Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

Все, кто был в зале, продолжали молчать и даже, кажется, задержали дыхание в надежде услышать продолжение. Но Ламберт нахмурился, виновато развел руками и снова сел.

– Так что же нам хотели сообщить этим «сообщением»? – раздался напитанный ядом голос Уго Торрента.

– Что конец света неизбежен, – усмехнувшись, ответил Ламберт.

– Тоже мне открытие! – воскликнул кто-то.

– И как скоро? – не унимался Торрент.

– У нас в запасе без малого миллион лет, – промолвил Ламберт.

– Вы хотели сказать – миллиард?

– Миллион, – повторил Ламберт. – То есть гораздо меньше, чем предполагали наши физические построения.

– Миллион – тоже немало, – сказал кто-то. – Можем расслабиться.

– Не можем, – возразил юноша в белых джинсах и белой майке с эмблемой какого-то университета. Информация над всплывшим портретом извещала, что это магистр метасоциологии Аксель Уве Руссельбург из Упсалы. – Миллион – это оптимистический прогноз. И если мне дадут слово, я готов объяснить, почему мы не должны расслабляться, а напротив, отмобилизоваться.

– Говоря «мы», полагаю, вы имеете в виду Галактическое Братство? – не сдержался Кратов.

Ему немедленно выпал шанс полюбоваться на собственную сильно приукрашенную физиономию и узнать, что здесь он присутствует в качестве «доктора ксенологии, астронавта, действительного члена расширенного Президиума Совета ксенологов Галактического Братства». Считать себя действующим астронавтом он бы не рискнул, но для улучшения самооценки такая аттестация вполне годилась.

– Разумеется, – согласился Руссельбург. – Не Федерация же станет своими слабыми силами спасать вселенную…

– Да, коллега, – сказал Ламберт. – Вы получите слово. И все получат, кто еще сохранит дар речи. Но вначале выступит доктор… э-э… метаморфной математики Рамон Гильермо де Мадригаль. Он был причастен к процедуре расшифровки. И, надеюсь, будет лаконичен.

«Я тоже надеюсь, – подумал Кратов. – Уж он-то способен уболтать всех до дремоты».

4

– Такая оценка моего скромного вклада в общее дело весьма льстит, – начал доктор Мадригаль, невыносимо элегантный в просторных белых одеждах и небритый сильнее обычного. – Будем полагать ее комплиментом и выведем за скобки нашего контекста…

– Рамон, друг мой, – укоризненно сказал Ламберт.

– Но я и без того половину слов проговариваю в уме! – с обидой воскликнул Мадригаль. – На чем мы… Не стану углубляться в предысторию, она общеизвестна, лишь сжато – очень сжато, Александр! – напомню технические аспекты проблемы. Итак, «длинное сообщение»… Должен ли я разъяснить высокому собранию смысл этого термина?

– Нет! – раздались голоса. – Да!..

– Условно говоря, «длинным сообщением» в математической интеллектронике принято считать всякий информационный пакет, который не может быть целиком размещен в одном хранилище данных из числа доступных в момент его поступления. Достаточным условием присвоения пакету статуса «длинного сообщения» является наличие нескольких однородных или сопоставимых по характеристикам хранилищ. Необходимым же условием, соответственно, является состоятельность их суммарного объема и пропускной способности канала информационного обмена для полного, неискаженного и корректно завершенного приема упомянутого пакета. Как вы понимаете, этот термин имеет смысл лишь при наличии собственно сообщения, канала связи и набора хранилищ данных. Если объем отправляемого сообщения превышает предполагаемые для его размещения ресурсы по ту сторону канала связи, избыточной информации грозит утрата. Если источник данных располагает средствами оценки суммарного объема хранилищ, он должен прервать передачу сообщения либо не начинать вовсе, и транзакция будет считаться незавершенной. Для подобной ситуации мы оперируем термином «неприемлемое сообщение». Неприемлемое не в смысле «непозволительное, оскорбительное», а в буквальном, этимологическом. Очевидно, что три клочка бумаги даже при самом экономном использовании окажутся недостаточны для записи «Войны и мира», что в этом случае дает нам все основания говорить о казусе «неприемлемого сообщения»…

– Рамон, я же просил, – снова произнес Ламберт.

– Я лишь последовал завету Декарта, – развел руками Мадригаль. – Попытался дать определения словам прежде, чем ими жонглировать. Возвращаясь к нашему случаю: с позиции источника данных четыре массива нейронов коры головного мозга оказались удовлетворительным ресурсом для размещения отправляемого информационного пакета. То, что элементная база набора хранилищ была органической, значения, по-видимому, не имело.

– Почему источник данных не использовал для размещения «длинного сообщения» квантовую память когитра?

– Очевидно, не счел ее достаточной. Принято считать, что эффективный объем человеческой памяти эквивалентен одному петабайту. На самом деле это не так, но порядок чисел в целом отражен верно. Память стандартного бортового когитра значительно ниже четырех петабайт, даже с учетом того обстоятельства, что они по понятным причинам были употреблены под размещение «длинного сообщения» не полностью. – Мадригаль возвел очи к куполообразному потолку и ненадолго замолчал. – Занятно, черт побери… Возможно, первая, неудачная, транзакция была именно такова. Что и привело к полному выходу бортового когитра «гиппогрифа» из строя. Проверить эту гипотезу мы, к сожалению, не можем: корабль был разрушен вместе с интеллектронными схемами… Но экипаж был спасен, уцелело и «длинное сообщение». В течение двадцати двух лет оно хранилось в ментальных пространствах четырех человек, распределенное на четыре неравных и непересекающихся фрагмента. Возможно, для источника «сообщения» ментальное пространство представляется неким непрерывным информационным ресурсом на хорошо защищенных от разрушения материальных носителях, что применительно к человеческому мозгу, увы, нисколько не соответствует действительности. И это весьма прискорбно… Впоследствии была проведена филигранная процедура копирования «длинного сообщения» в интеллектронные емкости на внешнем носителе, условно именуемом Прибором. Здесь мы должны выразить признательность группе инженеров Канадского института экспериментальной антропологии под руководством доктора Сандрин Элуа. – Мадригаль адресовал воздушный поцелуй в пространство. Одновременно за его спиной развернулся большой экран с примитивным рисунком от руки: лента, разрезанная на четыре части разной длины, каждая своего цвета. – После первичной обработки внутренними рутинами Прибора в наше распоряжение поступили три фрагмента из четырех изначально существовавших.

– Что случилось с четвертым? – громко вопросил какой-то бородатый неофит, на чье имя Кратов решил не отвлекаться, поскольку его внимание было приковано к экрану.

– Он был утрачен по объективным причинам субъективного свойства, – сухо сообщил Мадригаль. – Известно, что «длинное сообщение» неплохо защищает собственное содержание при помощи сервисных процедур капсулирующего уровня, хотя иногда защитные механизмы дают сбой либо отсутствуют… но об этом позже. Три фрагмента. Первый, самый большой, чуть меньше половины, условно называемый «фрагментом Е», хранился в памяти астронавта Станислава Ертаулова, и его размеры предположительно обусловлены тем, что весьма продолжительное время Ертаулов находился в экзометрии, то есть вне корпуса космического аппарата, в зоне прямого воздействия источника данных.

– В экзометрии не может находиться ничто живое, – донеслась саркастическая реплика. – Это невозможно в силу самой природы экзометрии как внемерного пространства.

– Экзометрия не внемерное пространство, – немедленно возразили из глубины зала.

– Да, эта точка зрения не соответствует известным фактам, – вмешался Ламберт. – Экзометрия организована несколько сложнее, чем ее математическая модель. Вы, верно, упустили из виду, что и сам источник «длинного сообщения» также находился в экзометрии.

– И всем нам безумно хотелось бы знать его природу, – сказал седой, фантастически красивый негр в оливковой фрачной паре, зеленой шелковой сорочке и шейном платке в горошек. Он был похож на звезду подмостков, по случаю оказавшуюся в кругу публики, но на самом деле являлся Вортигерном Мпумеле, ксеноисториком и вице-президентом Академии.