Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

Несмотря на подсвечник в моей руке и оплеуху, моя золовка все еще рассчитывает поставить меня на место. Если она не присмиреет, надо будет отсюда съезжать.

Давным-давно, задолго до той эпохи, в которой я оказалась, я бы считалась «матерой вдовой» — матерью сына-наследника. Что того наследства, конечно, кроме долгов…

— Наташа, иди я тебе косу заплету, — позвала я, и дочь с готовностью подбежала и уселась мне на колени.

Женечка тоже бросил кубики и подлез мне под руку. Я пропустила через пальцы волшебные детские локоны, млея и сходя ума от нежности и улыбаясь от сердца. Дверь открылась, и на пороге возникла Парашка.

— Тебя только за смертью посылать! — окрысилась я весело, надеясь, что дети смысла слов моих не поймут.

— Молчи, барыня, молчи, глупая! — она схватилась одной рукой за голову, другой прикрыла рот. Мне показалось, что сейчас нет ни единого намека на лицедейство, нужно быть гением, чтобы изобразить такой испуг. — Не накликай! Только что здоровая была, и на тебе, скорчило, ногами сучит, Домна Евграфа за дохтырем послала, да толку, не доживет.

Глава девятая

Дети видят и слышат многое, и счастье, что они не могут себе все объяснить, да и не знают, что объяснять нужно.

Я осторожно ссадила малышей с колен, прислушиваясь к звукам в доме. Ничего подозрительного я не слышала и, продолжая напряженно улыбаться, распорядилась:

— Заплети Наташеньке косу и не уходи отсюда, если только пожар не начнется. Поняла? Не оставляй детей ни на минуту.

— Мама! — заканючил Женечка, сообразив, что меня опять куда-то понесло. Ты еще долго будешь расти, солнышко, прежде чем начнешь понимать: иногда приходится оставить то, что тебе дороже всего на свете, чтобы его защитить.

Но как же сложно каждый раз делать шаг за порог, зная, что малыши смотрят вслед!

— Я скоро вернусь, золотце, — пообещала я. — Мама вас очень любит. Прасковья, смотри у меня!

Парашка была не лыком шита, а может, я для нее так и осталась несмышленой подопечной. Прежняя Липочка так точно, а новую она знала какие-нибудь неполные сутки.

— Вот чего тебе, матушка, там потребно? — возмутилась она, принимаясь заплетать Наташеньке косу. — Не вертись, барышня, смирно сиди! Что, барыня, без тебя не помрет? Не она первая, не она и последняя…

Это вот на что она сейчас намекает?

— Вот… дурная, — прошипела я, проглотив слово, которое детям пока было знать ни к чему, и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Сначала странная смерть моего мужа, в которой Лариса обвиняла тихую Липочку, потом смерть Клавдии, потом попытка убить меня, теперь и Лариса при смерти? Кому же выгодно устранить всех — возможно, Домне, но из всего богатства — долги, старый склад вместо нормального дома и ряды, которые даром никому не сдались. А мне нужно быть рядом с очередной умирающей, когда явится доктор, чтобы хотя бы на этот раз не допустить на себя подозрений. Я не могу позволить себя обвинить, не имею права попасть в тюрьму, потому что я оттуда не выйду, какие в этом времени доказательства, какая презумпция невиновности, хорошо если раскаленным железом не тычут в ребра, как век назад, и не подвешивают на дыбе.

В коридоре висела гробовая тишина, и болезненный, приглушенный стон я услышала, лишь когда вошла в ту самую комнату, в которой вчера все началось.

И раздраженный голос Ларисы, сдавленный, будто ее душили.

— Чем доктору за визит платить, дура ты, дура? Мало я на Леонидку твою истратилась? А ты замолчи, встала и пошла работать, ленивая дрянь!

Домна что-то отвечала, но я не разобрала, пока не вбежала в кухню.

— Ой, матушка-матушка, ой, помоги, матушка, помоги! — измученно стонала Зинаида, скорчившись на грязном кухонном полу, и Парашка была права, она действительно сучила ногами, и юбка задралась, обнажив стройные ноги в изумительно новых черных чулках. — Ой, ой, помоги-помоги!

— Тебе что? — крикнула, чуть не плача, мне Лариса, и она сокрушалась не шутя. Что же, с учетом трат, которые у нее уже были, я ее кручину понимала. Слишком много смертей.

Слишком. Много. Смертей.

А то, что я вижу, похоже на что угодно: на перитонит, аппендицит, на колики или камень в почках, на внематочную беременность, в конце концов. Я не врач, и близко у меня нет медицинского образования, но зато есть общий уровень образованности, который в этом времени не снился даже маститым профессорам.

Не обращая внимания на визги Ларисы, я присела возле Зинаиды и заглянула ей в лицо. Она в сознании — уже хорошо, она способна на связную речь, ее не рвет, нет слюнотечения, и важно понять, ухудшается ли ее состояние или стабильно. Что я смогу поделать с этим пониманием, вопрос второстепенный.

— Посмотри на меня! — велела я, но Зинаида меня словно не слышала. Она продолжала стонать, теперь уже в голос, умоляла помочь, взгляд остекленел — ей было безумно больно, губы стали бледными, дыхание — отрывистым и совсем поверхностным. — Где у тебя болит, можешь сказать?

— О-о-ой! — взвыла Зинаида, и Лариса не выдержала:

— Чтобы духу ее не было в доме! — исступленно затопав ногами, завопила она, и я едва не оглохла. Отчаяние в голосе моей золовки было ни разу не наигранным, но только отчаяние, не испуг. — Вон! Сию секунду отсюда вон!

Возможно, Лариса говорила обо мне, но она сразу убежала, рыдая, и вряд ли от сострадания. Я с не меньшим отчаянием допытывалась у Зинаиды, что у нее болит, вспоминая все, что я знала о лечении…

Мои познания заканчивались на одной-единственной медицинской специальности, и то за прошедшие годы наука так ускакала вперед, что нынешним пациенткам не грозило, как мне когда-то, убить химиотерапией и облучением все яйцеклетки.

Может, подумала я, глядя на Зинаиду и не зная, как ей помочь, некоторые виды этой болезни себя коварно не проявляют до поры, но после не оставляют ни шанса, ни времени.

Зинаида дернулась, сильно ударилась головой о пол, скорчилась в новом спазме, ее начало рвать — я еле успела отскочить, ноги задергались хаотично, потом начались судороги… Я метнулась за водой, и это была уже капитуляция.

Мне не в чем себя винить, как бы гордыня ни противилась. Ничем я не помогу со всем своим багажом из сериалов, научпопа и интернета.

Зинаида успела вернуть в кухню поднос, в одной из фарфоровых чашек оставались сливки на дне, я выплеснула их, схватила графин с мутной водой, трясущимися руками налила воду, расплескав половину, а когда выпрямилась, встретилась взглядом с Домной.

Она покачала головой, и я обернулась. Зинаида лежала на полу, не двигаясь, взгляд ее застыл, рот приоткрылся, ноги были поджаты, руки прижаты к животу, будто бы она хотела перевести дух, убедиться, что приступ прошел, встать и отправиться исполнять приказание навсегда убраться из этого дома.

Но Зинаида была мертва, и я на ощупь поставила ненужную больше чашку на поднос.

— Вот так, матушка Олимпиада Львовна, — негромко сказала Домна. — Отмучилась.

Я заправила за ухо выбившуюся прядь.

— Нужно дождаться доктора, что он скажет, — так же тихо отозвалась я. Домна мне не ответила. Я стояла, смотрела на Зинаиду и думала, что в этом доме с детьми мне оставаться больше нельзя.

Вчера пытались убить меня, сегодня… Кому могла помешать прислуга? Если Зинаида — не случайная жертва, то почему она умерла, что-то видела, в чем-то была замешана, что-то знала? Домна тенью маячила за моей спиной, и я надеялась, что она не вонзит мне нож в спину. Вчера у нее был шанс убить меня, куда более подходящий.

Оглушительно что-то рухнуло, я с трудом удержала визг и шарахнулась, Домна, виновато опустив голову, стояла над упавшим подносом и вдребезги расколоченным фарфором.

— Не трогай! — рявкнула я так, что бедная Домна из полуприседа шарахнулась к плите. Я ее вчера здорово перепугала, но мне было не до того, чтобы накачивать себя ложным сочувствием. Я не видела, специально она свернула поднос или от неуклюжести, но догадывалась, что в эту эпоху уже проводили и вскрытие, и экспертизу.