Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ) - Луна Кармен

Я приоткрыла глаза и долго смотрела в потолок. Каменный, прохладный, серый, такой же, как и всегда... но нет, внутри всё было иначе. Я чувствовала это кожей, костями, каждой клеткой. Будто мир за ночь сдвинулся, и теперь центр тяжести оказался прямо подо мной. Что-то изменилось. Слишком сильно. Слишком быстро.

И теперь оставалось только понять — к лучшему или... как всегда.

Потянулась. Ой. Ошибка.

Тело отозвалось целым оркестром ощущений: приятно тянущая боль в мышцах, где-то лёгкая ломота, и эта странная лёгкость внутри, которая обычно появляется только после очень удачного спорта или... ну, мы понимаем, да?

Я закрыла глаза и выдохнула.

Вчера. Райнар. Эти руки. Эти поцелуи. Этот жар — не только от болезни, наконец-то. И его лицо... так близко. Суровое, злое, но живое. По-настоящему живое.

Господи, Вайнерис, что ты творишь? Или точнее — кто тебя творит теперь?.

Василиус замурлыкал громче и по-хозяйски ткнулся лбом в мою щёку. Ну конечно.

Комментатор с хвостом тут как тут:

— Не смей, — пробормотала я, уткнувшись лицом в подушку. — Даже не начинай.

Он фыркнул, будто именно это и собирался сделать, и взгляд его был... слишком красноречивым. Вот уж кто знал все секреты этого замка и моих перепадов настроения. Кот, который видел больше, чем положено, и, судя по глазам, осуждал качественно и с удовольствием.

Я села, обхватила колени руками и замерла. В комнате было спокойно, только легкий сквозняк шевелил полог кровати. Но внутри... внутри скреблась тревога. Как та самая мышь в кладовке: вроде мелочь, но грызёт основательно.

Что теперь? После всего этого? После ночи, после поцелуев, после... после нас?

Я провела рукой по волосам, заметила, что прядь выпала из причёски. Смешно. Так тщательно вчера собирала, чтобы выглядеть достойно, а теперь сижу тут, растрёпанная, с кошачьей шерстью на платье и мыслью, что жизнь снова готовит подлянку.

— Василиус, — вздохнула я. — Чует моё сердце, что всё это только начало. И вряд ли — сказки с хэппи-эндом.

Он посмотрел на меня с таким видом, будто хотел сказать: «Гений, блин, только догадалась?» и перевернулся на спину, вытянув лапы, как самый беззастенчивый комок наглости.

Я усмехнулась. Уверенность была. Сила появилась. Тело — напоминало, что ночь была... ох какая ночь. Но душа... душа знала: буря впереди. И я к ней готова.

Замок шептал. Причём не так, как обычно шепчут старые стены в дождь или когда ветер завывает в коридорах. Нет, этот шёпот был живой, цепкий, липкий, как паутина, которую нарочно растягивают по углам, чтобы кто-нибудь да вляпался. И он полз из кухни, из коридоров, из каждой каменной трещинки этого мрачного замка. Слуги переглядывались, притихали при моём появлении и всё чаще склоняли головы не в знак уважения, а так, как склоняют, когда хотят, не встретиться взглядом.

Я проходила мимо гардеробной, и из приоткрытой двери вылетела реплика, тонкая и ядовитая, как змеиный шип:

— Вы видели? Она опять сушит свои травы... И глаза... блестят как-то не по-людски.

Вторая, более смелая, шепнула в ответ.

— Ведьма она. Я говорю — ведьма. Кто ещё так быстро от чумы людей вытаскивает?

Дальше последовало нервное хихиканье, как у куриц, которые только что видели лису и обсуждают, как бы сделать вид, что всё нормально, пока когти не замелькали по двору.

Я прошла мимо с гордо поднятой головой, даже не обернувшись. Но внутри медленно росла та самая холодная сталь, которой раньше пользовалась, только по профессиональной надобности, объясняя особо упёртым пациентам, что «само не пройдёт». Сжимала пальцы в кулак под юбкой и напоминала себе, что паника — это удел слабых. А слабой я не была. И не собиралась становиться. Даже если на меня начнут шептать с таким усердием, что стены замка сами задымятся от слухов.

На кухне была своя опера. Повариха Доротея, плюгавенькая такая бабёнка с глазами-бусинками, косилась на меня через плечо, когда я проходила мимо. Ложка в её руке застыла в кастрюле так, будто она размышляла, не перелетит ли эта ложка сама по себе через весь зал, если я вдруг сильно подумаю. Остальные кухарки нервно теребили передники и косились на сушёные пучки трав, аккуратно развешенные над очагом.

— Сама видела, — зашептала одна, думая, что я уже за дверью. — Травы переминает руками... а потом раз! — и больной жив.

— Не к добру, — ответила другая глухо. — Не к добру, я тебе говорю. Такие чудеса без колдовства не бывает.

Я остановилась, глубоко вдохнула и повернулась на каблуках. Кухня мгновенно замерла. Доротея резко уткнулась в свою кастрюлю, остальные — уставились в пол, будто перед ними явилась сама чума в кринолине и с маникюром.

— Что-то сказали, Доротея? — голос мой звучал сладко, как медовуха, но под этой сладостью легко угадывался стальной крюк.

— Н-нет, миледи, ничего, миледи! — завопила она слишком быстро, слишком визгливо, что только подтвердило всё сказанное ранее.

Я прищурилась, медленно провела взглядом по всей кухне, задержавшись на пучках трав.

— Отлично. Потому что эти травы — единственное, что стоит между вами и той самой могилой, которую вы тут старательно копаете своими языками. Поняли?

Снова тишина. Такая, что даже кот Василиус, вошедший за мной, окинул кухню ледяным взглядом и надменно фыркнул, будто напоминая: «А ну-ка шептунов в угол».

Я развернулась и ушла, высоко подняв голову. Но внутри уже понимала: шёпоты не утихнут. Они только нарастают. Как тёмная волна перед штормом.

И если сейчас эти ядовитые семена только прорастают в головах, то скоро... скоро кто-то точно решит: время их собрать.

Площадь перед замком снова полна людей. Они стоят плотным полукругом — кто-то со склонённой головой, кто-то с корзиной, кто-то просто с пустыми руками и настороженными глазами. Раньше эти взгляды были благодарными. Испуганными, но благодарными. Сегодня... сегодня в них поселилось другое. Что-то острое, колючее, как иголка швеи, которая вот-вот вонзится прямо под ноготь.

Я вышла к ним спокойно, с привычной улыбкой, которая раньше работала безотказно: «Ваша герцогиня рядом, всё хорошо». Только на этот раз... она скользнула по ним, как капля дождя по промёрзшему стеклу. Те, кого я спасла, низко кланялись, благодарили дрожащими голосами: мол, спасибо вам, миледи пусть ангелы хранят. А вот остальные... ах, эти остальные…

Лица деревянные. Глаза — чёрные щели. Рты крепко сжаты. Они не говорили ничего вслух. Но я чувствовала их мысли кожей. «Как же так? Откуда такие чудеса?

Без святой воды, без свечек, без молитв... Одной лишь травой? Это что-то не к добру»

И туг один из стариков, худой, с лицом, как высушенная репа, вдруг выдохнул громко, будто скинул с души тяжёлое:

— Грех это всё. Неправильно. Так не бывает, чтоб от одной травы люди вставали с одра. Не к добру это, миледи

Он низко поклонился, но слова уже вылетели. И капли яда, что до этого копились на языке толпы, разбежались тонкими ручейками по сердцам. Крестьяне начали шептаться. Кто-то шагнул назад, кто-то наоборот двинулся ближе — разглядеть, нет ли у меня случайно змеиного хвоста или хотя бы зелёного свечения вокруг головы.

Я скала кулаки так, что ногти врезались в ладонь.

— Разве грех бороться за вашу жизнь? — спокойно, но звонко спросила я, глядя прямо в глаза этому реповидному старцу. — Или вы предпочли бы лежать сейчас рядом с теми, кого не удалось спасти? Я не колдую. Я знаю, что делаю. И если хотите жить — верьте не в чудеса, а в работу. Мою и вашу.

Он потупился, но осадочек, как говорится, остался. Да и не только у него.

Я развернулась и пошла прочь, чувствуя спиной их взгляды. Острые, цепкие. Так смотрят, когда вот-вот определятся: почитать тебя или сжечь.

В этот же день вечером я заглянула в главный салон замка и увидела самую мерзкую сцену за последнее время. Леди Эванна, сияющая, как новенький серебряный поднос, устроила свой личный «вечер чаепития». Вокруг — несколько придворных дамочек, все в кружевах и шёлках, сидят, потягивают травяной настой и выглядят так сладко, что зубы сводит. Только глаза — глаза у них были холодными, цепкими, как у ястребов, выжидающих момент клюнуть.