Двадцать два несчастья 2 (СИ) - Сугралинов Данияр

— Щас! — фыркнула раздраженно «пупсик».

— Почему это? — спросил заместитель председателя.

— Потому что, как выяснилось, из профсоюза меня исключили с нарушением процедуры, — ответил я.

В зале заворочались. Кто-то кашлянул, кто-то заерзал на стуле. Председатель нахмурился.

— Это еще почему? — спросил он.

— Почему-почему… А потому что, как я уже сказал, уведомления об исключении мне никто не направлял, — спокойно объяснил я. — По уставу меня обязаны были письменно уведомить об исключении. Не уведомили — значит, решение можно оспорить. А пока оно не оспорено, я формально остаюсь членом профсоюза, и его представитель здесь должен быть. И вы это прекрасно знаете. Или нет?

Пошел легкий шорох. Кто-то снова кашлянул, кто-то заерзал сильнее.

— А раз так, комиссия обязана была уведомить профсоюз и обеспечить присутствие его представителя. Но профсоюз не уведомили. Представителя нет. Или он прячется? — Я заглянул под стол. — Нет, не вижу. А значит, нарушение процедуры, и заседание подлежит переносу. Какая жалость.

Гиалуроновая красотка моргнула два раза. Похоже, у нее завис внутренний процессор.

Председатель хмурился так мрачно, будто ему только что сообщили о внеплановой налоговой проверке.

Зато заместитель председателя, тот подтянутый мужик, поднял на меня одобрительный взгляд. Явно зауважал.

А Зухра Равилевна выпалила фразу (тоже мной запланированную, но я надеялся услышать ее от Харитонова):

— Вы не можете вступить в профсоюз! И остаться в нем не можете!

— Почему же? — спросил я, захлопывая мышеловку.

— Потому что вы, Епиходов, уволены из нашей организации!

Все выдохнули и радостно закивали, мол, да, не можешь.

И тогда я голосом, наполненным вселенской печалью, спросил:

— А что я тогда здесь делаю? И в каком качестве?

— В смысле «что»? — охнула «пупсик». — В смысле «в каком»? Вас вызвали на комиссию…

— Как ваше заседание называется? — жестко перебил ее я.

Все. Игры закончились.

Она удивленно посмотрела на меня.

А я рявкнул:

— Название заседания читайте! В повестке! В уведомлении! Читать умеете, я надеюсь⁈

— Заседание внеплановой федеральной комиссии по разбору летальных исходов и качеству медицинской помощи, в том числе применения опасных алгоритмов оказания медицинской помощи, оказания таковой в ненадлежащих условиях сотрудником Казанской городской больницы №9 Епиходовым Сергеем Николаевичем, — дисциплинированно прочитала длинное название она, и голос ее в конце обиженно дрогнул.

— Вот! — Я поднял указательный палец и мудро изрек: — Сотрудником Казанской городской больницы №9! А я кто?

Я обвел всех немножко грустным и чуточку укоризненным взглядом. И все смотрели на меня, словно бандерлоги на мудрого Каа. Не став выбиваться из роли, я закончил:

— Так какого черта вы мне тут комедию устроили?

— Епиходов! — прогремел Харитонов. — Ты должен руки целовать за то, что мы хотели внутри все тихо-мирно решить! Иначе материалы будут направлены в прокуратуру!

— И, если прокуратура сочтет нужным, будет уголовное дело! — подал голос Олег, покосившись на невзрачного мужичка. — Там и 238-я может всплыть и 293-я. Сам понимаешь, чем такое заканчивается.

— Вот и замечательно! — горячо одобрил я. — Комиссия не вправе рассматривать мои ошибки как дисциплинарные, потому что я больше не являюсь вашим работником. Любые претензии — только через суд и только в установленном порядке!

Я окинул добрым взглядом лица всех присутствующих и весело и многообещающе добавил:

— И в присутствии журналистов!

Вот тут-то эмоциональный фон резко изменился. Председатель испытал всплеск ярости, смешанной с острым страхом — публичности он явно боялся больше, чем меня. Харитонов излучал злобу и желание физически меня уничтожить. А вот заместитель председателя почти улыбался, и в его взгляде читалось что-то вроде «молодец, парень, продолжай в том же духе».

— Вы не посмеете! — хрипло выдохнул председатель комиссии и нервно рванул на шее удавку галстука.

— Почему это? — удивленно и даже немножечко изумленно спросил я.

— Епиходов! — взвизгнул Харитонов, влезая в наш разговор. — Ты уже перешел все допустимые границы!

Мы с председателем одновременно посмотрели на Харитонова недовольно, мол, уйди, дурачок, не мешай, тут же взрослые люди разговаривают о важных вещах.

И Харитонов как-то враз сдулся, сгорбился и уселся обратно на свое место, сверля меня уничижительным и многообещающим взглядом.

— Это не в ваших интересах! — пафосно, но неубедительно заявил председатель, яростно барабаня пальцами по столешнице.

— Да? — удивился я. — Допустим. Тогда обоснуйте.

— Огласка вам невыгодна! — уверенно заявил толстяк, который враз обрел былую уверенность.

Что-что, а обоснуй он формулировать явно умел. Наблатыкался за долгие годы.

— Разве? — Я чуть склонил голову к плечу и посмотрел на него так, как Хазанов в легендарном номере, где он попугая изображал. В общем, примерно с таким выражением лица: изрядно удивленным, слегка хитрым и чуточку дебильным.

— Эм… да… — уже не так уверенно закончил свой претенциозный выпад толстяк. А потом посмотрел на меня еще раз и свирепо добавил: — Если общественность узнает, что по вашей вине погибли три пациента, вас посадят! А на вашу репутацию падет несмываемое пятно!

— Если меня признают виновным, то пятно так и так будет. — Я невозмутимо пожал плечами. — Но это если мою вину на суде докажут. А вот у журналистов сразу появится много вопросов. Я уже часть из них тут озвучивал. Но самый главный вопрос будет такой — почему после смерти трех пациентов, одним из которых был почему-то ребенок, и при моем таком ужасном алкоголизме, о котором все в больнице прекрасно знают, именно мне поручают провести операцию на черепушке дочери самого Хусаинова?

— Ты же сам вызвался! — аж подскочил Мельник.

Но я не удостоил его даже взгляда.

Смотрел на председателя, по лицу и шее которого густо пошли красные пятна.

Он хмуро зыркнул на меня и сказал:

— Можете быть свободны, Епиходов. Комиссия и без вас рассмотрит это дело. И ждите повестки в суд. Мы инициируем закрытое заседание, так что насчет журналистов не обольщайтесь! Ничего у вас не выйдет!

— Уже начинаю ждать! — сердечным голосом воскликнул я и от такого усердного рвения аж приложил руки к сердцу.

Но толстяк моего порыва не оценил. И вообще никто не оценил. Смотрели на меня как на врага народа, неприветливо, в общем, смотрели.

Повисла пауза. Нехорошая такая.

Все терпеливо ждали, а я сказал:

— В таком случае — всего доброго. И очень надеюсь, что в этот раз вызов на суд не придет за час до заседания. Очень надеюсь…

А затем взглянул на Бойко и кивнул:

— Олежка, давай, до встречи! И спасибо тебе! Ты настоящий друг! — широко улыбнулся я ему напоследок и вышел, аккуратно прикрыв дверь. Но успел крикнуть в закрывающийся проем: — Генриху привет!

Уверен, теперь Олегу будет весело. Интересно, что он им всем говорить станет?

Шел по коридору и улыбался. Особенно веселило меня выражение лица Олега. Ну а что — сделал врагу гадость, и на сердце радость. И эта поговорка действует в любую сторону.

Потому что скотства я не терплю.

В коридоре меня встретила тетя Нина. Явно караулила.

— Ну чегой там? — ворчливо спросила она, с тревогой вглядываясь в мое лицо.

— Джимми, Джимми, ача, ача! — дурашливо пропел я и изобразил пару яростных танцевальных движений из индийского диско.

Тетя Нина хихикнула, исполнила свирепое рок-н-ролльное батман-фондю со шваброй в стиле знаменитого Элвиса Пресли и восторженно показала большой палец.

Одобрила, стало быть.

А я пошел дальше.

Я искал председателя местной ячейки профсоюза. А для этого мне сначала нужно было зайти в отдел кадров и узнать, кто там рулит этим всем делом. И желательно было это сделать, пока туда из комиссии не вернулась Зухра Равилевна.