Вдова на выданье (СИ) - Брэйн Даниэль

— Ну куда, куда, малахольная! — запричитала Парашка, дергая меня в проход, ведущий к моей бывшей комнате, и от досады я скрипнула зубами и обругала саму себя. Всего-то какое-то барахло валяется еще в комнате, а что нянька не поставила меня в известность — настоящая Липочка могла повод для такой таинственности знать.

Оставшийся путь до двери я уже насмехалась: Парашке не позавидуешь, барыня, резко съехавшая с хорошо знакомых рельсов, это проблема. Пускай, главное, чтобы с рассудком не простилась сама Парашка, сумасшедшие обычно очень сильны.

— Ну вот и пришли, матушка, чего упиралась? — в ухо мне выдохнула старуха, лягнула дверь и бесцеремонно впихнула меня в комнату, а мне оставалось онеметь, окаменеть и проклясть все на свете.

На столе прыгал потревоженный нашим вторжением огонек свечи, а рядом скалой застыл Евграф, и сбежать от двоих у меня не было никаких шансов. Парашка перекрывала мне путь к спасению, Евграфу руку протянуть, чтобы меня сцапать, а здесь, в подвале, никто не услышит, хоть оборись я или в самом деле гори все синим пламенем.

— Ну стала, матушка, что стала? — заворчала Парашка, снова меня толкая вперед, и посетовала сообщнику: — Что с ней делать прикажешь? То кидается, вон, на благодетельницу с канделяброй, а то стоит! Барыня, а барыня! — безнадежно гаркнула она мне в ухо так, что я вздрогнула. — Тьфу!

И мне прилетела несильная, но отрезвляющая пощечина, за которую я, впрочем, была благодарна и огрызаться не стала — потом, пусть пока продолжает считать, что я чокнулась. Но Парашка, теряя времени, отпихнула меня в сторону, ткнула кривым пальцем в сундук:

— Давай!

Я же в сундук не влезу, как ни складывай? Евграф поднатужился, уперся руками в крышку, затрещали доски пола — я поразилась, насколько тяжелый сундук, ведь он уже пустой, какого черта его сделали таким неподъемным? Евграф пыхтел, Парашка командовала, и наконец моему взгляду предстал обшарпанный, занозистый пол, в темноте ничем не отличавшийся от прочего в комнате. Парашка отодвинула теперь Евграфа, присела, начала ковыряться в досках, ничего у нее не выходило, и продолжать пришлось все тому же Евграфу. Я послушно ждала, хотя закрадывались подленькие мысли, что если не в сундуке, то под досками моему телу достанет места.

— Ну, пошел отсель! — взволнованно крикнула в спину Евграфа Парашка и, не дождавшись толком, пока тот отойдет, нырнула по локоть в образовавшуюся щель. Что-то звякнуло, и я… — Ну вот, целехонькое все, а ты говорил — дурная затея да дурная. Сам ты дурной.

Парашка выпрямилась и сунула мне бархатную тряпку, облизнувшуюся длинным золотым языком. Я подхватила матово сверкающую цепочку, потянула за нее, тряпка мягко легла мне прямо под ноги, а в руках у меня осталась увесистая брошь, скрепляющая драгоценные цепочки.

Стеклярус или бисер. Я потерла грани мелких камней пальцем, Парашка скуксилась, на меня глядя, и снова занырнула в щель в полу.

— Дай-ка тряпицу какую! — велела она Евграфу. — Вон, на кровати глянь! И сюда ее. Ноги-то убери, раскорячился, как пенек! Вот, матушка, все честь по чести, и не смотри на меня, благодетельнице-то ручки не жгло, поди, сирот обирать, а надо было мыша ей в ларь киднуть, да Евграшка отговорил, мол, вонять будет, а так, глядишь, еще сколько не хватится. Ну так хватилась и хватилась, а место тут укромное, все свое лучше к себе поближе держать. И не вздумай отдавать, матушка, ничего благодетельнице! Не ей дарено, не ей владеть.

Парашка брызгала слюной, губы растянулись в оскале, но выглядела она бесконечно довольной. У меня даже мыслей не было никаких, в такой я была прострации.

— Не вздумаю, — хрипло пообещала я. Список того, что мне законно принадлежало, я помнила плохо, но драгоценностей Парашка вытащила больше, чем в перечне было строк. Может быть, он изначально был неполон, а может, там было указано только все самое ценное. — Почему мой муж это все не продал, не знаешь?

Почему я из всех вопросов задала самый сейчас неважный?

— Жене дареное — женино и есть, — отрезала Парашка и, отряхиваясь, выпрямилась. — Хочешь, сама смотри, осталось что в полу или нет.

Я кинула брошь к остальным украшениям и из вредности опустилась на колени, все еще думая, что наступило самое подходящее время, чтобы ударить меня по голове, и на этот раз без пощады. Под насмешливым взглядом Парашки и бесстрастным — Евграфа я шарила рукой по изумительно сделанному тайнику — ни единой щербинки, ни одной задоринки, кто-то отшлифовал доски на зависть любому краснодеревщику.

Больше в тайнике не нашлось ничего, и я поднялась. Сказать мне обоим было нечего.

— Спасибо.

— То-то, — захихикала Парашка и обменялась разбойничьим взглядом с Евграфом. — А то расщедрилась, матушка, и сама впроголодь, и барчата впроголодь. Так и не заикалась про золото свое, а то за два дня затвердила, ну, думаю, так пора!

Ко мне окончательно вернулось ощущение реальности. Я дернула Прасковью за руку и, когда она повернулась ко мне, заключила ее в объятья.

— Спасибо, нянюшка! — прошептала я. Чуть позже я осознаю, что мытарствам конец, нужна еще пара минут. — Прасковья ладно, но ты, Евграф?..

— А как я, барыня, перед покойным барином да барыней покойной ответ держать буду, когда час мой придет? — слезливо вопросил он и развел руками. — Как барину Николе Львовичу скажу, что, мол, барышню, дочь любимую, единственную, да сестру его балованную, заобидеть кому дозволил? Мне барин Никола Львович как велел? Барышне слугой быть, как ему был доселе, а неначе быть битым да проклятым! Я, барыня, вечно по Лесу Черному мыкаться не хочу, слово да долг свои знаю!

Парашка высвободилась из моих рук, встала, оттопырив зад, принялась собирать украшения в узел. Я шмыгнула носом — выходит, Евграф, как и Прасковья, мои слуги, и родители и брат — у меня был брат? — отправили их со мной, когда принесли меня в жертву. Жестокость, приправленная благородством, и что бы я делала без своих людей?

— Завтра, — веско наказывала Парашка Евграфу, виляя задом и стараясь не звенеть драгоценностями, — с утречка, пойдешь к купцам, подводу спросишь, да куда ехать — не говори, а скажи, что ввечеру барыня рассчитается. Да подводу, смотри, крытую бери, а я скажу, что барыня к колоннам поехала, да и повод хорош, за Зинку Всемогущую упросить. А там барыню в банку спроводишь, да смотри, чтобы не увязался никто!

— Да кто за мной, нищей, увяжется, — пробормотала я, облизывая пересохшие губы и сцепив руки перед собой.

Я могу заложить украшения, а могу и продать. Сколько бы ни было у меня долгов — у меня лично, не у покойного мужа — я их даже закрою, поскольку мне понадобится поддержка и Обрыдлова, и прочих купцов. Я завтра же съезжу в эти ряды, и я не я, если не найду им применение. Лакшери-сегмент я не потяну, если я правильно представляю, то одна товарная единица в этих рядах стоит, как все, что сейчас так трепетно сворачивает в узел Парашка, но не люксом единым стоит этот мир, как не люксом единым стоял в мое время. Книжный магазин, канцелярские товары или что-то похожее — то, во что я имею финансовую возможность вложиться.

— Завтра, как из банка выйду, Евграф, поищешь квартиру, — сказала я, и все еще происходящее казалось мне сном каким-то. — Такую, чтобы мне с детьми и тебе с Прасковьей жить.

— А Лариса Сергеевна как же? — удивленно пробасил Евграф, и я чуть по лбу себе с размаху не саданула. Как в его голове одновременно уживается кража и верная служба — неведомо. Даже ему самому, скорее всего.

— Перебьется, — хмыкнула я, а Парашка, затушив свечу и оставив нас в полном мраке — ведьма, черт бы ее побрал! — заторопила на выход.

Мне по-прежнему этот мир казался полным тьмы. Не образно, в прямом смысле: едва гас хоть какой-то свет, и я терялась, почти впадала в панику, и, мелкими, нервными шажочками переступая за Парашкой, я думала, что любой из местных обитателей от яркого моего мира легко мог сойти с ума. Светодиодные лампы, неон рекламы, вспышки камер и телефонов — против робких, дрожащих огоньков и темноты, подступающей отовсюду.