств. Что действительности, по словам исследователей, не соответствовало: именно эта белая гладь и была комбинированным органом восприятия окружающей среды, где фоторецепторы широкого спектра располагались вперемешку с хеморецепторами всех видов. Собственно говоря, очаги зрительного и осязательного восприятия у маскеров были рассеяны по всей поверхности кожного покрова, кое-где причудливо соседствуя с аналогом «боковой линии» рыб и земноводных. Из чего следовало, что видеть, чувствовать и откликаться на волновые колебания среды маскеры умели всем телом. Но сейчас они держали строй. Строго, недвижно и равнодушно.

Никаких эмоций. Никаких читаемых изменений электромагнитного поля, которые можно было бы интерпретировать как тени мыслительного процесса, протекающего внутри многотысячной коллекции единообразных, с минимальными отклонениями отлитых из одной формы яйцевидных черепов.

Кратов одолел уже изрядное расстояние, то взлетая, то сбиваясь на бег. Белые манекены не проявляли к нему никакого интереса. Но что-то беспокоило его, мешая ровному, математически выверенному току мыслей. «Беспокоило» все же было избыточно сильным выражением… Нет, какая-то мелкая заноза сидела в мозгу, и мыслям в своем течении приходилось ее обтекать. Комариный писк в ушах, на самой границе слышимости. Тонкий, непрерывный, раздражающий – не настолько, чтобы вывести из равновесия или привлечь внимание. Он просто был, и этим все ограничивалось.

Мимоходом Кратов обратил внимание на конечности очередного маскера. Шесть пальцев на правой и семь на левой, причем один противопоставленный. Пища для размышлений… или тоже предать забвению?

Человеческий эмо-фон в конце пути. Рваный, смазанный, нездоровый.

«Надеюсь, с вами все хорошо, парни, – подумал Кратов, вовремя успев отпихнуть услужливое гиперчувство. Ему было важно осмыслить это в обычном своем человеческом режиме. – Если вы пострадали, если с вами обошлись дурно… лучше бы всего этого не случилось».

На какой-то миг ему удалось разделить слипшийся в бессвязную нескладицу эмо-фон на источники.

Результат его сильно озадачил.

6

Проход в толще камня, разумеется, выглядел бесконечным, каким же еще.

Возможно, в какой-то момент Кратов утратил контроль над временем, но где-то на задворках его усиленного разума тикал таймер. Уж что он там отсчитывал, судить было сложно, но по первому же требованию сообщено было, что с момента проникновения в Пакгауз минуло девять часов пятнадцать минут. Скорее, даже пролетело, потому что ни усталости, ни голода, ни иных физиологических последствий Кратов не испытывал. Его не оставляло ощущение, радостное и пугающее одновременно, будто он сейчас живет в ином темпе, нежели реальный мир. И это обстоятельство делает его невидимым или по меньшей мере неуязвимым для естественных обитателей подземного сооружения. Поэтому, по второму уже требованию, внутренний таймер известил его, что он выбрался из котлована маскеров сорок восемь минут назад, а внутренний шагомер присовокупил, что за это время он с грехом пополам, шарахаясь и опираясь о стены, совершил пять тысяч семнадцать шагов и одолел чуть больше двух с половиной миль. Временами навстречу из сумрака всплывала фигура маскера и двигалась навстречу неверным шагом, будто бы вслепую. Чтобы не столкнуться нос к носу, вернее, к тому пустому месту, где у маскера мог бы находиться нос, Кратову приходилось изо всех сил вжиматься в стенку. Однажды ему померещилось в согбенных статях бредущей навстречу белой куклы неожиданное сходство с человеком в скафандре. С чего бы таковому сходству вдруг быть? Разве что здесь, в глубине инопланетных руд, кто-то играл с ним в какие-нибудь странные дразнилки.

Теперь Кратов стоял посреди пустого, грубо вырубленного в породе искусственного грота, щурился от непривычно яркого света, что был рассеян в холодном мертвом воздухе мириадами неощутимых самосветящихся нитей, и пытался понять, что это значит: три источника человеческого эмо-фона вместо ожидаемых двух.