Червь 3 (СИ) - Лагутин Антон

Весь заляпанный грязью.

Без ног.

Без крови.

Без каких либо криков боли.

— Что? — громко спрашивает он. — Что?

— Табурет, как ты её не заметил? — кричит ему мужчина в ухо.

— Что? — кричит Табурет.

Было забавно наблюдать, как этот мужчина дёргал своими культями, словно младенец в кроватке играет своими крохотными ножками после сна. Он не кричал. Он только спрашивал: что?

— Что? — спрашивает он.

Один из солдат, что затащил его в окоп с земляной насыпи, начал оглядываться, как будто что-то ищет. Что-то высматривает. И это что-то даёт себя найти рядом с окопом, на земляной насыпи. Солдат замер, зацепившись глазами за какой-то предмет припорошённый землёй.

— Одну нашёл! — кричит он.

Он хватается за предмет, тянет его. Мы видим показавшийся наружу черный ботинок. Этот загадочный предмет — нога.

Без крови.

Без мяса.

Солдат сдёргивает с оторванной ноги остатки штанины. Осматривает. И с грустью констатирует:

— Сломана.

— Что?

Вторая нога валялась у ног моей матери, прямо под моими ногами. Я присматриваюсь. Она без крови. Без мяса. Из рваной штанины, аккуратно заправленной в черный ботинок, торчит металлическая трубка, похожая на водопроводную.

— Целая! — крикнул солдат, забирая ногу Табурета из под наших ног.

— Что?

Всё это время дождь льет как из ведра. За нашими спинами, там, где еще час назад мы шли по проторенной тропинке, во всю грохочут взрывы, превращая когда-то прекрасный лес в мёртвое поле стружки. Холодные грязевые струи стекают с края окопа прямо на наши спины, заливая всё вокруг. Солдат приделал Табурету левую ногу, ту самую, что он подобрал возле нас. Достал из огромного рюкзака еще одну. Закрепил её, надел ботинок и поставил Табурета на ноги. Вернее — на ножки. Так солдат и сказал:

— Табурет, вставай на ножки!

Мужчине помогли подняться, вытянув его из грязи, и усадили на металлические колени. Табурет прижимал ладони к ушам, вертел головой. Зачем-то открывал рот и что-то громко кричал. Ему дали зелёную флягу. Мужчина жадно присосался, быстро осушив металлический сосуд. Затем он встал на свои металлические ноги, окинул нас всех взглядом. В его глазах я видел сострадание. Ему было жалко всех, он переживал за всех. Он перекрестился, повернулся к нам спиной и пошёл дальше, ловко шуруя протезами так, что со стороны и не скажешь — он инвалид. Если бы не рваные штанины, я бы ни за что не поверил.

По стенам окопа струятся коричневые струи. Под ногами хлюпает плотная ткань чехлов от бронежилетов. Мы шли медленно. Через час и вовсе остановились. Смотреть по сторонам я не хотел, поэтому приходилось любоваться грязным полом окопа, где прямо перед нами появились две пары ботинок. Обильный слой грязи скрывал шнурки. Подошедший мужчина сказал тогда этой женщине, что крепко прижимала меня к своему телу:

— Тебе придётся помочь.

И вот сейчас, стоя в подвале этого огромного здания под названием «Швея», глядя на заляпанную грязью обувь Ала, я слышу за своей спиной мужской голос:

— Тебе придётся помочь.

Эдгарс был столь убедительным, что у меня и в мыслях не было желания ему возразить. Надо так надо! Быстрее начнём — быстрее кончим. По этому, как только я взял в руки швабру — работа попёрла.

Мы с Алом драили пол не то чтобы швабрами. Это были деревянные черенки с плоскими скребками на конце. Загоняли весь этот перегной к лестнице, а потом лопатой собирали в ведро. Собирали всё, даже трупы грызунов. Потом Ал выносил эти вёдра наружу, а я смотрел на всё это и мне становилось сыкатно при мысли, что он возьмёт и оступиться на лестнице со всем этим дерьмом. Ладно себя залёт. А если на меня выльется? Но как оказалось, я зря переживал. Со слов Ала, после суток это дерьмо не представляет для человека никакой опасности, только для мелких животных. А если попадёт на тело — может оставить ожог, или волосы поседеют в том месте, где коснулась эта дрянь. Поэтому Эдгарс мне и одолжил дубовый кожаный набор для защиты тела, под которым я обливался потом не хуже чем под душем.

На уборку коридора мы убили два дня.

Из приятного — в штаб квартире «Кожагонов» кормили меня на убой. Вечерком даже позволяли выпить. Сигарет не давали, да я и не просил. Было и так по кайфу: днём греби говно — вечером бухай. Вот была бы житуха, если бы не мои прямые обязанности, из-за которых меня ценили и терпели, прощая мне все мои выходки.

За прошедшие два дня я ни разу не встретил Бориса. Как сквозь землю провалился. Испарился. По слухам, что доходили до меня, как правило, на повышенных тонах, тело амбала выносили из погреба вшестером, а местных баб запрягли отдраивать полы от крови. Я тогда не знал причину их злобных взглядов в мою сторону, а когда понял — долго угорал, пожирая мясной стейк с горошком. Эти драные кашёлки хотели возбухнуть на меня, мол какого хрена я не драю полы вместе со всеми, но им быстро объяснили, что я занимаюсь более грязной работёнкой. Куда грязнее, чем они могут себе представить. Больше на меня ни кто не косился.

Может, мне показалось…

Возможно, мне почудилось…

Но спустя пару дней, на меня стали смотреть как на равную. Но если честно, мне похер. Абсолютно. Поебать. Дайте жратвы, плесните холодного, — и я ваш друг и соратник.

Две ночи я спал как младенец. Моё состояние напоминало эйфорию. Не только внутри кишок улеглось всё ровным слоем. В душе образовался покой. Ушли тревоги. Сидя в четырёх стенах своей новой комнаты я чувствовал себя в полной безопасности. Полный дзен. Но так было только у меня.

С Алом вообще было всё сложно. Мы работали в полной тишине. Хотелось кинуть пару хороших шутеек, но было страшновато рот разевать не смотря на наличие масок. Соскребая корки гноя с пола, бывало, что попадаешь на тело крысы, у которой спина или живот были покрыты пузырями. Хлоп, и густой гной мог подлететь в воздух метра на полтора. Капли летели во все стороны, заливая стены и нашу одежду. Очень опасное занятие. Но нам повезло. До лица не долетало, в рот не попадало.

После очередного взрыва мины, я хотел отшутиться, заведя дружеский разговор, но Ал упорно молчал, строя из себя обиженку. Делал вид, что не слышит меня. Хотя, вспоминая как он пролетел через всю комнату, впечатался в стену и упал на пол, можно допустить, что голову то он мог повредить. Амбал тогда явно переусердствовал. Но хорошо, что не переборщил.

На третий день я убедился в обратном. Слышал парень всё отлично. Ни хера он не оглох. Слышит лучше бухгалтерши, засевшей в туалете в конце коридора офисного здания. На третий день, когда подвал «сиял» от чистоты, когда в него можно было спуститься, не заблевав свой фартук, когда крысиные клетки снова были собраны в крохотные небоскрёбы и установлены по типу свежих микрорайонов, возводимых для бедных эпотечников, Эдгарс повёл нас в рабочий кабинет Ала.

Войдя внутрь, в глаза мне бросается знакомый ящик. Он стоит на столе в ярком прямоугольнике света, бьющего из окна. Любопытно.

Эдгарс подходит к ящику, снимает крышку. Запуская руки внутрь, он пристально смотрит мне в глаза. Хитрая улыбка напрягала, но не вселяла опасений.

Эдгарс говорит:

— Борис настоял на том, чтобы всю работу проделала ты.

— Какую работу?

— Сейчас всё расскажу.

На лице Ала появилась улыбка. Как ни в чем не бывало, он подошёл к столу и плюхнулся на стул. Скрипнув ножками о пол, пододвинулся к столу. Открыл ящик. На лице было полное безразличие. Любопытство отсутствовало напрочь. Он даже не пытался заглянуть в ящик, стоявший перед его носом. Вместо этого он опускает глаза и принимается рыться в ящике стола, шуруя пальцами как на пианино.

Эдгарс вынул руки. Я слегка удивился. В ладонях он держал мою маску. Когда Ал достаёт инструменты, выкладывает их на столе, Эдгарс передаёт ему маску.

— Возьми, — говорит он. — Тебе нужно будет проделать отверстия. Вот здесь, — он указывает пальцем на верхнюю часть маски (на лоб), что меня просто выводит из себя!