Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ) - Луна Кармен

— Я не позволю тебе.

— Райнар. — Я подняла на него взгляд. Ровный, спокойный, но с той стальной ноткой, которую не сбить ни титулом, ни короной. — Если я не поеду, король может умереть. А если он умрёт, ты получишь новую войну, новые интриги, и новую "невесту", подобранную леди Эванной. Хочешь?

Молчание. Явное напряжение. Челюсть Райнара напряглась, пальцы сжались в кулак.

— Возьми охрану, — сквозь зубы выдохнул он наконец.

— Василиус уже в корзине, — невинно улыбнулась я. — Остальные пусть не мешают.

Он смотрел на меня ещё секунду. Потом отвернулся, резко махнул рукой — мол, делай, что хочешь. И ушёл, не сказав больше ни слова.

А я уже шагнула в карету. В голове — тревога, в груди — злость, а на лице —улыбка. Спасать короля. Ну что ж... очередной пациент без карточки.

Дорога к столице была... длинной. В смысле, физически — не очень. Но морально — километры мерялись не колёсами, а мыслями. А их в голове моей крутилось, как в котле ведьмы (ну раз уж меня и так обвиняют — пусть будет образ соответствующий).

Карета тряслась на каждой кочке, как старческий коленный сустав на метео-шторме. Василиус уютно устроился у меня на коленях, подложив лапу под морду и тихо мурлыча. В нормальной реальности это бы действовало успокаивающе. В этой — больше напоминало: «Ты, хозяйка, сама вляпалась, теперь сиди и лечи».

— Серьёзно, — буркнула я ему. — Почему нельзя было в этой жизни родиться чем-то попроще. Скажем... булкой. На рынке. Всё понятно. Всё ясно. Пока не съели —ты на своём месте.

Василиус не ответил. Только фыркнул. Мол, не ной. Ты — герцогиня. Ты же хотела быть нужной? Ну вот. Получай.

Я отвела занавеску и выглянула в окно. За стеклом пролетали поля, редкие деревушки, весенние ручьи, капающие с подтаявших крыш. Небо было серым, как настроение Райнара, и, похоже, тоже собиралось выдать грозу. Очень символично.

И в тему.

Перед глазами всплыла сцена прощания: он стоит в коридоре, как изваяние из мрамора и командных комплексов. «Не поедешь». Ха. «Я не позволю». Ага.

Смешной он у меня. Мог бы уже понять, что Вайнерис, если решила, то даже факелом не остановишь.

Но всё равно... было немного тревожно. Не из-за короля. Из-за ловушки. Вся эта срочность, королевские печати, приглашение "именно меня" — всё это пахло так, как пахнет травяной сбор, если в него подсыпать капельку белладонны. Вроде знакомо... а на вкус — смерть.

Я вздохнула, придвинула к себе кожаный свёрток с лекарствами — на всякий случай — и посмотрела вперёд. Столица приближалась. В ней — дворец. А в нём — старый, больной, подозрительный король, леди Эванна и полный комплект весеннего безумия.

А Я? Я — просто женщина в карете. С котом, ящиком трав и нехилой способностью портить планы врагам.

Пусть попробуют.

— И всё-таки, — раздалось снизу, где распластался Василиус, делая вид, что он декоративная подушка с характером. — Ты идиотка.

— Очень приятно, Вайнерис. У тебя тоже выдающийся словарный запас для подушки с усами, — буркнула я, откидываясь на спинку и прижимая к виску пальцы .

Голова начинала гудеть, как самовар на ярмарке.

— Серьёзно. Ты едешь во дворец, либо притворяется, что умирает, либо действительно умирает, но только чтобы успеть обвинить тебя в ереси.

— Прямо утренний оптимизм. Ты на завтрак ел совесть?

— Я ел панику, приправленную здравым смыслом. Попробуй. Полезно для выживания.

— Ой, хватит. Меня официально вызвали. Королевская печать. Пергамент. Этикет.

Всё как ты любишь.

— Ага. До того момента, как ты подойдёшь к кровати Его Величества, а он вцепится в твою руку и зашепчет: «А-а-а, ведьма, убейте её настоем мандариновой корки»

— Василиус перекатился на бок, зевнул и добавил: — Или хуже: назовёт тебя лекаркой без диплома.

— Я тебе этот диплом покажу! — возмущённо прошипела я. — Если, конечно, когда-нибудь найду пергамент и время, чтобы его себе нарисовать.

— Вот именно. У тебя даже лицензии нет. Ты самозванка. Романовская Елизавета среди антисептиков.

Я прищурилась.

— Хочешь, я оставлю тебя в следующей деревне? Скажу, что ты говорящий демон.

Пусть попробуют тебя освятить.

— С моей харизмой? Они мне ещё и торт принесут:

— Да уж. Торт из чеснока и святой воды.

Василиус, довольный, снова улёгся.

— Только не говори, что у тебя нет страха. Я же тебя насквозь вижу. Глаза у тебя как у кошки, которую ведут к ветеринару.

Я вздохнула. Долго. Глубоко. Глаза прикрыла.

— У меня нет времени на страх, Вась. Он — как горячка: если поддаться, сожжёт всё к чёртовой матери. А если сжать зубы и лечить — может и выживешь:

— НУ. — лениво протянул кот, — тогда, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Всегда. — Я снова глянула в окно. Столица была всё ближе. — Или хотя бы делаю вид.

— Вот этого я и боюсь.

25.

Столицу видно было издалека — серый венец башен, обвитый лёгкой дымкой и высокомерием. Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее она напоминала мне пациента на грани лихорадки: величественная, но уже начинающая потеть тревогой. За воротами кареты я чувствовала, как сгущается воздух — тот особый сорт напряжения, который витает в местах, где много власти, мало совести и слишком много золота.

У въездной арки нас остановили гвардейцы. Лица у них были как у людей, которых держат на диете из ржавого хлеба и строгих приказов. Один из них шагнул вперёд, по привычке ожидая, что перед ним сейчас окажется очередная восклицательная особа с визгом «Я к Его Величеству по зову сердца»

— Имя, цель визита, — отрывисто бросил он, заглядывая в карету с таким выражением, будто искал там контрабанду, а нашёл кота, который демонстративно зевнул ему в лицо.

— Герцогиня Вайнерис. Вызвана по королевскому приказу. И нет, не на бал.

Он открыл рот, чтобы сказать что-то важное и внушительное, но тут заметил печать на письме, которую я аккуратно демонстрировала — и замолчал. Руки резко прижались к груди, он поклонился, как будто от этого поклона зависела его надбавка к жалованью.

— Простите, миледи. Проходите. Вас ждут у внутренних ворот.

Карета снова тронулась, и чем глубже мы въезжали, тем тише становилось внутри.

Даже Василиус, обычно мастер ехидных комментариев, на этот раз молчал свернувшись клубком у меня на коленях. Или он просто затаился, ожидая, когда появится повод сказать своё "А я говорил".

Во дворце было прохладно. Слишком много мрамора, слишком мало живых лиц.

Нас встретили вестники — из тех, кто носит камзолы и выражения лиц, как у людей которых научили улыбаться строго по расписанию. Меня проводили по коридорам, мимо бесконечных гобеленов, бронзовых бюстов и портретов предков, каждый из которых глядел так, будто лично участвовал в казнях и заседаниях.

— Его Величество ждёт, — произнес один из них, делая приглашающий жест:

— Он же болен, — заметила я. — Как он может ждать?

— Это... фигура речи, миледи.

Я приподняла бровь и пошла дальше. Фигура речи. Фигура власти. Фигура — моя, в этот момент, в дверях королевских покоев.

Знаешь, когда впервые входишь в покои умирающего короля, ожидания обычно такие: мрак, золото, трагедия, драма. А на деле — запах. Тот самый, липкий, вязкий, как заваренный в киселе страх. Ладан вперемешку с потом, жаром и чем-то ещё вроде королевского величия, которое, кажется, пытается испариться сквозь щели в дубовых створках. И не успевает.

На кровати, заваленной подушками, шелками и, прости меня, Господи, десятью видами недействующего благородного лекарства, лежал Его Величество. Король.

Олицетворение власти. Сейчас — воплощение чахотки, обернутое в одеяло.

Губы пересохшие, глаза закатились, грудь вздымалась рывками, как у рыбы выброшенной на берег Щёки ввалились, руки дрожат а изо рта — шепот, бессвязный, лихорадочный. И судороги. Мелкие сначала. Потом — резкие, словно его душу тянут в разные стороны, и она, бедняга, не может определиться, в какую дверь стучаться: в раёк или в склеп.