Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

– Плохой сон, – сказал он ясным голосом.

– Неужели? – попытался возразить Кратов.

И поразился безобразному ультразвуковому писку, вырвавшемуся из глотки.

Татор таращился на него мутными непонимающими глазами.

«Была без радостей любовь, – с неожиданным хладнодушием подумал Кратов. – Разлука будет без печали». [15] Это была его собственная, ни с кем сторонним не разделенная мысль. Как-то уж слишком легко и быстро он вернул цельность своей личности.

– Пора выбираться, командор, – сказал Кратов обычным, слегка перехваченным голосом.

«Если бы я верил в бога, – подумал он, ощущая себя в собственном сознании непривычно одиноким, – то знал бы, кого благодарить».

И отключился.

8

…Он стоял перед зеркалом. Ничем иным нельзя было объяснить присутствие прямо перед собой, на расстоянии протянутой руки, усталого двухметрового громилы с поникшими плечами, с затравленным взглядом запавших светлых глаз, с непримиримым выражением на тяжелой небритой физиономии. Примерно так он и должен был выглядеть сейчас, переживший все, что выпало на его долю, придавленный грузом ответственности за благополучие людей и за успех миссии. Впрочем, было и отличие. Здесь, в иллюзорной реальности сна, он все еще оставался в скафандре с поднятым забралом, а по ту сторону зеркала на нем были траченные временем джинсы и темная куртка из водоотталкивающего материала, излюбленный партикулярный комплект. Он едва сдержался, чтобы не проверить, реальна ли незримая преграда, что отделяет его от себя самого. «Мы одинаковые, – сказал Зазеркальный. – Но ты сейчас в настоящем, а я в нашем прошлом. И, если повезет, в будущем». – «Прошлое мне известно. А какие вести из будущего?» – «Не будь таким самоуверенным. Ты ничего не знаешь о прошлом, кроме собственных интерпретаций. Да и те не всегда основаны на точных сведениях». – «И все же с прошлым я как-нибудь разберусь. Найду время, уточню вводные данные и, возможно, кое-что переосмыслю». – «Разве не за этим тектоны вернули тебя на Землю?» – «Как обнаружилось, не за этим. Точнее, не только за этим». Зазеркальный усмехнулся. «Ты не использовал прекрасный шанс во всем разобраться, – сказал он. – Попусту потратил время. Шлялся по матушке-Земле, наслаждался красотами… и красотками. И не связал ни единой разорванной нити». – «Так уж ни единой! Кажется, вся Галактика сошлась во мнении, что я вырулил на финишную прямую, и, затаив дыхание, ждет, чем все закончится». – «Ну да, ты вернул себе рациоген». – «Еще нет. Не вернул». – «Ах, это вопрос самого короткого времени… Но ведь ты должен понимать: ничего еще не закончено. Ну, прочтешь ты „длинное сообщение“, склеишь разбитую тарелку. Что ты станешь делать с прочтенным?» – «Мне бы твою уверенность! Впрочем, ты из будущего, ты уже и так все знаешь… Да только часть осколков от тарелки пропала безвозвратно». – «Глупости, – отмахнулся Зазеркальный. Для отражения он выглядел чересчур заносчивым. – Все осколки на месте. Их даже больше, чем нужно, Фокус в том, что они разбросаны дальше, чем ты думаешь». – «Куда уж дальше-то… Я и без того забрался туда, где меня быть не должно». – «Все потому, что ты живешь одним лишь настоящим временем. За будущее не поручусь, оно скрыто в тумане вариативности. Но прошлое – прошлое! – беспрестанно шлет тебе весточки в надежде, что ты раскроешь глаза пошире и прочтешь хотя бы одну. У тебя на руках все ключи. Тебе талдычат, долдонят и тешут кол на голове, как нерадивому ученику. А ты уперся, заладил: рациоген, „длинное сообщение“… Это лишь инструмент. Новый ключ к новой двери. Но что за дверью? Ты догадываешься?» – «Нет. И никто не догадывается. Даже тектоны». – «Оставь тектонов в покое. Они догадываются. Но не готовы к этому. Потому и выдумали сказочку про Хаос, который отметил тебя и весь экипаж „гиппогрифа“ своим взглядом в экзометрии. Они так и не рассказали тебе всей правды». – «Может быть, я и не захотел бы ее знать, всю правду. Может быть, мне и той ее части, что я уже знаю, хватит на всю жизнь…» – «Нет таких событий, которые способны заполнить целую человеческую жизнь. В особенности твою». – «И твою, кстати». – «Ну да, – усмехнулся Зазеркальный. – Я же и есть ты. Но видишь ли, в чем дело… Помнишь Амриту?» – «Долго не забуду». – «Это был дубликат одной из тех весточек, что шлет тебе собственное прошлое. И ты по своему обыкновению не прочел ее. Когда уже ты научишься читать? Когда наловчишься связывать разорванные нити?» – «Когда уже ты перестанешь темнить? – передразнил он. – Можешь сколько угодно прикидываться мной, но я никогда не питал наклонностей к неконтролируему нагнетанию тумана!» – «Любитель простых решений для сложных проблем, – хохотнул Зазеркальный. – Но ты прав: я не ты. Я остался на „гиппогрифе“ в 125 году. Внутри мертвой металлокерамической коробки, обреченной до скончания времен падать сквозь экзометрию». – «Но мы вернулись! – выкрикнул он с отчаянием в лицо самому себе. – Вернулись!» – «Нужно было, чтобы мы вернулись, – печально покивал Зазеркальный. – Чтобы не повторить предыдущей ошибки. Вселенная не обязательно гетерогенна. Поэтому ты сейчас там, где ты есть и где тебя, как справедливо замечено, быть не должно. А я остался там, откуда не должен был вернуться». – «Значит, ты – не я? – спросил он с отчаянием. – Ты – не я?!»

…Чей-то знакомый голос пробивался к нему сквозь пелену вещего сна:

– Не валяй дурака, Кон-стан-тин, тоже нашел время спать. И не притворяйся, будто ты без чувств, я прекрасно слышу твой ровный здоровый храп. Что за место такое заколдованное: все норовят уклониться от исполнения служебного долга и уснуть!..

9

Едва открыв глаза, Белоцветов попытался рассказать, что именно ему приснилось. По его словам, сон был серый, сюжетный и довольно унылый, картинка шумела и прыгала, как на старой кинопленке.

– Самое противное, – сипел он пересохшей гортанью, часто прикладываясь к трубочке с питательной жидкостью от щедрот системы жизнеобеспечения скафандра и морщась, – что я в происходившем практически не участвовал. Стоял в сторонке бревно бревном и тупо таращился, хотя руки жутко чесались все разобрать, собрать заново и хоть как-то наладить…

– Потом, потом, – отмахивался Татор. – Что вы помните последнее перед тем, как уснуть?

– Решительно все! – воскликнул Белоцветов и поперхнулся. – Черная дыра, которая жует без разбору…

В это же время Кратов приводил в чувство Мадона, хотя и сам все еще чувствовал себя опустошенным, как будто из него вынули половину того, что идеалистически настроенные персоны обычно называют душой.

– Монраше, – сказал он. – Белый монраше.