Совок 14 (СИ) - Агарев Вадим

— Позвольте, Вячеслав Александрович! — с искренней, но слегка придурковатой недоумённостью, выпучил я глаза и надул щёки. Показывая этой немудрёной подростковой мимикой своё бескрайнее и наивное удивление, — Разве вам еще не доложили? Не доложили, что работницы шоколадной фабрики, ну те, которые из числа потерпевших, собираются идти на личный приём к руководителю московской комиссии?

Мокрозадый советник в поисках опоры еще сильнее вдавил свой объёмный огузок в мокрый подоконник. И, дёрнув кадыком, звучно сглотнул слюну.

— Зачем? — только и смог он выдавить из себя единственное слово.

— Не зачем, а потому что! — позволил я себе ответить прокурору Кировского района поучительно-назидательным тоном. — Потому что эти гражданки потерпевшие нам с вами не верят! Так-то, Вячеслав Александрович, не верят, хоть ты тресни! Прямо так в глаза и говорят, что мы с вами с зубчаниновских цыган денег несметное количество взяли. Потому и арестовывать их не хотим! Вы не поверите, товарищ прокурор, но эти безумные дуры утверждают, что кировская прокуратура вместе с районным ОБХСС уже не первый год этих цыган прикрывает! Якобы за долю немалую! — с ярко выраженной озабоченностью произнёс я последнюю фразу. — И вроде бы, это им родственники тех четверых цыган, которые у меня по делу проходят, рассказали. Мол, жалуйтесь на здоровье! Хоть куда пишите! А всё равно нашим ромам ничего не будет, потому что прокурору и следователю за всё давно уплачено!

На советника юстиции Ивлева было неприятно смотреть. Лицо Вячеслава Александровича мелко подрагивало и покрылось испариной. И от той мелкой вибрации его очки сползли на кончик носа. Поначалу я хотел дождаться и посмотреть, как они сверзятся на пол и разобьются. Но вовремя вспомнил, что ослепление должностного лица, единолично принимающего решение об аресте, на пользу мне не пойдёт. Без четкой и хорошо узнаваемой в СИЗО прокурорской подписи, и проставленного в нужном месте оттиска его печати, санкция будет недействительной.

В который уже раз, проклиная юношеский азарт и неумеренность своего умственного подселенца, я переместился вплотную к Вячеславу Александровичу и осторожно снял с его носа так необходимые правосудию очки. После чего отступил на два шага и аккуратно положил их на зелёное сукно его рабочего стола. Я уже было открыл рот, чтобы извиниться за сотворённую вопиющую бестактность, но взглянув на советника юстиции, понял, что мой поступок остался им незамеченным. На душе стало немного легче.

Однако, уже пора было как-то возвращать упорхнувшее от советника сознание на прежнее место. Психологические этюды и суггестологическая эквилибристика, это, конечно интересно и занимательно! Но четыре постановления об аресте с санкциями прокурора я дожжен доставить на тюрьму до тринадцати часов! А желательно, еще раньше. Хер их, этих цыган и их цыганских адвокатов знает! Союз большой, ищи потом ветра в поле!

До стола, предназначенного для совещаний, на котором находился графин и стаканы, я идти поленился. Взяв с рабочего стола керамический бокал с недопитым чаем, я долил его водой всё из той же лейки. И заботливо поднёс его к трясущимся губам товарища прокурора.

Не сразу, но советник всё же понял, к чему я его понуждаю. Благоразумно не беря посудину в руки, он, сначала робко, а потом с неприличной чавкающей жадностью, выхлебал всё содержимое бокала.

И только после этого прокурор Кировского района немного ожил, а в глазах его появилась осмысленность. И хоть какая-то готовность к конструктивному диалогу и надзору за предварительным следствием в моём приветливом лице.

— И? — наплевав на этикет и приличия, он вытер рукавом мокрые губы и жалобно взглянул мне в глаза, — Зачем им всё это, чего они хотят?

Тихо проронив эти слова, мой начальственный собеседник громко икнул. А я, в свою очередь, снова проявил беспрецедентную тактичность и сделал вид, что этого не заметил.

— Известно, чего! Хотят они до московского начальства эту свою клевету донести! — наблюдая, как стремительно и еще больше сереет лик главного районного законника, продолжил я бессовестно формулировать свои инсинуации, — Я, честно говоря, не знаю, откуда глупые бабы всего этого набрались, но заявляю вам со всей ответственностью, что настроены они решительно!

В мутных прокурорских глазах я увидел смертельную безысходность. Советник юстиции Ивлев о своих грехах знал, как никто другой. И потому отлично понимал что будет дальше. После того, как пролетарки посетят главного москвича. Даже, если за всю историю цыганского гетто в Зубчаниновке он не поимел с таборян ни копейки. Это его уже не спасёт. Попасть под санкционированную ЦК компанию намного хуже и больнее, нежели под асфальтный каток. Начав жевать проверяемого, заточенный под репрессии аппарат живым его уже не выпустит. А, если еще учесть, что смычка районного прокурора с зубчаниновскими конокрадами имела место быть, то ему остаётся только одно. Лечь и помереть. Прямо в эту роковую минуту. И, судя по истерическим судорогам советника юстиции и отсутствию у него минимальной реакции на свои мокрые порты, повод для паники у него есть. Значит, упомянутая смычка всё же существует. А цыгане, это не та субстанция, они по своей барыжной сущности ни разу не кремень! Стало быть, своего покровителя сдадут. И сдадут они товарища Ивлева без малейшего промедления, и сразу же со всеми потрохами. Еще задолго до того, как кровожадные москвичи начнут загонять пыточные иголки под копыта их гужевого транспорта.

— Но я, товарищ прокурор, полагаю, что можно еще успеть и попытаться с этой сковородки соскочить! — решил я не искушать судьбу и не доводить товарища Ивлева до неминуемого инфаркта, — Надо только как можно быстрее арестовать этих четверых клеветников, да и дело с концом! Тогда уже глупо будет обвинять нас с вами в продажности. А с главным москвичом я уж как-нибудь порешаю! Он, пусть и дальней, но все-таки роднёй мне приходится! Вы, главное, аресты цыган мне побыстрее санкционируйте, а уж с дедом Гришей я договорюсь! Вы даже не сомневайтесь!

Переведя взгляд с пустого бокала, который я всё еще продолжал держать в руке, на обморочного советника, я увидел его шальные глаза. Которыми он с животным ужасом рассматривал мою переносицу. Так-то и хер бы мне на его бюрократические переживания, ведь главное в нашей следственной работе, это достигнутый результат. Но в то же время я хорошо понимал, что в очередной раз и очень несоразмерно переборщил. А это плохо, потому что непрофессионально. Пылкий юноша снова забежал поперёд ветерана и это совсем нехорошо. И это мне не нравится. Н-да…

Глава 18

Перед тем, как покинуть влажный от переживаний прокурорский кабинет, я с некоторым разочарованием и досадой подумал, что совершенно напрасно всю прошедшую неделю тиранил свою душу. И точно так же абсолютно зазря безжалостно рвал задницы всем причастным к цыганскому делу. Себе, своим помощникам и, тем более, фигурантам, а так же их родне.

Потому как товарищ советник юстиции после небольшой психологической обработки его прокурорского сознания и так спёкся. И моим пожеланиям уже не перечил. В добытые мной доказательства он всерьёз вникать не стал. Лишь мельком и очень поверхностно ознакомился с собранными мной материалами. Без сколь-нибудь пристального внимания и наскоро пролистав заметно потолстевшее моими стараниями уголовное дело.

Советник юстиции Ивлев даже не стал любопытствовать на предмет появления в деле двух новых эпизодов с патронами и наркотой. Которые я, не щадя собственных нервов, а также сопутствующих мне животов и лиц, героически изъял с просторного пазьма Иоску. Даже невооруженным глазом было отчетливо видно, что Ивлеву не до ерунды. Что все мысли обеспокоенного Вячеслава Александровича сейчас были заняты исключительно собственной судьбой и собственными же проблемами.

Прокурор натужно потел и краснея надзирающим над законом лицом, волновался. На автомате расписываясь во всех экземплярах заготовленных мной постановлений об аресте. Он не глядя, гулко хлопал по подсунутым мною листам своей внушительной печатью. При этом неустанно задавая мне одни и те же незатейливые вопросы. Которые затрагивали только его личные перспективы и ничего кроме них. И все, как один, эти вопросы были пропитаны экзистенциональной тревогой за его всё ту же личную прокурорскую судьбу. Которая, с его слов, и до этих неприятных событий была полна смертельных опасностей, непереносимых тягот и неисчислимых лишений.