Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ) - Луна Кармен

Я кивнула. А то я не знаю...мазохистка. Я жду тебя внутри...оосх, как же жду.

Он вошёл. Глубоко. Осторожно. С натяжением, с болью — плоть не забывала, что это первый раз. Но рядом было его дыхание, его голос, его губы на моей щеке, его рука на животе.

Он замер, пока я не задышала ровно, и только потом начал двигаться. Словно чувствовал каждый мой внутренний отклик, каждый дрожащий откат, как будто слушал музыку моего тела.

— Ты создана для меня... — прошептал он. — Тёплая. Узкая. Моя.

Я вцепилась в его плечи, терялась. Кричала его имя. Он двигался — всё глубже, всё сильнее. Без насилия. Только уверенность. Только сладость. Волна за волной захлёстывала, пока я не взорвалась под ним, а он — вместе со мной.

Он обнял меня, прижал, накрыл одеялом. Долго не отпускал. Мы лежали: слипшиеся, запыхавшиеся, тихие.

И вот так, подумала я, врач, женщина за семьдесят... стала наконец девственницей с послевкусием герцога. Забавно. И приятно. И пусть хоть камни с неба.

Проснулась я не сразу. Сначала — тепло. Вес его руки на моей талии. Медленное, тяжёлое дыхание у самого уха. Пахло кожей, пеплом из камина и чем-то... им.

Натуральным, настоящим. Самцом.

Он не спал. Я чувствовала, как его грудь ритмично поднималась, щекоча мне спину.

Он лежал, уткнувшись лбом в мои волосы, и просто держал. Не жадно — намертво.

Как будто боялся, что я исчезну. Или превратилась во снющееся.

Я пошевелилась — не для побега, а чтобы ещё чуть-чуть к нему. И его пальцы на моей талии сжались. Слегка. Но решительно.

— Не шевелись, — выдохнул Райнар. Голос — хриплый, утренний. — Я пытаюсь убедить себя, что ты не сон. Что я действительно... в тебе был.

Во мне, да. Целиком. И глубоко. Если бы не юность этого тела, я бы, как врач, уже прописала курс мазей и обезболивающего. Но тут, похоже, исцеление шло от самого источника заражения.

— это не сон, — прошептала я и повернулась к нему. Он выглядел, как мужчина после боя — с лихорадкой в глазах, с тонкими линиями усталости и следами поцелуев, которые я сама же на нём оставила.

Он провёл пальцем по моей щеке, по губам. И поцеловал. Не спеша. Не жадно. Как будто я была раной, которую он боялся разорвать.

— Я был... груб? — спросил он, перебирая мои волосы.

— Ты был... хм, анатомически точен. И бережен. Ну и, — я прикусила губу, —чертовски эффективен.

Он рассмеялся — хрипло, с рывком в груди.

— Не говори это так официально. Я же слышал, как ты теряла голос, когда стонала подо мной... когда шептала «ещё»

— Райнар... — простонала я, но он накрыл мои губы поцелуем — ленивым тёплым, как свежее молоко.

ЕГО ладонь скользнула между моих бёдер. Он коснулся вечно голодной жемчужинки.

— уже уверенно, зная, как, где, с какой силой. Я выгнулась, тело отозвалось сразу.

— и то было почти неловко: даже утром? серьёзно?.

Он снова ласкал вершинки груди, долго сладостно. И вошёл в меня прижимаясь сзади медленно, с той самой бережностью, которую я как врач могла бы записать в клинический случай: «пациент обеспечивает равномерную стимуляцию и стабильное проникновение при полном осознании эмоционального фона партнерши».

Мы не говорили. Только дыхание. Его губы у моего виска. Мои руки на его затылке, запрокинутые назад. Сжатые пальцы. И сладкое, затяжное растворение.

Когда всё стихло, он не ушел. Не встал. Только прижал меня крепче, как будто если ослабит — всё исчезнет.

— Я тебя не отпущу, Вайнерис, — тихо. Упрямо. Как клятва. — Даже если ты сбежишь. Даже если будешь меня ненавидеть. Ты моя. Навсегда.

Я положила ладонь ему на грудь. Под ней билось сердце — сильное, ровное. С легкой аритмией после марафона.

— И ты мой, — ответила я. — До самой клинической смерти. А может, и дольше.

Я не сразу поняла, куда он меня тащит. Сначала — его рука на моей талии. Потом — холодный каменный пол под босыми ногами. Потом запах лаванды.

— Ты хочешь меня искупать? — приподняла бровь я.

— Я хочу трогать тебя, и иметь на это приличный повод, — ответил он. — И ты еле стоишь. Я виноват. Хочу компенсировать.

Он распахнул дверь, и я замерла. Ванна. Большая. Мраморная. С паром. Светом от свечей. Почти как в кино, где главную героиню играет кто-то с идеальными губами.

Только героиня была я. С трясущимися коленками и покусанной нижней губой.

— Я могу и сама, — буркнула.

— Не сомневаюсь. — Он уже стягивал рубашку. — Но теперь ты не сама.

Он вошёл в воду первым. Как король в реку. А потом протянул мне руки. Я шагнула — осторожно, потому что сначала физиология, потом драма. Он усадил меня к себе на колени. Обнял. Мы сидели, как два обнаженных подростка, наслаждаясь тишиной.

— Больно? — прошептал.

— Нет. Только тело... будто не моё. Оно... поёт.

Он усмехнулся, а я прижалась лбом к его щеке. Он взял губку. Начал мыть меня Медленно. Ладони нежно касались плеч, потом груди — и остановились на вершинах.

— Эти вершинки будут мне сниться, — прошептал. — Особенно в разгар чертового совета.

«А вот этого, — подумала я, — мне и не хватало в прошлой жизни. Мужчины, который во время совещаний мечтает о моей груди»

Он мыл меня бережно, словно я была не женщина, а заколдованная реликвия. А потом наклонился и, вместо губки, провёл губами по моему животу. Я поймала его за руку.

— Дальше — сама, — сказала.

— Уже нет, — ответил он. — Ты можешь быть врачом. Скептиком. Но твоё лоно —моё. И я хочу его любить. Так часто, как мне взбредет в голову.

И вот как после семидесятилетия с тонометром я оказалась в сказке, где мою плоть называют драгоценной а влагу между ног — не симптомом, а благословением.

Я замерла. Но он — аккуратно, будто касался не плоти, а тончайшего стекла, — всё же провёл рукой между моих ног Скользнул по лону — осторожно, без нажима, скорее отмечая, чем захватывая. Вода была горячей, пальцы — тёплыми, мыло —шелковистым. И я вдруг поняла, что если он продолжит, то я... расплавлюсь. Прямо в этой ванне. Без следа.

Я прижалась к нему бедром, чтобы уравновесить дыхание. Не получилось.

— Тихо... — прошептал он, прижав губы к моему уху. Его голос был ниже, чем обычно, как будто говорила сама ночь. — Только ты и я. Только наслаждение.

И он вошёл в меня. Там, в воде. Медленно, как будто не в плоть входил, а в саму суть моего нового тела. Без резкости, без спешки. Всё было мягко, тягуче, как будто мы оба были частью этой ванны, пены, пара, жидкости.

Его движения — размеренные, глубокие — сливались с плеском воды. Он держал меня за талию, одной рукой поглаживал мою грудь, другой ласкал мой тугой узелок между лепестками плоти — и я вскрикнула. Не от боли. От сладкого, бесстыдного, полного счастья.

В другой жизни я бы выписала себе «покой и гормональную стабилизацию». Но в этой — я просто позволяла телу петь.

Мы были водой. Мы были дыханием. Мы были одним. Его губы скользили по моей шее, плечу, лопатке, как будто он хотел поцеловать каждую каплю на моей коже.

После он закутал меня в полотенце — с нежностью, как младенца. Я сидела на скамье, мокрая, распаренная и красная, как компот в кастрюле, а он встал за моей спиной и, встряхивая край полотенца, шепнул.

— Завтра купим тебе новое. С гербом. Чтобы ты помнила: ты теперь герцогиня. И я тебя... мою.

Я уткнулась лбом ему в плечо, откуда всё ещё пахло мной.

— Только ты бы ещё пол подмёл, — пробормотала я. — Все же надо наводить порядок.

Он рассмеялся. По-настоящему. И звук этот был не грозным, не надменным, а родным, как будто где-то в его мрачном герцогском нутре жил зверь, которого просто никто никогда не гладил.

И я подумала — может, правда не зря. Ни это тело, ни это мир, ни я сама.

Может, этот странный, невозможный шанс — не ошибка, а подарок.

А еще я безнадежно и бесповоротно влюблена. В собственного мужа...И никогда в моей жизни я еще не была так счастлива.

23.

Я проснулась, и первым, что услышала, было мурлыканье. Мягкое, нахальное, слишком громкое для этого проклятого часа. Василиус уютно устроился у меня на подушке, лапой нежно касаясь моего лица, как будто проверял: цела ли хозяйка после всех... событий. Ну и да, заодно считал нужным напомнить: «Доброе утро, твоя жизнь снова перевернулась с ног на голову, пора бы привыкнуть».