Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

Шестые сутки полета по бортовому времени.

Вопрос самому себе: что я знал о тагонараннах, своих загадочных спутниках?

До начала миссии – ничего. Они не входили в сферу моих профессиональных интересов. В гости их не позовешь, сам к ним не наведаешься, обсуждать нечего, точек пересечения никаких. Только то, что они какие-то гиганты. И, действительно, при всем том вертикальные квазигуманоиды. Теперь-то я убедился, что все мои представления основывались на земных мифологических стереотипах.

Тагонаранны не просто сверхъестественные гиганты. Они неимоверно велики. Если верить Эйбу (а отчего бы ему вдруг не верить?), восемь миль в натуральном виде и восемнадцать в экзоскелете.

Также я выяснил, что тагонаранны слывут прекрасными инженерами. А вот в космос выходить не торопились, не было нужды в экспансии. Малочисленность расы и необъятные пространства родной планеты, газового гиганта Тэйлтирр, позволяли избежать перенаселенности. В незапамятные времена Тэйлтирр неплохо попиратствовал в ближнем космосе, поглотив и разрушив несколько малых небесных тел, а заодно прихватив и все окрестные астероиды. Теперь на поверхности плотных газовых слоев, как в океане, дрейфуют обитаемые материки и архипелаги. Должно быть, это потрясающее, фантастическое зрелище. Подозреваю, точно так же тагонаранны поражались бы нашим водным просторам с теми же материками и архипелагами, где бурно кипит всевозможная мелкая жизнь.

Выбор тагонараннов в качестве пилотов „Гарпуна“ был скорее вынужденным, нежели осознанным. Планета Уэркаф не откликалась на попытки управления со стороны малорослого экипажа, даже масштабированного экзоскелетами, игнорировала технические трюки вроде искусственного усиления эмо-фона. Наши супергиганты без большого энтузиазма согласились на участие в миссии, хотя сами разработали всю необходимую экипировку и с легкостью освоили хитрости обхождения с Уэркафом, который их охотно принял и с того момента стал полноценным эксаскафом „Гарпун Судного Дня“.

Между прочим, доставка экипажа на борт эксаскафа сама по себе оказалась громадной технической проблемой. Пришлось использовать каботажные танкеры тагонараннов в сцепке с гравибустерами, которые протащили свой бесценный и безмерный груз сквозь экзометрию от Тэйлтирра до Уэркаф.

А еще выяснилось, что на отсутствии капсул и вообще каких-либо спасательных средств настояли сами тагонаранны. На то имелись две причины. Во-первых, в субсвете их экзоскелеты и особенности метаболизма позволяют продержаться достаточное время для использования всех шансов на спасение. Во-вторых и в-главных, тагонаранны ни за что не покинут вверенный им корабль по собственной воле, хотя бы и под страхом гибели. Это не в их традициях. Инженеры, и не просто хорошие, а замечательные, они будут бороться за живучесть корабля до последнего.

Лишь бы эти технари не полезли своими умелыми лапами к Машине Мироздания!»

5

«Седьмые сутки полета.

Если та информация, которой меня любезно снабдили руководители миссии, и мои расчеты верны, мы близки к цели. Корабль таких размеров и такой массы способен пересечь в экзометрии всю Галактику из конца в конец за пару декад. Учитывая исходную точку, в которой „Гарпун“ вошел в экзометрию, мы должны миновать Ядро и сблизиться с Белой Цитаделью.

Я рассчитывал, что меня уведомят о столь значительном событии специально, что мигнут светильники, а корабль хотя бы встряхнет. Не случилось ничего из названного. Бортовой когитр по имени Эйб был крайне осмотрителен в выражениях. Он сдержанно согласился со мной в оценках, но от выводов уклонился. Он, как и я, не имеет прямых каналов коммуникации с экипажем. Пассажирам ни к чему вмешиваться в действия команды. Их дело отлично проводить время и утешаться непритязательными забавами. Ни одно из этих утверждений не является справедливым в отношении меня. Я дурно провожу время, расходуя его на простые удовольствия, которые меня не радуют. Моя натура требует удовольствий сложных, по возможности связанных с физическими нагрузками и интеллектуальным напряжением. Бассейн, тренажеры и фантоматика не спасают. Это плацебо, паллиатив (надеюсь, я корректно употребляю чуждые мне медицинские термины, а не умничаю свыше меры). Существу с моим багажом впечатлений нелегко втюхать самые реалистические миражи взамен натуральных ощущений. Следует признать, из меня никудышный пассажир. Надобно принять это печальное обстоятельство к сведению, если когда-то возникнет перспектива семейного путешествия на каком-нибудь, черт его знает, круизном лайнере. Я всегда подозревал за собой такую неприятную особенность, а теперь открыл ее для себя во всем безобразии. Мне придется потрудиться, чтобы из Иветты выросла не кисейная барышня, а порядочная loubardesse, [45] которая предпочтет горные тропы и лесные дебри кислым комильфотным раутам».

Кратов выдержал паузу и самокритично добавил: «Надеюсь, в реальности я не тот зануда, каким выгляжу в своем дневнике».

Когитр оказался прав: даже лаконичный, сухими фразами, перенос монотонной повседневности в письменную форму оказался захватывающим процессом. Когда-то Кратов знал об этом, но с годами подзабыл. Его первый и последний дневник сгинул на Псамме. Выжившие в инциденте эвакуировались с планеты в страшной спешке, в десантных капсулах, а лишившийся способности к самостоятельному взлету корабль со всеми вещами и материалами попросту взорвали. Кому могли быть интересны его детские переживания, изложенные сбивчиво и косноязычно? Никому, кроме него самого. Хотя было бы забавно перечесть. Забавно и поучительно… Теперь к нему вернулось стертое было из памяти ощущение власти над собственными мыслями. Предки поголовно вели дневники и обменивались письмами, составленными от руки, изысканным почерком, чернилами на бумаге. Письма шли от одного адресата к другому безумно долго, тряслись в почтовых каретах, плыли через океан в судовых трюмах. Жизнь у предков была неспешная, на заданный вопрос доставало времени сочинить прекрасно сформулированный и обходительнейший ответ, а еще накопить впечатлений и поделиться ими с незримым собеседником. Потому-то мысли у предков были упорядоченные, основательные, хозяйственные, потому-то вся философия и все художественные идеи были придуманы в ту славную пору, а суетливым потомкам с их рваным и быстротечным темпом бытия остались эпигонские метания и потуги. Нео-Ренессанс, экобуколика, мегаинтеллектуализм… Да еще, пожалуй, наука, в которой тоже все давно придумано, осталось лишь прояснить детали и заштриховать остаточные белые пятна.

«Все же зануда, – с печалью констатировал Кратов. – Ригорист, морализатор и… еще несколько малоприличных определений, которым не место в историческом документе. Может, ну его к черту, тот дневник?» Он вздохнул и потянулся. «Самое время предаться сложным удовольствиям. Например, духовному росту. Прочесть хорошую книгу, посмотреть постановку с великими актерами и послушать возвышенную музыку. Воспарить над бытом».

Спустя несколько минут он заливался счастливым смехом над мемуарами звездопроходца Ийона Тихого, почетного доктора университетов Обеих Медведиц, члена Общества по опеке над малыми планетами и прочая, и прочая, каковую персону открыл для себя уже здесь, в полете, и у кого опрометчиво попытался почерпнуть немного мастерства в ведении каждодневных записок.

6

– Десять вверх. Что скажете, господа?

– Принимаю и поднимаю.

– Озадачен. Пропускаю. Ваше слово, мэм?

– Ах, вы такой проказник, мистер Абрагам! Конечно же, принимаю, хороша бы я была, пропусти я такой шанс!..