Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

Если несчастная Зинаида выпила яд, это должны установить. Теоретически, а практически могут списать на какое угодно провидение.

Если в сливках или какой-то другой еде на подносе был яд, то кому он предназначался? Моим детям — первая и самая невыносимая мысль, и я стиснула зубы так, что они чуть не закрошились, но Прасковья сказала, что малыши не любят молочное, и я сама убедилась, что творог они есть не стали, хотя и были голодны. Вряд ли для всех оставались тайной их предпочтения в еде..

Меня хотели отравить? Прасковью? Или Ларису? Или того, кто и умер в конце концов?

— Не губите, барыня Олимпиада Львовна! — простонала Домна, пластаясь возле плиты и совершенно не боясь обжечься. — Соберу осколки да выкину тихонечко, может, Лариса Сергеевна не узнает, забудет про сервиз! А узнает…

Мне в голову пришла лихая мысль.

— Скажу, что я разбила, — ухмыльнулась я и выжидающе посмотрела на Домну.

Она замотала головой еще на середине моей благородной до глупости фразы.

— Нет, барыня, не вы, — заупрямилась она. — Соберу и выброшу, а чтобы вас Лариса Сергеевна по щекам била за мою вину, такому не бывать.

Я снова заскрипела зубами. Легче легкого считать всех вокруг дурней себя, но пока меня переигрывали все поголовно. Может, стоит позволить и Домне это сделать?

Рискуя, что она свалится в обморок от отвращения, я опустилась на колени и тщательно принюхалась. Губы Зинаиды были приокрыты, я повела носом, но был ли то слабый запах сливок или что-то еще?

— Барыня… — выдохнула за моей спиной Домна. — Да все как есть помешались в этом доме. Кого узнать-то можно…

Я не торопясь поднялась, подошла к ней, и была Домна бледнее полотна. Она застыла, считая, что, окончательно рассорившаяся с крышей, я сейчас ее просто придушу, и дергаться бесполезно. Но я уловила от ее губ ясную сливочную сладость и расстроенно отошла на шаг назад.

— Кто с подноса ел? — сурово спросила я, пока Домна не опомнилась.

— Я, барыня, сливок выпила… — Домна шмыгнула носом. — Чуточек налила, на донышке.

— А Зинаида что ела?

— Да не время ей, — Домна следила за мной, как кролик за удавом, и я вспоминала не самый приличный анекдот про добропорядочного джентльмена и овцу. Стоило раз показать зубы… — Она вечером, что оставалось, ела, да на утро припасала себе… Пришла, поднос поставила, а потом упала, заверещала… Да примет ее Всемогущая!

Она беззвучно заплакала, я стояла потерянная. На что я рассчитывала — что с ходу расставлю все по местам и поймаю кого-нибудь за руку? Я даже не знаю этих людей, впрочем, они меня, к счастью, не знают тоже.

Я отодвинула Домну от плиты, заглянула в пару кастрюль, которые больше походили на изысканные и какие-то никчемные, неутилитарные горшки. Одна мне показалась чистой, и я, взяв ее, служившую полотенцем тряпку и относительно чистый половник, присела на корточки и осторожно начала собирать с пола осколки и остатки еды.

Домна всхлипывала, я сосредоточилась на том, чтобы не порезаться. Хлеба, кажется, было больше… и сухарей, а творогом и без всякого яда можно запросто отравиться. Любой эксперт моего времени наорал бы на меня, а затем вытряс все из кастрюли и в назидание надел мне ее на голову, чтобы не портила вещественные доказательства, но я легкомысленно понадеялась, что в эту эпоху врачам и судебным медикам наплевать, насколько правильно все сложено и ненадлежащим, кстати, лицом.

Приезда доктора я скоро не ожидала. Бросив прощальный взгляд на утирающую слезы Домну — крокодиловы слезы? — и тело Зинаиды, я вместе с кастрюлей направилась в свою комнату.

Парашка не сидела без дела — пока дети что-то вытворяли со своей жутковатой деревянной куклой, она штопала и наблюдала за играми краем глаза. Я поставила кастрюлю на стол и хлопнула в ладоши, чтобы привлечь внимание.

— Не вздумай отсюда есть и вообще открывать ее! — предостерегла я Парашку. — Там осколки и, возможно, яд. Да, Зинаида умерла, — добавила я тихо, — и думаю, не просто так. Оставим докторам, они разберутся.

— Да как же, матушка, карман держи шире! — фыркнула Парашка, ожесточенно тыкая иголкой в детские штанишки. Новость ее не удивила, кастрюля не заинтересовала. — Как купчина помер, небось, не разобрались!

Я перестала дышать. В смерти моего мужа тоже присутствует тайна, и, может, обвинения Ларисы и Обрыдлова имеют под собой основания? Доведенная до отчаяния Липочка могла пойти на крайние меры, и у меня язык не повернется ее осуждать.

Как спросить, чтобы Парашка озвучила причину смерти моего мужа, а не начала опять попрекать меня слабой памятью?

— Разобрались, — я поджала губы и скрестила на удачу пальцы правой руки. — Ты, баба дурная, не поняла ничего.

— А что не понять, с седмицу животом маялся, выл волком! — выпалила Парашка, и я оглянулась на детей, но их не занимали наши разговоры. — Дохтырь пришел, щупал-щупал, руками развел. А, что они могут, коновалы! Так и помер. А я скажу, и хорошо, и не спорь, матушка, со мной, не спорь! — она сделала последний стежок и хищно щелкнула зубами, откусывая нитку. — А то бы ты поумнела, посмелела да сама его на тот свет отправила.

Час от часу все же не легче. Только я вспомнила кучу диагнозов, которые при здешнем уровне развития медицины были смертельны, как глупая баба взяла и все мне испортила.

— Сиди здесь, смотри за детьми, и только попробуй кастрюлю тронуть, я тебя высеку так, что вставать до самой смерти не сможешь! — Я перегибала палку, но уже отлично представляла, насколько Прасковья своевольная, и лучше заранее обозначить, какая кара ей грозит за ослушание, чем после рвать на себе волосы. — Я скоро приду.

Ларису я нашла сразу — в комнате, где вчера я слышала голоса ее и покойной Зинаиды, и дорого бы я заплатила, чтобы узнать, о чем они говорили. Быть может, и это абсолютно не исключено, Лариса отравила прислугу, подсыпав яд незаметно для всех, пока выплясывала и истерила над подносом. Звучит как очень плохой сюжет очень скверного детектива, но жизнь и не такое дерьмо подкидывает.

Что моя золовушка жила лучше всех нас, было видно по беглому взгляду. Две относительно добротные кровати, застеленные одинаковыми покрывалами, горки сплющенных подушек, солидный комод, шкаф, которому не помешает умелый плотник, пока он не рухнул вместе со всем барахлом, жиденькие занавески на окнах и драный, но все же ковер на полу. Лариса сидела за бюро над пяльцами и, когда я вошла и закрыла дверь, обернулась ко мне лишь на секунду.

— Дошью, пойду прогуляюсь, приберешь тут, — приказала она желчно. — Что Зинка?

— Умерла.

— Хвала Всемогущей, на доктора не тратиться, — проворчала Лариса и переставила пяльцы ближе к свету.

— От чего бы ей умирать, сестрица? — жалобно спросила я. Вышло фальшиво, но Лариса то ли не заметила, то ли я так и должна была пропищать.

— Знамо дело, шляться ей меньше пристало, — Лариса швырнула на столешницу моток ниток, выпрямилась, уставилась на свою неоконченную работу. Корявенько, мастерица из нее аховая. — Вошкалась с приказчиками, вот и… Сестра ее пожалела, приголубила, место в доме дала, потому как за каморку и объедки работать не очередь стоит. А она как была гулящая, так и осталась. Сколько волка ни корми, он все в лес так и смотрит. Позор какой, какой же позор! — она закрыла лицо руками, и я с удивлением отметила, что в ее словах больше действительно непонятного стыда, чем сопереживания.

Да, внематочную беременность я и сама предположила, все, в конце концов, может быть. Лариса подозревает, что какая-то ловкая бабка переусердствовала? Все возможно.

— Скажи мне, сестрица, вот что, — ласково начала я, подходя к ней, и старый ковер скрадывал шаги. — Бусы у тебя красивые. Смотрю — и зависть берет. И стоят, наверное, дорого. Продать, так можно и дом топить, и мебель купить нормальную, и не впроголодь жить.

— Не тебе дарено, не тебе зариться, — просипела Лариса, хватаясь за свои жемчуга.

Я по-цыгански зацокала языком, улыбаясь при этом как можно шире.