Хозяйка старой пасеки (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

Я не видела лица Стрельцова, но по тому, как закаменели его плечи, поняла, что сейчас будет взрыв. Однако я недооценила его выдержку.

— Варвара, мы поговорим с тобой позже, — отчеканил он. Развернулся, едва не сшибив меня с ног. — Простите, Глафира Андреевна, что переполошил вас всех.

— Ничего страшного, — сказала я, пропуская его обратно.

Варенька устремила на меня огромные, широко распахнутые глаза, всем видом выражая недоумение.

— Какая муха его укусила?

Однако кроме удивления в ее взгляде я заметила и плохо скрываемое удовлетворение. Конечно, все бросили бедняжку одну, занялись своими скучными делами, а теперь она снова в центре внимания.

— Марья Алексеевна, пойдемте, засвидетельствуете обыск у экономки, — раздалось за моей спиной.

— Конечно. Глаша, душенька, сумеешь сама с бабами поговорить? Они в черных сенях тебя ждут.

Я обнаружила, что до сих пор держу в руках холстины. Ответила через плечо:

— Конечно, Мария Алексеевна. Его сиятельству ваша помощь нужнее, чем мне.

Я снова обернулась к Вареньке, обиженно надувшей губки.

— Напомни, пожалуйста, что тебе понадобилось?

— Бумага и чернила, — воспряла она.

— Я запрещаю тебе писать письма, — донеслось от лестницы.

— А я песни буду слагать!

— Кирилл Аркадьевич, пожалуйста, — мягко сказала я. — В доме убийца, и, чем быстрее вы его обнаружите, тем быстрее мы все вздохнем спокойно.

Исправник молча кивнул и исчез на лестнице вместе с Марией Алексеевной.

— Так вы мне поможете? — спросила девушка.

— Конечно, — улыбнулась я.

Подошла к углу, где стояли костыли, принесла их Вареньке.

— Вот. За эту перекладину держишься, эти подушки под мышки, но опираешься все же не на них, а на руки.

Она растерянно захлопала глазами.

— Доктор велел тебе больше двигаться, помнишь? — проворковала я, ставя костыли по обе стороны от девушки. — Давай, берись. Вот так.

Честно говоря, я ожидала, что костыли сейчас полетят в стену, если не в меня. Но, видимо, среди хорошо воспитанных барышень этого века подобное считалось дурным тоном.

— Я не…

— Придется справиться, — развела я руками. — Твой кузен работает, не покладая рук. Марья Алексеевна ему помогает. У меня тоже есть дела, а прислуга в доме такая, что лучше бы ее не было.

— Надо нанять нормальную!

— Предлагаешь мне вытащить ее из кармана? — приподняла бровь я.

Варенька с совершенно ошарашенным лицом поднялась, попробовала шагнуть, еще раз.

— Вот видишь, у тебя замечательно получается! — подбодрила ее я и, не давая опомниться, подвела к столику в гостиной, за которым Стрельцов писал протоколы. Поставила перед девушкой чернила и бумагу.

— Вот. Можешь слагать песни сколько вздумается. Как заскучаешь, позови…

Варенька расцвела, а я безжалостно добавила:

— Принесу салфетки подрубить, а то на поминках на всех салфеток не хватит. Или, если надоест сидеть на одном месте, могу помочь спуститься на кухню, посуду помыть.

— Я что, прислуга? — возмутилась она.

Я пожала плечами.

— Кто не работает, тот не ест.

Девушка фыркнула и демонстративно склонилась над бумагой, вцепившись в перо так, что побелели пальцы. Я молча собрала холсты и поспешила вниз.

Деревенских было пятеро: трое женщин и два мужика. Холстины они приняли с поклоном и, судя по лицам, сочли подарок щедрым.

— Все как полагается сделали, — сказала за всех старшая женщина. — Гребень, которым барыню расчесывали, с ней в гроб положили. Мертвую воду в угол у забора вылили, тряпицу сожгли, чтобы в дурные руки не попала.

Я кивнула. Похоже, обычаи здесь не слишком отличались от наших.

— Барышня, сделайте милость, дозвольте мыло с собой взять. У Парашки вон муж больно гневливый, а у меня, грешной, кости к непогоде ломит.

— Забирайте, конечно, мне оно ни к чему.

Женщина глянула поверх моего плеча и добавила:

— Спасибо, милостивица, но все мы не возьмем. Жадничать не будем, часть и вам оставим. Ежели до суда дело дойдет, надо мыло с собой принести, оно гнев неправедных судей успокаивает.

Я оглянулась: в дверях за моей спиной стоял Герасим. Похоже, именно его взгляд заставил женщин «не жадничать».

Ежели до суда дело дойдет, значит.

— Берите, мне оно не нужно, — повторила я. — Я ни в чем не виновата, и суда мне бояться нечего.

— Что ж вы такое говорите, милостивица! Никто и не думал вас виноватить, да только ежели бы все суды праведные были… — Она со вздохом махнула рукой. Замялась — то ли мой вид стал не слишком дружелюбным, то ли выражение лица дворника ей не понравилось, но все же спросила:

— Барышня, ежели вы не нашли, кому с покойницей ночью сидеть, так мы можем.

Я задумалась. Сама я суеверной никогда не была, но и чужие суеверия старалась не трогать — если те не были опасны для жизни и здоровья, конечно. Однако еще люди в доме, которых надо кормить. С другой стороны, у меня уже испорчена репутация среди местных дворян. Если еще и крестьяне решат, что я не боюсь покойницы, потому что сама колдунья, этак и до «красного петуха» недалеко.

Женщина истолковала мои колебания по-своему.

— Нам ничего больше не надо. Вы, барышня, отдарили щедро, значит, и нам все как следует нужно сделать.

Я обернулась на Герасима. Тот кивнул.

— Хорошо, — сказала я. — Все втроем?

— Нет, сегодня Парашка останется. — Она указала на младшую из женщин. — Завтра я приду, а потом Фроська. Так, с божьей помощью, и до похорон досидим.

Я кивнула. Остальные, поклонившись, попрощались.

— Герасим, на кухне каша, — распорядилась я. — Если ты еще не ел, сам поешь и гостью накорми. Потом воды сюда принеси, горячей и холодной. Полкана мыть буду.

На его лице промелькнуло недоумение — дескать, зачем дворового пса мыть? — но спорить дворник не стал. Поманил за собой женщину в дом. Я посмотрела им вслед, вспомнила, как Марья Алексеевна опасалась, не прихватят ли чужие что под шумок, и снова потащилась наверх.

11.2

Женщины действительно сделали все «как положено». Сейчас, когда волосы и лоб покойницы закрывал платок, а смерть стерла с лица всякое выражение, она выглядела старушкой-божьим-одуванчиком, мирно почившей в своей постели. А я никак не могла выкинуть из головы свой сон. Зря я согласилась отдохнуть днем. Теперь, сколько ни убеждай себя, что иногда сны — это просто сны, в глубине души будет занозой сидеть страх. Вдруг Глашу в самом деле так напугала мысль о предстоящем замужестве, что она решила покончить разом и с теткой, и с жизнью? Ведь не просто так меня сюда принесло, и голова с утра раскалывалась… А та тряпка могла быть не дуростью, а признанием.

Нет. Не могла девочка, искренне винившая себя в том, в чем ее вины не было вовсе, рубануть старушку топором. И незачем думать о всяких глупостях.

Времени обследовать вторую половину дома не было, поэтому я только заглянула в соседнюю со спальней комнату. Уборная или гардеробная — поди пойми. Одежда, развешанная по стенам на крючках, большой мраморный стол с тазами и мылом, туалетный столик, когда-то, наверное, дорогой, из красной древесины, но сейчас столешница потрескалась, зеркало в резной раме с облупившейся позолотой пошло пятнами. Я накинула на него полотенце, закрывая.

Вещи на столике выглядели не лучше, чем он сам: несколько гребней с недостающими зубцами, фарфоровая пудреница с разбитой крышкой и засаленной пуховкой, почти пустой флакон духов, явно хранившихся «для особого случая», поношенные кружевные перчатки. Вздохнув, я взяла пару гребней — с редкими зубцами и более частый. Пригодится. Вернувшись в спальню, заперла дверь. Снова огляделась — и ничего ценного не увидела. Разве что в комоде… но каждый ящик запирался на ключ. Все же я сунулась туда. Раз Стрельцов все осмотрел, то мое любопытство расследованию точно не помешает.

В верхнем ящике комода обнаружились две фарфоровых шкатулки. Одна оказалась пустой, только кофейная пыль на дне, вторая — наполнена чаем. Я понюхала его, но вместо тонкого аромата чайных листьев — или хотя бы полного отсутствия запаха — в ноздри ударил затхлый дух болота и прелого сена. Я растерла щепотку между пальцами — на коже остался грязный след. Или чай совершенно испорчен, или это вообще не чай. Все же я взяла эту коробочку — закончу с делами, разберусь на кухне, что это такое. Под коробочкой с чаем лежал бумажник. Я раскрыла его. Несколько банкнот, серебряные и медные монеты. Сорок «отрубов» и сто пятьдесят медных «змеек». Много это или мало — поди пойми. Но хоть какие-то деньги лучше, чем вообще без денег. Я вернула бумажник на место: из-под замка никуда не денется.