Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

Зато, как я могла не единожды убедиться, на Ларису легко давить «психологически», ей нетрудно манипулировать. И я мало того что подошла к ней вплотную, еще и распрямила плечи, и понизила голос.

— Купец Обрыдлов, Пахом Прович, с моего с купцом Ермолиным брака выгоды никакой не видит, — прошептала я, и Лариса вздрогнула. — А мы ему все еще три тысячи должны. Матвей Саввич молод, глуп, в торговле слаб, у матери под каблуком, — перечислила я все, что успела узнать о моем потенциальном будущем муже. — Но самое главное, сестрица милая, Матвей Саввич все еще женат.

Ларису заметно трясло от злости. Она сидела, разглядывая щели на полу или считая дыры на ковре, но по ее побелевшим костяшкам, по сжатым в тонкую полоску бледным губам я понимала, что она не бросается на меня с оплеухами лишь потому, что я ей наглядно объяснила: я сильнее. В самом что ни на есть физическом смысле.

— Что ты от меня хочешь услышать, окаянная твоя душа? — наконец проговорила она, ломая собственные кисти так, что я даже испугалась — переусердствует. — Никто об этом не знает. И я никому не скажу. И Агафья Самсоновна ничего не знает. Думает, что то денежный интерес.

Лариса подняла голову, я встретилась с ней взглядом и приложила все усилия, чтобы лицо мое осталось бесстрастным. Денежный интерес звучал издевкой что касательно меня, что касательно Ермолина. Ничего не утаить в таком тесном кругу, все о нашем плачевном состоянии знают, разве что брак двух нищих устраивал обе стороны, а значит, и все купеческое достопочтенное общество.

— Я не скажу! — нервно взвизгнула Лариса. — Во имя Всемогущей! Были бы у меня эти проклятые драгоценности, я бы в лицо тебе их швырнула, только чтобы ты убралась отсюда!

— Что ты не скажешь, сестрица?

— Что ты в Ермолина влюблена! Девка… паршивая! — выплюнула она в сторону, бледнея еще сильнее и кривясь от отвращения. — Как тебя, сластолюбицу, братец подле себя терпел!

Похоже, что это причина, по которой купец не церемонился со своей юной супругой. Бил, но любил, откупался драгоценностями, снова бил, опять откупался, а глупая Липочка еще дразнила его, флиртовала напропалую, вместо того чтобы заниматься детьми. Но Прасковья ни словом не намекнула, что подоплекой моих страданий была ревность со стороны мужа, а если кто и знал о запретной страсти своей хозяйки, то она.

Лариса утирала злые слезы, я улыбнулась и легонько провела пальцем по ее виску. Она шарахнулась так, будто я ударила ее еще раз, причем сильнее, чем прежде.

— Врешь, сестрица, — покачала я головой и убрала руку. — Все врешь, и про денежный интерес, и про мои к купцу чувства…

Лариса дернула плечом, скакнула от меня в сторону, не вставая с кровати, а затем поднялась, по широкой дуге обошла сундучок, подошла к бюро, взяла зеркальце и принялась прихорашиваться, не обращая уже никакого внимания, что я торчу у нее за спиной.

— Ты просила устроить брак с Ермолиным, Липа, — твердо повторила Лариса. — Твоя воля, даже полгода траура не выждала. Я тебя сватала по праву родни твоей. Жене его уже недолго осталось, только ты, — она обернулась, и я успела заметить в ее руке крошечные острые ножницы и быстро отпрыгнула, — ты все испортила.

Накинется или поостережется?

— Агафья Самсоновна тебя в доме примет, баба ты добрая, рожавая, — раздувала капюшон, как кобра, Лариса, вместо ядовитых зубов выставив ножницы перед собой. — Только нужна ты им без… детей, — вовремя поправилась она. Да-да, ножницы тебя не спасут, дорогая. — Нарожаешь новых. Не была бы плодовита, с рук тебя уже не сбыть.

— А деньги?

— Ты нищая! — Лариса, размахнувшись, бросила ножницы на бюро. Не сказать, чтобы мне полегчало, я предпочла бы полную ясность в ее словах, и стой она хоть со связкой гранат. — Я твоей утробой тебя просватала! На что ты еще годна? Ермолиным — дети, тебе — дом да горячий хлеб! Ни слова я не сказала Агафье Самсоновне про твою страсть, поди с глаз моих прочь, видеть тебя, развратницу, гадко!

Я, конечно, не подчинилась, хотя бы уже потому, что уйти я должна по своей воле, иначе в следующий раз придется опять начинать все сначала и объяснять Ларисе, кто здесь хозяин положения. Я стояла и раздумывала — вероятно, Липочка была не так и глупа, или ей пару умных мыслей нашептала все та же Парашка. Забрать детей от купца и из приории можно в любой момент, а какими бы ни были Ермолины бедными, вряд ли живут в таком дерьме, как мы. Липа могла рассчитать, что выйдет замуж, забеременеет, родит, вызволит детей от первого брака и устроит свою новую жизнь пусть не в роскоши, зато не в подвале.

Ермолиным же, с учетом болезни первой жены, наследники, причем как можно больше, желательно мальчики, актуальны. А вдова, благополучно родившая двоих, это гарантия. Печальный случай бедняги Обрыдлова я в расчет не брала.

— Пока Авдотья Ермолина жива, планам нашим не суждено сбыться, — глубокомысленно протянула я, заставив Ларису сперва окаменеть, затем закрыть лицо руками, потом опустить руки, выпрямиться и вздохнуть. Тон мой сейчас был таким, словно мы беседовали как две заговорщицы, и будь Лариса попросвещенней и посмекалистей, сбежала бы сама, сверкая пятками, потому что вела я себя как человек с явным психическим расстройством. — И денег нет, так жить нам с тобой под одной крышей, а жемчуга, — я указала на нитки, и Лариса тут же прикрыла их рукой, — продать придется, милая. Есть у меня на них виды…

Я бы все равно не сказала, что я задумала, но мне к тому же и помешали.

— Доктор, Лариса Сергеевна, — заскреблась под дверью Домна. — Доктор приехал. Просит подводу, чтобы тело в участок забрать.

Я подошла и распахнула дверь. Домна казалась еще ниже и незаметнее, она посерела за эти пару часов. Лариса была заревана и растрепана, но Домна отнесла это на смерть несчастной Зинаиды.

— Полно, Лариса Сергеевна, матушка, убиваться, — прохныкала она, сама едва не плача. — А подводу бы испросить.

— Кто нам даст телегу покойницу возить, да без денег?

Я, пользуясь тем, что Лариса принялась голосить и проклинать вряд ли в чем-то виновную Зинаиду, выскользнула за дверь. В кухне сейчас мне оказаться было намного важнее, чем выслушивать то, что я и так уже знала со стопроцентной уверенностью: денег нет.

Парашка, когда я зашла в свою комнату, зашикала на меня — дети уснули, я же молча указала на кастрюлю. Парашка сунула мне ее с таким лицом, как будто крышкой я прикрыла гадючье гнездо. Но, может быть, она была не так уж и далека от истины.

Доктор, когда я вошла, как раз поднялся, закончив осматривать тело.

— Я Олимпиада Мазурова, — представилась я и поставила кастрюлю на свободное место на краю плиты.

— Добро, — сухо кивнул доктор. — Может, вы поторопите, Олимпиада э-э…

— Львовна. — Я кивнула на кастрюлю. — Здесь все с подноса, который Зинаида принесла сперва моим детям. Но они молочное не едят, капризничают, и Зинаида отнесла все в кухню обратно. Возможно, отсюда она пила и ела.

Доктор покивал, подошел, поднял крышку, вздохнул, оценив, в каком состоянии я ему принесла улики.

— Домна, работница, уронила поднос, — прибавила я кисло. — Но я все собрала.

Пока доктор смотрел на меня как на диво дивное, я начала ковать железо. От Зинаиды не пахло сливками, зато пахло от Домны. Возможно, яд был в хлебе или же в сухарях? Может, их собрали со всех углов, а до того посыпали отравой от крыс и мышей. В этом доме считали, что я и мои дети достойны только объедков.

— От чего Зинаида могла умереть?

— Думать нечего, — махнул рукой доктор и с сожалением посмотрел на тело. Лариса считала, что сплоховала бабка со спицей, но тогда юбка была бы в крови. — Rigor mortis… э-э… быстрое окоченение нижних конечностей и живота, посинение губ, отравление хлебным цветом, картина с древности хорошо известная. Вы, Олимпиада Львовна, поторопите, чтобы подводу мне дали, не в коляске же тело в участок везти. Не знаете, где могла ваша Зинаида хлебный цвет раздобыть? Средство, в империи давно запрещенное.