Таможня дает добро (СИ) - Батыршин Борис

Новоприбывшие очень быстро заняли большинство начальствующих постов колонии. Казаки из числа Донского офицерского резерва, коих на «Живом» было не меньше сотни, основали станицу Донская; прочие обосновалась в-основном на побережье, заложив Порт Живой, где до сих пор обитали их потомки. Одним из таких, правнуком того самого офицера-дроздовца с фотографии, и был шкипер «Херсонеса». Здешнему градоначальнику (совмещавшему эту должность с постом правителя всего Нового Крыма) подчинялись градоначальники Николаева и Нифонтова а так же наказной атаман войска Донского, чья резиденция располагалась в одноимённой станице. Все трое были потомками крымских эмигрантов — хотя, заметил шкипер, в последнее время ходят разговоры, что новым градоначальником Николаева может стать выходец из семьи, перебравшейся сюда из Маячного Мира, из города Гель-Гью ещё с первопоселенцами.

На этом беседа на исторические и экономико-политические темы увяла. Сообщённые шкипером сведения хоть и были обширны, не отличались ни конкретикой, ни даже элементарной упорядоченностью — за исключением тех, что относились к морю и рыбному промыслу, главному занятию владельца «Херсонеса» и его коллег по рыбацкому цеху. Роман переключился на бифштексы (водку он по дневному времени решил проигнорировать) а заодно стал приглядываться к посетителям заведения. Их по дневному времени было немного — двое или трое чиновников из портоуправления, офицер со скрещёными саблями в петлицах щегольского кителя цвета хаки, да компания студентов Нифонтовского университета — они, как пояснил половый, подававший закуски, прибыли в Пост Живой для административной практической службы и ежедневно обедали в «Новороссии». Всего студентов было человек десять; заказав большой самовар, водки и закуски попроще, они устроились за сдвинутыми столами и негромко затянули песню:

…Быстры, как волны,

Все дни нашей жизни,

Что день, то короче

К могиле наш путь…

Налей, налей товарищ,

Заздравную чару…

Бог знает, что с нами

Случится впереди!

— Ты смотри, помнят! — восхитился Казаков.– Стихи, чтоб ты знал, сочинил поэт Серебрянский, ещё в середине позапрошлого века. Тогда она тоже считалась студенческой — вот так же по трактиром пели, за рюмкой чая…

— Помолимся, помолимся,

Помолимся Творцу!

К бутылочке приложимся,

…А после — к огурцу!

Налей, налей товарищ,

Заздравную чару…

Бог знает, что с нами

Случится впереди!.. — негромко, с чувством выводили студенты. Роман слушал, прикидывая, стоит ли последовать совету автора этих строй, или лучше пока воздержаться.

Половый (так здесь называли официантов) тем временем приволок студентам огромное блюдо с бифштексами и печёной картошкой; они умолкли и принялись за еду. Попытки Казакова вернуться к теме истории Нового Крыма успеха не принесли (их собеседник к тому моменту уже изрядно набрался и клевал носом), и тогда Роман очень вовремя вспомнил о даме, к которой шкипер посоветовал обратиться ещё на борту «Квадранта». Упомянутая особа жила, как оказалось, всего в двух кварталах от «Новороссии»; они расплатились — как оказалось, здесь охотно принимали зурбаганские талеры и крейцеры, — и, взяв в трактире мальчишку-посыльного в качестве проводника, поспешили откланяться.

VIII

Дверь открыла хозяйка дома — женщина лет тридцати пяти, высокая, стройная, но не сказать, чтобы худощавая, с правильными чертами слегка вытянутого лица, смуглой кожей и каштановыми волосами, уложенными в несложную, но элегантную причёску. С первого взгляда Роману показалось, что ей не больше двадцати пяти лет, но разглядев внимательный, оценивающий прищур и крошечные, едва заметные морщинки в уголках зелёных с миндалевидным разрезом глаз, он понял, что ошибся как минимум, лет на десять.

Одета она была не то, чтобы по-домашнему — скорее, не для парадного выхода. Свободное, густо-изумрудного цвета платье (изумительно подходяще к цвету её глаз и медному отливу волос) с широкими рукавами. Кажется, припомнил он, такие когда-то называли «капот»… впрочем, кто их разберёт? Здесь ежеминутно приходится спотыкаться о что-то, вышедшее из книг и фильмов, описывающих начало прошлого, двадцатого века — что, собственно, неудивительно, если вспомнить, откуда явились в этот мир предки нынешних его обитателей.

В общем — дама эффектна была до чрезвычайности, а пожалуй, что и красива, — подытожил свои впечатления Роман, — любопытно, какая же она была в юности? Хотя — его спутнику она и сейчас должна казаться совсем молодой…

Он изобразил вежливый поклон, едва удержавшись от попытки щёлкнуть каблуками. Казаков повторил его жест и церемонно приложился к протянутой ручке — за что и был вознаграждён очаровательной улыбкой.

— Борецкая Вера Павловна. — представилась дама. — Чем обязана, господа?

Роман ожидал, что его спутник выдаст текст, который они составили по дороге сюда (так, мол и так, гости из Зурбагана, интересуемся историей вашей колонии, собираемся писать книгу) — но тот, видимо, впечатлённый явлением прекрасной домовладелицы, напрочь сломал заготовленный сценарий.

— Счастлив знакомству, мадам! — он послал ей многозначительную улыбку. — Казаков Пётр Петрович, путешественник и литератор. А это мой спутник, его зовут Роман… э-э-э… Рамон Меркадер. Мы, видите ли из того мира, откуда прибыли ваши предки, интересуемся вашей историей. Нам сказали, вы разбираетесь в ней лучше других?

— Рамон Меркадер? — брови, тонкие, в безупречную ниточку, приподнялись, обозначая лёгкое удивление. Он что же, испанец?

Вы знакомы с земной географией? — в свою очередь удивился Казаков. — Нет, мы оба соотечественники, из России, как и ваши предки. А имя — это… как бы сказать… нечто вроде прозвища. Впрочем, и ваши, мадам, Имя-отчество весьма говорящие…

— Право же? — снова вздёрнутая бровь. — И что же в них такого… особенного?

Они всё ещё беседовали на пороге — похоже, подумал Роман (он же Рамон), его спутник так ошеломил хозяйку дома своим напором, что там забыла пригласить гостей войти. Или она нарочно тянет время, пытаясь понять, кого это к ней занесла нелёгкая?

— Ну как же! — Казаков явно только и ждал этого вопроса. — Во-первых, Вера Павловна, та, что видит сны. Потом Вера Павловна Фигнер, революционерка, террористка, состояла в «Народной Воле» а потом в партии эсеров. Впрочем, вы, вероятно, не слышали ни о той, ни о другой…

— Ну, почему же? Четвёртая царица из романа мсье Руссо, дивный дворец на холме, машины, выполняющие работу за людей… «Что делать» — как же, почитывали господина Чернышевского, приходилось… Между прочим, имейте в виду — женщина улыбнулась, чуть насмешливо. — госпожа Фигнер не Вера Павловна, а Вера Николаевна. Как видите, нам тут история нашей прародины тоже известна — хотя, вероятно, не так хорошо, как вам, нынешним её обитателям.

И, выпустив эту парфянскую стрелу, она сделала шаг в сторону, пропуская гостей в дом.

* * *

— Нам сказали, что вы интересуетесь начальным периодом колонии, — Казаков отхлебнул чая из маленькой чашечки, — и собрали на эту тему немало сведений. Мы бы хотели посмотреть… если можно, разумеется.

Вера Павловна, пригласив гостей в дом, перво-наперво усадила их за стол — традиция, несомненно, привезённая с оставленной родины, — на котором стоял большой медный чайник. Под чайником которым плясал голубоватый огонёк спиртовки — похоже, подумал Роман, самовары эмигранты с собой не прихватили… Он приканчвал уже третью чашку вкуснейшего чая — не чая даже, а смеси трав и листов кустарника, выращиваемого на склонах южных предгорий, о чём она и не преминула сообщить, наливая гостям густо-рубиновой, с лёгким цветочным запахом, заварки.