Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

И сменилось глубокой угольной пустотой. Кратов уловил перемены по тому, как втиснуло его спиной в двери кабинки. Не каждый день испытываешь чувство, будто планета вырывается из-под ног. Клочья болотистой субстанции потерянно блуждали в пространстве и таяли за полной своей неуместностью. А на корабль наползали уже отовсюду ослепительно-пурпурные спутанные пряди самого неприятного вида. Было в них что-то замогильное, потустороннее. Скатавшийся в куделю старый театральный парик; истлевшая авангардистская хламида; тугие струи наркотических дымов. За призрачными перевивами сиротливо помаргивали редкие далекие звезды, которых не набралось бы даже на паршивенькое созвездие…

Небеса воспламенились. Жаркая волна прокатилась по мирозданию. Внутри шлема размеренно, дабы не спровоцировать панику, замигал температурный датчик. Кратов скосил на него глаза: семьсот по Кельвину, как на Меркурии в недобрый час. Что послужило тому причиной, гадать не приходилось. «Гарпун» входил в узкий по астрономическим меркам зазор между двумя плазменными сферами, в которых можно было бы заподозрить звезды на ранней или поздней, кому как нравится, стадии эволюции. Но для звезд они были малы – так, два субзвездных объекта, раскаленных один добела, другой докрасна, решительно настроенных на скорое и дефинитивное слияние. И уж что за такой коллизией последует, чудовищный взрыв и разлет астрального вещества либо слияние и перерождение в нечто новое, прежде не виданное, Кратов был бы счастлив узнать, но менее всего желал бы при том присутствовать. Короны субзвезд уже переплетались, а «Гарпун» все еще не мог выбраться из зазора, двигался медленно, слишком медленно, чтобы покинуть эту неприветливую метрику без ущерба. Кратов огляделся. Увы, ущерб был налицо: крылья-эмиттеры, которым надлежало обеспечивать ЭМ-связь и в том числе призвать на помощь по возвращении в субсвет на финальном этапе миссии, от звездного жара оплавились, опали, и теперь эксаскаф походил уже не на шмеля, а на жалкий комок смолы, готовый вот-вот растечься глянцевой лужицей. «Восемьсот Кельвина», – мысленно отметил Кратов. Если кто-то здесь намерен добраться до пункта назначения, то сейчас самое время уносить ноги. Он зажмурился, понимая, что от него, простого пассажира на борту непростого судна, не зависит ровным счетом ничего. А потом, подумавши: «Какого, собственно, черта?!», открыл глаза и с гибельным восторгом, как писал и пел классик, отдался невообразимому зрелищу с головой.

Момент перехода остался незаметен: то ли Кратов все еще был под впечатлением от только что увиденного и не успевал переварить стоявшие перед глазами образы, то ли метрики были в тесном соседстве. Космосом в привычном понимании это не было вовсе, а целиком являло собой бесконечную инсталляцию из лиловых на черном фоне, светящихся изнутри фигур, словно бы отлитых из пластика. Так выглядела бы выдавленная из исполинского тюбика краска, не успевшая растечься по палитре и застывшая на полпути к холсту. Фигуры перетекали из одной в другую, сплетались, образуя выпуклые арки и петли. Все в этом мире было скруглено, сглажено, ни единого угла, ни тупого, ни острого, лишь замершие всплески материи. Эластичные оттененные переходы между фигурами будили смутное ощущение живой плоти, хотя, конечно же, ничего живого в них не было, всего лишь такое мироустройство, такой самобытный космос, без сгустков раскаленной плазмы, без сплавленных из рассеянной в пространстве пыли каменных шариков, от начала до конца своего заполненный лиловыми абстракциями, отрицающими классическую геометрию, но с мегалитической наглядностью манифестировавшими все парадоксальные геометрии, не исключая эллиптической и заканчивая черт-те чем. Если в этом мире и была какая-то жизнь – почему бы, собственно, ей и не быть? – представить себе ее формы и метаболизм было настолько затруднительно, что Кратов даже и не рискнул.

Он стоял истуканом посреди чужого космоса, вжавшись спиной в двери кабинки, что сообщало ему хотя бы некоторое ощущение реальности. Где-то на задворках сознания блуждала тщеславная мыслишка: сейчас он видит то, что никому и никогда более видеть не дано. Ради этого он и отправился в это безрассудное путешествие. Если какая-то информация сохранится на регистраторах скафандра и в фиксирующих системах, которыми в изобилии оснащен был «Гарпун», передать все безумие увиденного она все едино будет не в состоянии.

Словно бы нарочно, чтобы дать его мозгу передышку, вселенские перспективы сменились кое-чем традиционным, но в силу этой своей нарочитой традиционности в концепцию Мульти-Метра не вписывавшимся. Без всякого перехода, буквально в единое мгновение эластичная вселенная сменилась камерным, греющим душу голубым небесным простором в кудрявых облачках. Никакого космизма в пейзаже не было вовсе. Кратову почудилось даже, будто он ощутил потоки воздуха, сквозь которые с усилием проталкивался «Гарпун». Над лавовым полем поднялись пыльные языки, вдоль горизонта загуляли смерчевые хоботы. Это было парадоксально: планета погрузилась в атмосферу другой планеты без сколько-нибудь разрушительных последствий для обеих. Все дело заключалось в масштабах. На вид комфортные и наверняка обитаемые миры этой метрики были слишком велики, чтобы со сколько-нибудь заметным драматизмом реагировать на вторжение микроскопически малого инородного тела, что бы означенное тело о себе ни мнило. Кто там говорил о великанах форруэлалимах, о колоссах тагонараннах? Расслабленно наблюдая за проплывающими над головой облачками и загодя прикидывая, за что бы ухватиться, когда в его крохотном мирке разгуляется настоящая буря, Кратов невольно представлял, как откуда-то снизу вдруг воздымется апокалиптическая разверстая длань, и громадным сверкающим пинцетом ухватив «Гарпун», как диковинное насекомое, пришпилит его на булавку в своей энтомологической коллекции.

Тугое белое облако приняло эксаскаф в свои влажные лапы, гермошлем покрылся мелкими каплями. Пока Кратов суетливо протирал забрало, картина сменилась. Теперь во все стороны распростерлась чистая небесная лазурь, облака же словно отяжелели и опустились книзу, обретя тривиальное сходство с ватой, которую в нескольких местах раздвинули суровые горные массивы. Склоны были круты и на вид неприступны, в седловинах между пиками лежал снег, а со дна скрытых ватным покровом долин вздымались тонкие, островерхие, скрученные вокруг своей оси серые стручки, не то несусветной высоты деревья, не то объекты техногенного происхождения, какие-нибудь антенны космической связи или синоптические регуляторы. Когда один из стручков проплывал мимо корабля, нависая над горизонтом подобно чудовищному стомильному миражу, можно было заметить, что его отливавшие металлом извивы двигались, ползли кверху, словно змеи по стволу. Корабль-планета с незримой командой гигантов, в этой метрике обернувшихся лилипутами, неотступно держался избранного курса, который вел его теперь сквозь облачное одеяло, где уберечь от гибельного столкновения с горным склоном или тем же титаническим стручком могло лишь чудо. На автоматику полагаться не приходилось, всем заправляла Белая Цитадель. Впустив «Гарпун» в свои тайные недра, она передавала его от портала к порталу, из метрики в метрику, повлиять на события было невозможно, оставалось лишь наблюдать за паноптикумом миров да надеяться на удачу и добрую волю творцов этого феноменального конструкта – если у него вообще были творцы. Когда до Кратова дошла наконец эта простая мысль, он принял ее с подобающим фатализмом. Какой смысл торчать на подгибающихся от физического и эмоционального напряжения ногах, разинув рот и вытаращив глаза, когда можно сесть, привалившись спиной к кабинке, и с философским благодушием наслаждаться зрелищем? Так он и поступил. «Гарпун» вырвался наконец из облачного плена и теперь отвесно падал в пустыню. Пространственная ориентация при вхождении в метрику сбилась, расчетливо или неумышленно – спросить было не у кого. Сглаженный песчаный ландшафт был повсюду, куда ни кинь оком, что впереди, что позади, словно корабль вдруг угодил в самую сердцевину миража. В низинах между покатых холмов проступали обширные участки, замощенные прямоугольными, тесно притертыми одна к другой плитами, которые отсверкивали металлом, как если бы возле самой поверхности, не показываясь целиком, дремало некое хтоническое пресмыкающееся. А над вершинами холмов, не задевая их, медлительно дрейфовали кремового цвета спиралевидные фигуры, ровные, аккуратные, эластичные, не то животные, не то растения, не то непонятно для каких целей предназначенные творения чужого разума. Рассмотреть все эти диковины толком не удалось, потому что Белая Цитадель сочла за благо удариться из крайности в крайность: пустыню сменил замерзший океан чистейшего аквамарина. Перспектива также была искажена, но на сей раз хотя бы позади, как и ожидалось, открывалась морозная небесная пустота. Кое-где изо льда торчали белые зубцы вмерзших айсбергов и, как уж, по-видимому, заведено во всех мирах, многочисленные загадочные артефакты в виде белых арочных конструкций, не повторявшиеся в своих очертаниях, без намека на симметрию или какую-либо привычную человеческому глазу гармонию, однако же не оставлявшие сомнений в искусственном происхождении. Хотя вопрос о том, что в иных метриках может выглядеть искусственным, а что натуральным, давно уже отошел в разряд дискуссионных. К какому классу объектов, например, можно было отнести весело танцевавшие над вершинами айсбергов тучи ледяных осколков, из чьих эволюций складывались то концентрические паутинные пересечения, то абсурдистская мозаика, то черт знает что такое?.. «Гарпуну» вновь повезло, в чужеродных льдах он не увяз. Кластер гигантских метрик, весь этот вселенский Бробдингнег, [55] в очередной раз ниспровергавший предположение об изолированности смежных метрик, очевидно завершился, и на смену ему хлынула совершенная психоделика. Возможно, здесь собраны были плоды первых экспериментов по сотворению вселенных, фантасмагорические и непостижимые. А может быть, эксаскаф занесен был в измерения еще более масштабные, потому что виды, подступавшие к нему со всех сторон, пробуждали стойкие и гнетущие ассоциации с внутренностями невероятного сверхорганизма, с таинствами его кровотока и обмена веществ. Его влекло по пульсирующим туннелям, выстланным изнутри ячеистой, тускло флюоресцирующей оболочкой, а попадавшиеся навстречу самостоятельные тела, сходные с семенами диковинных растений или яйцами драконов, уступали дорогу. Спокойный синеватый сумрак без перехода сменялся ослепляющим полыханием, пространство наполнялось огненными волокнами, так и норовившими стегануть по лавовым полям планеты-странницы, разбудить спящие вулканы, устроить кипучий ад и растворить ее в своих раскаленных объятиях. Разгула страстей хватало ненадолго, на его место заступали элегантные в своей хрупкой завершенности серебряные кристаллические структуры, где пустовавшие, а где затянутые зеркальными перемычками, в которых с немалыми искажениями отражался плывущий по невидимому течению обугленный шар, безобразное инородное тело посреди этой мертвенной механистической симметрии. Выглядело так, будто «Гарпун» не принадлежал всем этим мирам, не становился их частью, а лишь нечувствительно присутствовал в них на короткое время, отделенный от угроз и нежелательных взаимодействий защитными механизмами порталов Белой Цитадели. Незримая защита срабатывала не всегда: порой становилось жарко, влажно или ветрено. Должно быть, на сей счет твердых правил не существовало либо же они устанавливались на ходу. Все метрики были несходны, за исключением одного: они были полны следов разума. Может быть, и не всегда это был разум, а какая-то необъяснимая, непознанная сила, привносившая гармонию в хаос…