Министерство будущего - Робинсон Ким Стэнли

Ну уж теперь-то американцы поддержат борьбу на фронте изменений климата? Лучше поздно, чем никогда?

Ага, сейчас. Очень быстро выяснилось, что Лос-Анджелес не любят в Техасе, на Восточном побережье и даже в Сан-Франциско. Фактически нигде, кроме самого Лос-Анджелеса, до него никому нет никакого дела. Всемирная фабрика грез, всеобщий любимец! Видно, грезы эти встали людям поперек горла. А может, им просто не нравилась колонизация собственного мира иллюзий. Или пробки на дорогах.

Как бы то ни было, и правительство штата Калифорния, одно из самых прогрессивных в мире, и федеральное правительство США, одно из самых реакционных в мире, пытались оказать реальную помощь. Хороший, плохой ли, Лос-Анджелес был им дорог. «Нет, – думала Мэри, – то, что число погибших не превысило семи тысяч, все-таки удивительное достижение инженеров-строителей и гражданского общества, результат быстрого развертывания ВМС и прочих военных, как и расторопности самих граждан». Внезапный поток с гор стал виновником основных случаев гибели, после этого люди погибали лишь из-за отдельных происшествий. Так что реакция на чрезвычайную ситуацию была достойна восхищения. Нет, правда: США во многих отношениях выглядели эталоном инфраструктуры, кирпичным домом среди соломенных лачуг. До идиотизма высокие эстакады, построенные с расчетом на большое землетрясение, послужили убежищем для всего населения города; последующая эвакуация прошла без сучка и задоринки. Очень впечатляющая импровизация.

Вопреки неодинаковому авторитету Лос-Анджелеса в мире город был невероятно знаменит. Уж в этом плане фабрика грез постаралась. Город был узнаваем для многих обитателей планеты, и, увидев его затопленным, они остолбенели. Если подобное могло произойти в богатом Лос-Анджелесе, городе мечты, то могло произойти где угодно. Неужели правда? Может, и нет, но так думали в тот момент. Нырок в глубины глобального бессознательного вызвал у людей приступ тошноты.

Несмотря на ощущение крушения мира, а может, из-за него, демонстрации в столицах только усилились. Они скорее походили на оккупацию, потому что шли не прекращаясь, и нормальная жизнь столичных городов нарушилась. В занятых демонстрантами районах люди устраивали и вели альтернативный быт, получая бесплатную еду, устраивая временные убежища и отхожие места, все это предоставляли и сооружали сами участники, как если бы ставили любительскую театральную постановку, призванную непрерывно поддерживать давление на правительство, чтобы оно откликалось на нужды народа, а не глобального капитала. Правительства сталкивались с выбором: либо натравить на собственный народ полицию и военных, либо выжидать – иногда месяцами, – пока протест не выдохнется, либо действительно проводить изменения. По едкому замечанию Брехта, не проще ли распустить народ и избрать новый?

Тем временем обычные самолеты летали все меньше и меньше, зато увеличивалось число полетов авиации на аккумуляторных батареях и бурными темпами росло сооружение аэростатов. Трансокеанское сообщение было нарушено. Миллионы людей потеряли работу, миллионы вышли на улицы. В интернете люди присоединялись к «YourLock» и толпами покидали другие социальные сети, которые теперь все называли хищниками. Из частных банков в кредитные товарищества и другие альтернативные финансовые кооперативы перевело свои сбережения такое число вкладчиков, что это вызвало сильнейший в столетии финансовый крах. Банки так долго пользовались левериджем и в таких объемах, что давно позабыли о его исконной природе. В разгар мощного кризиса большинство из них пали на колени и обивали пороги центральных банков своих стран, скуля о спасении. Однако государственные казначейства, все еще находившиеся в руках ветеранов финансового сектора, не могли повторить санацию 2008 года. Прежний крах в сравнении с новым выглядел пустяком, а после рецессии 2020 года понимание того, что и почему происходит, стало только острее. Наступило другое время с новой структурой ощущений и новым материальным положением. Многие говорили: нынешний кризис будет посильнее спада 2020 года, посильнее Великой депрессии, это вообще самый крупный в истории экономический крах, потому как затронул не только экономику. Вся чертова карусель оторвалась от маховика и рассыпалась на глазах.

Воспользовавшись случаем, Мэри обзвонила глав различных центральных банков мира, предложив еще раз встретиться и провести новое обсуждение. Многие хотели провести встречу на своей территории. Министр почти согласилась приехать в Пекин – китайцы были центральным звеном любого решения. При том китайцы щепетильно относились к своему присутствию на международных встречах и согласились бы приехать куда угодно. Их мало заботил собственный международный престиж, чтобы из-за него отказываться от проведения переговоров за пределами Китая. Надуться могли Соединенные Штаты, однако Мэри была уверена, что Джейн Яблонски тоже согласится на встречу в любом месте. Кроме того, близилась ежегодная конференция Банка международных расчетов в Базеле. Поэтому Мэри предложила после нее всем собраться в Цюрихе. Летать самолетами стало небезопасно, и делегаты прибывали в Швейцарию на особых военных самолетах-невидимках либо дирижаблях.

Организация встречи десяти или двадцати самых влиятельных лиц планеты, которые вдобавок возят с собой кучу персонала, – непростая задача. Швейцарцы – мастера этого дела. Министерство не вместило бы всех участников, поэтому заседания проводились в Зале конгрессов на берегу озера.

В первое же утро панорама за высоким окном, занимавшим всю южную стену, продемонстрировала антропоморфизм в полной мере: весенний ураган хлестал воды Цюрихзее, низкие, клубящиеся серые облака взбалтывали черными метлами дождя серебристую поверхность озера, кусочки пейзажа стекали по стеклу вместе с потоками воды, как в калейдоскопе. Ничего сверхординарного и не калифорнийский апокалипсис – обычная весенняя погода в Цюрихе, но в то же время очень уместная, создающая в зале атмосферу зловещей торжественности. Мы выдержим бурю, убеждали друг друга делегаты, поглядывая в окно. Силу эмоций в зале подчеркивали тусклая металлическая величественность иссеченных дождем бурунов на озере и звуки ветра, терзающего размахивающие ветвями деревья.

Мэри оторвала собравшихся от созерцания непогоды. Напомнила о встречах, которые проводила с ними последние годы, призывая ввести с их помощью новую валютную единицу, основанную на секвестрации углерода и имеющую хождение на валютных биржах. Такие же деньги, как и все остальные, но с опорой на сотрудничество между центральными банками, обеспеченные выпуском облигаций с очень длинными сроками погашения – через сто лет, с фиксированной нормой доходности, способной своей величиной привлечь любое лицо, заинтересованное в финансовой стабильности. По сути, как не уставала повторять Мэри, это был новый способ инвестирования в выживание, длинная ставка на цивилизацию в противовес множеству открытых финансистами ловких способов игры на понижение. В процессе наибольшая часть прибавочной стоимости, созданной за последние четыре десятилетия, перекочевала в карманы самых состоятельных двух процентов населения. Получив такое богатство, эта горстка возомнила, что переживет крах цивилизации, что они и их потомки отсидятся в воображаемом постапокалиптическом закрытом поселке с охраной и слугами, где у них будет достаточно пищи, топлива и развлечений. Нет, заявила Мэри банкирам, даже не надейтесь. Ставки на закат цивилизации и фантазии о жизни на воображаемом острове-крепости не более чем иллюзия бегства богачей от реальности вроде смехотворной эвакуации на Марс. Деньги без опоры на цивилизацию, без ее способности производить товары на продажу, например продукты питания, ничего не стоят. Даже если главы центральных банков видят свою задачу очень узко – в стабилизации цен, поддержании занятости и, что важнее всего, сохранении воображаемой стоимости самих денег, то для того, чтобы ее выполнить в новых условиях, им придется покинуть свои монетаристские норки и признать себя теми, кем их считают другие, – скорее явным, чем тайным правительством мира. Но эта роль потребует от них кое-чего побольше чертова регулирования процентных ставок.